Тбилиси, после XX съезда
В 1956 году после разоблачения культа личности Сталина в Тбилиси состоялась демонстрация протеста. Сталин принес грузинам много бед и горя, но национальное чувство оказалось глубоко задетым ниспровержениями земляка с пьедестала величия.
Демонстрация в защиту Сталина была разогнана грубым сталинским методом с применением оружия и танков. Некоторых из убитых для быстрой ликвидации последствий события сбросили в Куру. Так Сталин и из гроба «лично» и через разоблачивших его, но воспитанных им новых руководителей еще раз обрушил беды на грузинский народ. Командующему округом пришлось срочно покинуть пределы Грузии, и он долго жил инкогнито, боясь кровной мести родственников убитых.
Вскоре после этих событий из Гори в Тбилиси приехал грузовик с двумя актерами. Один из них был загримирован под Ленина, второй — под Сталина. Жители Тбилиси восторженно встречали их и кричали:
— Пусть Ленин поцелует Сталина!
Когда актер исполнял эту просьбу, улица кричала:
— Теперь пусть Сталин поцелует Ленина!
— Пусть они обнимут друг друга!
Это уличное представление доставляло людям большое удовольствие.
Не поможет
После XX съезда был освобожден и реабилитирован бывший работник ЦК, специалист по немецкой литературе Борис Леонтьевич Сучков. Берия хотел получить от него материал против шедшего в гору Суслова. Сучков выдержал все, но такого материала не дал: приобщенность к такому делу грозила бы расстрелом. После освобождения Суслов помог Сучкову стать членом редколлегии "Знамени".
Однажды, прийдя в редакцию этого журнала, Сучков пожаловался:
— Ужасно болит голова.
Редактор предложил:
— Хотите, дам анальгин?
— Не поможет… Если бы вы знали, как они били меня по голове…
В наследство — страх
Как-то в начале 70-х годов литературовед Сучков спросил у писателя Кривицкого:
— Чего ты боишься больше всего?
Подумав, Кривицкий ответил:
— Боюсь оказаться немощным при ясном сознании. Кривицкий молчал, и тогда Сучков спросил:
— Почему же ты не спрашиваешь, чего я боюсь больше всего на свете?
— Ты сам скажешь: ведь для того ты и задал мне свой вопрос.
Директор Института мировой литературы АН СССР, доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент, без пяти минут академик, доверенное лицо ЦК и руководства Союза писателей Сучков сказал:
— Я боюсь умереть в тюрьме.
Вот ведь какой страх вогнан был в людей! Как тут не вспомнить метод беспривязного содержания скота без пастуха. Скоту отводится участок пастбища, который отделяют от остального мира проволокой, находящейся под током невысокого напряжения. Первый раз корова подходит к проволоке и ощущает удар. Второй раз она уже не подходит. Ток отключают, но рефлекс продолжает действовать: ни одно животное не пытается нарушить границы отведенного ему пространства. Тока уже нет, а членкор Академии наук СССР боится умереть в тюрьме!
Кафкианское видение
Стою я в очереди на почте, которая находится почему-то на втором этаже тюрьмы. Очередь длинная, жарко, душно. Время тянется медленно. От усталости я опираюсь рукой на какой-то предмет. Оказывается, это чаша весов. Она склоняется в мою сторону. Это замечает женщина — работник почты. Она поднимает крик, и меня арестовывают, обвиняя в том, что я пытался что-то украсть. Какая-то тройка из двух человек допрашивает меня на предмет выяснения обстоятельств события и квалификации моего поступка. Логично объясняю, что я работающий человек, профессор и совершенно нет у меня никаких резонов что-нибудь присвоить, да кроме того на весах ведь ничего не лежало, я непроизвольно облокотился… Один из следователей перебивает меня: "Как вы попали в тюрьму? Почему вы стояли в очереди именно на тюремной почте?" Все поплыло в моем сознании. Действительно, в чем же дело?
Как я оказался в тюрьме? Я не могу оправдаться. Мои судьи закрыли заседание и ушли. В страхе я жду приговора и думаю: "Когда я был на свободе, я тоже был в тюрьме и не замечал этого. Только оказавшись арестованным, я понял, что свобода — тюрьма… Наверное, эта почта обслуживает и арестантов, и вольных людей. Я попал туда, будучи свободен. Однако Гамлет говорил: "Весь мир тюрьма, и Дания худшее из ее подземелий". Я, наверное, живу в Дании. Ведь я не могу отличить свободу от рабства, волю от заключения, путаю почту, призванную устанавливать связь между людьми, и тюрьму, призванную отгородить человека от людей".
Сколь же глубоко в подсознание вошла несвобода, если снятся такие кафкианские сны.
В 1964 году арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля за публикацию на Западе литературных произведений "День открытых убийств", "Говорит Москва", «Любимов». Я был в числе шестидесяти двух писателей, подписавших протест против неосталинской акции — судебного приговора писателям. С трибуны XXIII съезда автор "Тихого Дона", протестовавший своим произведением против братоубийства гражданской войны и против расстрелов людей, думающих не в унисон с большинством, давал авторам письма отповедь, не вязавшуюся с гуманистической сутью написанной им эпопеи: "Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита не мотивировалась. (Продолжительные аплодисменты.)
Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев (Бурные аплодисменты)…
И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием" (Аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты). А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора".
Чудовищно здесь все: и то, что это говорил автор 'Тихого Дона", и то, что он говорил с самой высокой в стране трибуны партийного съезда, и то, что съезд «продолжительно» и «бурно» аплодировал, и то, что арестованных писателей ждала тюрьма, и то, что и этого показалось Шолохову мало и он и «виновным», и их заступникам напоминал о "революционном правосознании", которое поставило бы всех к стенке! Когда я вспоминаю это выступление, мне становится трудно отождествить выступившего на съезде писателя с автором "Тихого Дона".
Не менее чем Шолохов меня поразил директор Института мировой литературы Борис Леонтьевич Сучков — сам безвинно сидевший писатель. Он истерично кричал, а затем уведомил, что увольняет меня. Увольнение не состоялось — видимо, инстанции не хотели дополнительного шума вокруг этой и без того шумной истории. Сучков вместе с академиками Виноградовым и Юдиным дали суду резко отрицательные экспертные отзывы на произведения Синявского и Даниэля. И вновь я не могу отождествить кричавшего на меня директора Сучкова с сидевшим "ни за что" писателем, с образованным литературоведом-германистом. И может быть, разгадка этой непохожести Сучкова на самого себя в том, что он, находясь на вершинах жизненного успеха, будучи честным и законопослушным гражданином, говорил: "Больше всего боюсь умереть в тюрьме".
Даже если мы, наконец, будем жить в правовом государстве, людям еще долго будет приходить в голову формула страха Сучкова и сниться кафкианские сны.
Автор: Юрий Борев "Сталиниада"
