18 сентября, среда. Ловушка сработала, как я и предполагал. Вышедший пятитомник Собрания моих сочинений активизировал собрание врагов. Тот же самый анонимный автор «Маргарита Крапивина» в интернетовском журнале разместил статью, написанную в 2006 году. Это опять о защите моей докторской диссертации. Глянул только мельком, что-то в соответствии с духом времени прибавлено о цитировании. Я просто ахнул — мне почти 78 лет, а враги еще меня, видимо, боятся и по-молодому ненавидят! Сразу стало очевидно, что все это растет из родного Института. Это, собственно говоря, было видно и в прошлый раз, нынешний опус это подтвердил. Вполне естественно, кто? Принялся перебирать сотрудников, которым в свое время я давал по полгода отпусков для написания докторских диссертаций… Зависть, мелкое тщеславие, нет-нет, не может быть. Милые оппоненты, которые так хотели стать ректорами, занимаясь театральными делами? Персонажи вроде бы исчезли с горизонта, может быть, даже больны… Из нынешних институтских обвинить и заподозрить не может никого даже мое изощренное фантазирование. Есть, правда, мелкая сошка, есть, правда, очень от науки и дела свободные люди... Ученые не поленились посчитать страницы. Кое-кого уже и нет, правда, в живых, но дымок может куриться и из гнезда… Нет, пьесу об анонимщиках, если буду жив, придется писать. Но как я еще, оказывается, молод, как опасен, кто-то ждет, если меня вдруг не станет…
К одиннадцати часам поехал в Первую градскую больницу — сегодня здесь прощаемся с Сашей Егоруниным. Добрался легко, троллейбусом почти от дома, но тут же, на месте, меня предупредили: процедура прощания переносится на один час, в двенадцать. Морг находится почти рядом с парком и новым мостом, который был сооружен во времена Лужкова. Прошелся по этому мосту, он был перевезен от большого метромоста и удачно приспособлен еще и как зал для небольших общественных мероприятий. Москва-река полна воды и похожа на Неву. Вспомнил о мэре Лужкове, изощренно решившем не разрушать, а перевезти мост и соорудить его достройку. Народу, правда, ходит по этому мосту немного, почти никого нет.
Прощаться с Сашей Егоруниным пришли многие журналисты, его коллеги, товарищи по «Московской правде». Он и лежал в гробу такой же тихий и спокойный, каким был в жизни. Все хорошо вел Андрей Яхонтов, он с Сашей и с Леной учился. Это, наверное, был один из последних крепких выпусков когда-то гремевшего факультета журналистики. Мне тоже пришлось сказать несколько слов, постарался это сделать без привычных в этих случаях рассуждений о себе. Саша был замечательным, талантливым, отзывчивым и порядочным человеком.
Пришлось еще ехать в Институт. Довез книги Васе Гыдову, который их распределяет по торговым точкам, а потом приехал Антон Соловьев, и мы с ним монтировали выставку — его фотографии, «иллюстрированные» его же текстами из дипломной работы.
Вечером был Егор Анашкин со своим родственником Сашей, который, как и любой студент Института кинематографии, еще и фотограф. Несколько дней назад я попросил Егора попробовать сделать мне фотографию на обложку нового тома «Дневников». Ребята довольно долго возились. Посмотрим, что получится. Болят глаза, то ли от недосыпа, то ли от общего утомления.
19 сентября, четверг. Какая прелесть! Заместитель министра образования Дагестана, бывший ректор Института повышения квалификации обвиняется в хищении двух миллионов рублей. Вроде бы он выдал премии сотрудникам! Как невероятно выросла квалификация! Новость из экономики и образования. Вторая новость из области культуры. Кирилл Серебренников отказался от 30 миллионов государственных денег на фильм о Чайковском. Фильм, по подсчетам, стоит 240 миллионов рублей. В известной мере это еще и протестное решение. Оно было принято после того, как Фонд кино отказался фильм финансировать, потому что дяди и тети, сидящие там, не увидели в историческом фильме о жизни композитора «зрительского потенциала». Восторг вызвала реплика министра культуры Владимира Мединского, что «нет никаких доказательств, что Чайковский был гомосексуалистом». Правда, министр, словно служащий Агитпропа ЦК КПСС, подчеркнул, — те же выражения, — что фильм, поддержанный государством, будет посвящен «гению Чайковского, а не слухам вокруг его биографии». К слухам о биографии могу привести целый букет цитат из писем П. Ч., опубликованных в книге Александра Познанского. Конечно, министр культуры не должен быть осведомлен о пристрастиях всех деятелей искусства, но кое-что должен был прочесть.
Петр Ильич Чайковский
Днем звонил Лене Егоруниной. Вспомнили Сашу, я удивился, почему никого не было из «Литературной России». В ответ Лена произнесла целую речь, в которой были поразительные подробности. В частности, подвергла резкой критике и статьи Огрызко, связанные с историей газеты. Мне в свое время они нравились, но я не знал всех перипетий. В разговоре всплыли имена Арсения Ларионова и Юрия Бондарева. Сашу все время теснили — «он не свой». Нелестно Лена вспомнила и Эрика Сафонова, и Вячеслава Огрызко. У Лены еще есть обширный запас наблюдений, это уже связано с журналом «Мир книги», здесь, по ее словам, крепко похозяйничал наш общий приятель Арсений. Именно на руинах этого издания, занимавшего половину этажа в комплексе «Искусство», возникло загадочное и такое крутолобое «Слово». Много самых жгучих подробностей было сказано о фонде «Возрождение храма Христа Спасителя» и о том, как первых энтузиастов сменили более расторопные люди. Знаменитое письмо Лихачева будто бы создавалось на Лениной кухне, и именно этот текст был подписан престарелым академиком. Меня все это не удивило. Я посоветовал Елене написать мемуары. Иногда неожиданные воспоминания оказываются грозным оружием.
Вечером, памятуя объявление, висящее у нас в Институте, пошел слушать Авангарда Леонтьева в музее Толстого на Пречистенке. В музее я когда-то писал свою университетскую работу. С трудом вспомнил, что читальный зал тогда находился в подвале. Впервые я тогда увидел 90-томное Собрание сочинений Толстого. Теперь такое стоит у меня на даче, которую я оставил своему племяннику Валерию. Надобно бы съездить, привезти в Москву. Музей определенно похорошел.
Концерт состоялся в центральном зале, среди портретов кисти Репина, Леонида Пастернака, замечательных копий. Здесь же, среди других, портрет — работа Репина, которой я раньше никогда не видел, «Толстой за гранью жизни и смерти». Старец с безумными глазами и белой бородой среди ветвей цветущей яблони.
Авангард читал с невероятным мастерством и энергией. Сначала главу о Николае Первом из «Хаджи-Мурата», потом Лескова «Чертогон». Народу было не очень много, и, несмотря на объявление и географическую близость музея к Институту, ни одного студента. Что главное — Леонтьев читал так, что была видна конструкция и технология письма. Поговорил после спектакля, надеюсь на встречу этого грандиозного артиста с нашими студентами.
20 сентября, пятница. В Москве после вчерашнего относительно спокойного дня идет весь день дождь. Из дома не выхожу, улаживаю что-то по телефону, занимаюсь сверкой рукописи «Дневников» за 2007 год, там еще работы тьма, и надо бы отдать рукопись кому-нибудь еще раз прочесть. Постоянно сушу яблоки, раздаю их соседям и делаю бесконечные «шарлотки», экспериментирую иногда и с творогом, и с другими наполнителями, но все равно без добавления сахара не очень вкусно.
На этот раз ребята прислали мне свои материалы без опоздания, я не волнуюсь и могу посвободнее распоряжаться своим временем. А планы у меня большие. Саша Колесников, милая и святая душа искусства, позвал меня на генеральную репетицию балета «Пахита», который привезла труппа Парижской оперы. Это знаменитый балетмейстер Пьер Лакотт. Считается, что здесь некоторая реставрация, но на самом деле новая постановка, невероятно убедительно стилизованная под ХIХ век. Постановку я видел по телевизору, и тогда это было достаточно сильно, но никогда не думал, что небольшая сказочка про цыганку, обросшая тремя или четырьмя дивертисментами, произведет на меня такое впечатление. Здесь нет особого смысла, любовь, конечно, побеждает зло, но зло приятно, а любовь без особых страстей и страданий. Это эстетика совпадений линий и музыки, вытренированности человеческого тела и дисциплины, красоты и совершенства, которые сами по себе несут определенную эстетику. Вот так было раньше. Если говорить о дне сегодняшнем — то это манифест против никчемности современного балета. Здесь нет никакого атлетизма, никакой физкультуры или акробатики, никаких особенных страстей. Здесь есть еще один уже скрытый от нашего поколения момент — великолепная школа пантомимы, которую французы сохранили и сберегли.
Лакотт сидел в середине почти пустого партера. Весь патер отдали под телевизионные камеры и передвижение фотографов. Приглашенные счастливчики сидели в бенуаре и по ярусам. Потом, в конце, эти ярусы, где сидело много знатоков и специалистов, устроили невероятную овацию основным исполнителям и труппе. Телевизионные камеры к этому времени уже ушли, вообще ушли после первого акта, перед волшебным и непередаваемым вторым. Ах, как мне, привыкшему к нашим русским переживаниям на сцене, не хватало в первом акте привычных страстей!
Дома по телевизору застал еще выступление — «Линия жизни» Дины Рубиной. Прекрасно выглядит, роскошная, счастливая, умная и удачливая женщина.
