24 мая, пятница. В дни, которые как пустыня, от одиночества всегда даешь обещания, о которых потом жалеешь. Еще чуть ли не в апреле пообещал поехать с компанией издателей и книгораспространителей в Углич. Кажется, это связано с 1000-летием русской письменности. Не утерпел, ведь дальше пристани в Угличе раньше никогда не был. В последний раз приплывал сюда в начале перестройки на ЦК-овском пароходе с Валей. Грязная набережная, прямо на пристани, с рук, торгуют сыром и ворованными на знаменитом когда-то часовом заводе часами. Впрочем, могли и не воровать, зарплату иногда здесь выдавали готовыми изделиями. Тогда я купил дамские, с какими-то местными из фарфора украшениями и под старину, часики. Через несколько лет я подарил их Барбаре.
Меня вообще тянет в места, где мы были вместе с Валей. Но молодость невозвратна.
Утром пришлось вставать в половине пятого. К счастью, накануне вечером приходил Игорь, я отдал ему верстку Дневников-2007, он теперь будет ваять словник. Игорь же меня и собрал в дорогу. Сборы — определить, что взять — для меня самое мучительное.
Углич, на главной улице...
В одиннадцать дня на маленьком автобусе уже были в Угличе. Ехали от метро «Проспект Мира». Когда я вошел в автобус, какая-то женщина громко с задних мест воскликнула: «Господи, сам Есин с нами, всем теперь буду рассказывать». Всю дорогу я полуспал и слушал в наушниках английский по Драгункину. В какой-то момент открыл глаза, промелькнул Сергиев Посад. Отчетливее всего помню город с того времени, когда после армии приходил сюда, в Посад, пешком из Москвы. Тогда это было что-то вроде обета — демобилизовали через госпиталь, досрочно. Все тогда было грязно, обветшало, над общим упадком в голубом небе возвышалась лишь колокольня Растрелли. Даже стены и башни тогда не казались величественным и мощными, как в романе у Алексея Толстого. На этот раз старая крепость и столица русского православия проплыла во всем своем современном и историческом блеске. Красивый, ухоженный русский город, ничем не уступающий маленьким английским городкам, которые я только что видел. Я порадовался. Правда, тут же вспомнил не только нашего выпускника Илью Александрова, который только позавчера, во время защиты своего диплома, вспоминал родной город, но и недавнее здесь же бандитское убийство мэра. Под сенью колоколен и крепостных стен убийств было много. Когда-то, вспомнил, здесь был огромный радиозавод, именно здесь, в воинской части при заводе, служил уже лет как десять умерший Валера Кнуров. Здесь же поэт Владимир Костров, по специальности химик, изобрел и получил авторское свидетельство на какую-то пленку для экранов. Изобретением поэта пользуются вроде бы и сейчас.
Углич сегодня это уже не постсоветское запустение. Большая центральная площадь, Успенская, бывшая, наверное, Труда или что-то в этом роде, широкая центральная улица. Дома даже советской постройки как-то вписаны в старую городскую структуру. Старый купеческий город, когда его привели в порядок, вдруг задышал. Специалисты говорят, что и в Москве в силу ее географии не стоило бы строить высотные здания. Углич опять напомнил мне, какой могла бы быть и столица. Не случилось. Многое здесь, конечно, было сделано, подчиняясь тому, что город стал туристским. Огромные, еще советской постройки корабли высаживают толпы англичан, немцев, китайцев или японцев. Следовательно — киоски с пестрятиной, которую здесь называют сувенирами. Но появились, правда в старых зданиях, хорошие гостиницы. В совершенно новую, в интуристовскую «Москву», здесь же в центре, на набережной, меня, Ваню Панкеева и директора Исторической библиотеки Михаила Дмитриевича Афанасьева и поселили. Ваню я давно не видел, он несколько раздобрел, стал доктором и профессором, но по-прежнему доброжелателен и все и всех в литературе помнит.
Единственное сегодня наше публичное с Ваней мероприятие — встреча в Индустриально -педагогическом колледже. Меня волнует почти стерильная чистота и особая домашность в подобных учреждениях в провинции. Бывшее монастырское строение, скорее всего, гостиница — чистые полы, в коридоре шеренга роскошных в горшках китайских роз. Такие огромные экземпляры я раньше и не видел. На дверях аудиторий аккуратные таблички. Везде девицы, ребят маловато.
Собралось в одной из аудиторий человек двадцать пять, в основном девочек. Пока Иван говорил, я раздумывал об их судьбе: почему и как выбрали они профессию педагога в младших классах? Кто останется в профессии на всю жизнь, кто примется искать иной доли? Мы оба говорили о чтении, о необходимости именно в книгах искать ответы на вопросы жизни, любви и даже, возможно, своего будущего. Одни слушали, другие перешептывались о чем-то своем, и, видимо, далеком от жизни литературы.
Ваня как остроумный человек рассказал несколько интересных баек, связанных с его работой в нескольких университетах со студентами. Диктант или изложение: «О, Пущин, ветреный мудрец... » Студент, никогда не слышавший имени одного из ближайших друзей Пушкина, пишет: «ОПУЩЕН ветреный мудрец... »
Вечером нас славно кормил директор издательства «Белый город» Константин Чеченев. Он живет в другой гостинице, тоже новой и тоже на берегу Волги. Но здесь ранг повыше, ресторан просто превосходный. Здесь же еще несколько человек, приехавших из Москвы.
25 мая, суббота. Спал от постоянного моковского недосыпания и усталости, как никогда. Утром в моем огромном, обшитом деревом номере даже сделал зарядку. Номер в мансарде, окна в крыше, вроде бы и просторно, но как узник — видно только небо. Писателей, сужу и по последней Гатчине, обычно селят в мансардах. К удивлению, вода в душе оказалась и горячей, и с хорошим напором. Не подкачала и кухня, когда мы отправились с Ваней в ресторан завтракать. Завтрак утром в хорошей гостинице — это любимое удовольствие. Все, как в любой европейской гостинице, но был и некий, обрадовавший «местный акцент». Вместо обычного пориджа — овсянки роскошная на молоке манная каша, которой я не наслаждался — ах, эта борьба современного человека с весом и собственным обжорством! — уже лет двадцать. Вместо фасоли или бобов в томатном соусе и с сосисками, которые так любят англосаксы, была творожная и мясная запеканка. Сосиски тоже были, но заранее, чтобы публика не увлекалась, нарезанные кусочки, перемешанные с макаронами. Вот она, русская основательная кухня!
С утра сижу в городском ДК, здесь основная акция нашего книжного фестиваля, — выставка-продажа. Столы нескольких издательств, на них книги и, естественно, цены. Здесь же и большая торговля от знаменитого московского магазина «Библио-Глобус», которым много лет командует легендарный Бор. Есенькин. Цены, конечно, почти запредельные, но зато полный набор знаковой современной литературы. В наборе: отец Шевкунов, Быков, Улицкая, Олеся Николаева со своей богоугодной литературой. Есть книги Павла Басинского — обе работы о Льве Толстом.
Дворец культуры с его роскошной гранитной лестницей, идущей от набережной, — это последний привет советской власти. Огромные залы, фойе, клубные комнаты — все сделано «на вырост», в надежде на развитие города, в котором сейчас 37 тысяч жителей. Рядом с дворцом величественная, даже не законсервированная, а брошенная стройка — скорее всего, театра. Огромная высота, простор сцены. Вряд ли в ближайшие сорок лет это будет достроено. Строили в Московском Кремле площадку для президентского вертолета — 250 миллионов рублей.
Торговля идет вяло, учителя, скликнутые из района и даже Ярославля, библиотекари. Здесь, конечно, недостатки административной работы. А где интеллигенция, старшие школьники? Позже, когда в середине дня два заместителя мэра чем-то приезжих кормили, выяснилось, что сам мэр уехал в Ярославль, там День города — а почему бы лишний раз не попасться на глаза губернатору. Во время этой кормежки узнали, что знаменитого часового завода уже нет. Что-то, правда, намечается. Россия — это гнездо неосуществленных проектов. Вроде бы есть инициатива миллиардера Прохорова — экологически чистые продукты, фермы, луга, вроде бы даже уже завезли импортную скотину.
До двух часов состоялось на выставке три или четыре мероприятия. Еще до них мы с Михаилом Дмитриевичем Афанасьевым решили навестить местные магазины антиквариата. Я искал фигурки из фарфора, связанные с русскими сказками и литературой, — у меня довольно большая коллекция. А вот директор Исторической библиотеки отыскал удивительную рукописную книгу участника войны 1914 года. Пока Михаил Дмитриевич бегал в банк за деньгами, я чуть книгу полистал и списал кое-какие данные об авторе на последней странице рукописи. Поразила в первую очередь та свобода, с которой люди прошлых поколений пользовались письменной речью. Это почти язык классиков, описания ясны и торжественны.
Из магазина мы все-таки успели на так называемый круглый стол «Перспективы развития отечественной книжной культуры». Многие подробности опускаю, каждый был по-своему интересен — и Панкеев, и Афанасьев, и Олег Васильевич Филимонов, вице-президент Ассоциации книгоиздателей России. Культура сегодняшнего потребления книжной продукции невелика. За последнее время количество продаж сильно падает, хотя и возросла роль так называемой духовной литературы. Невероятно интересные данные привел директор издательства «Дар» Георгий Михайлович Гупало. В России 3200 магазинов, в Лондоне на город — 3600, в Польше — 3200. Говорили все интересно, но постепенно из-под этих академических московских выступлений стал сочиться плач и местных углических, рыбинских и ярославских библиотекарей — нищета фондов, нищета библиотек. Например, 10 тысяч рублей в год на пополнение фондов. И одновременно: читатель и серьезный пользователь сохранился! Занятно было соображение относительно книг, награжденных разными литературными премиями. Очень часто они не получают отклика у читателей. Записал фамилии Майи Кучерской и Михаила Елизарова с его премированным «Библиотекарем». Ситуация вынудила кое-что под аплодисменты сказать и меня. Как всегда, когда нервничаю, почти не помню, что говорил. Мысль — без мяса, с одним топором, супа не сваришь, нужны деньги, внимание государства. А что интересно, кроме деловых бумаг, читает наша власть?
После круглого стола две милые дамы — заместители районного и городского начальника давали нам что-то вроде приема. Говорили о часовом заводе и об инициативах Прохорова. Я об этом уже писал. Была намазанная на тарталетки красная икра. Тарталетки по числу присутствующих, скромно. В Волге еще ловится судак, на беседах, в виде кусочков, обжаренных в кляре, был и он. Вкусно.
Около четырех удалось на машине Гупало уехать в Москву, был просто счастлив, потому что дома материалы к семинару и дипломные работы. Было еще светло, майская, еще не тронутая летней пылью зелень. С грустью увидел несколько разоренных коровников и огромное количество зарастающих лугов и полей. А ведь еще совсем недавно здесь бродили стада и осенью бегали комбайны, скашивая урожай. Столетиями наши предки очищали эти поля от сорняков и лесной молоди.
В машине же состоялся разговор о Патриаршей премии. Сошлись на том, что она должна даваться, среди прочего, в том числе и по качеству самой литературы, людям достаточно авторитетным, к чьему мнению должна прислушиваться публика. Этих людей народ должен знать, качество их литературы должно быть бесспорным. Георгий Михайлович относится к проблеме довольно серьезно. Я вспомнил о прошлогоднем «избраннике», и Георгий Михайлович — все сейчас ездят с компьютерами и планшетами, — покрутивши свой планшет, тут же, как по-плебейски говорят нынче, «озвучил» знаковые места из последнего — премию он получал вместе со своей однофамилицей Олесей Николаевой — писателя Николаева. Я не утерпел: «Спишите слова!». Уже дома получил отсылку к сайту от Г. М.
«Знакомьтесь: новый лауреат ПАТРИАРШЕЙ (!) ЛИТЕРАТУРНОЙ (!) премии писатель Виктор Николаев.
Цитаты из повести, за которую он был удостоен награды.
«Старший лейтенант вскочил, вылупил глаза. В настежь открытые двери смотрели десятки глаз заключенных размером с жигулевские фары».
«По зоне вприпрыжку бежал Сергей Ольхов, сигая через лужи и клумбы. Проскочив в два прыжка лестничный подъем, он влетел в домовый храм и сразу кинулся к отцу Игнатию, махом прервав его беседу с одним из заключенных».
«Низ живота уехал в рот. Сам рот раздуло мини-парусом».
«Пело все небо! Горланили обалдевшие от счастья сослуживцы!»
«Литургия приближалась к главному часу — Причастию Святых Христовых Тайн».
«Интересно, в какой части тела проживает задняя мысль?»
«Славка, с обгоревшим до жил лицом, руками с оторванными пальцами хирургическим путем извлекал пулемет из рук мертвого стрелка».
«В известном орденоносном госпитале операция шла несколько часов. На пятом часу наркоз закончился. Вылупивший глаза Тягач, находясь в полузабытьи, плел чушь: — ... э-е-е-й... м-м... рррр... ссс... ккудда... ппп-р-ешшшь».
«Треск полиэтилена — и на глазах у очумевших работниц овощехозяйства под потолком, как кишка, завис вооруженный представитель десантно-штурмовой бригады. Славку вынимали минут десять всей полеводческой бригадой. Потерей для него были разодранные во всю задницу штаны».
«У Тягача не было лица. Вообще... Только глубоко запавшие глаза. Без всяких волос на голове».
«На следующий день в гарнизон приехала с «огромным небом одним на двоих» Эдита Пьеха. Оказавшись в районе боевых действий, она стала очевидцем того, как упал и сгорел вертолет с экипажем и несколькими пассажирами. Видя настоящую смерть своими глазами, по-бабьи ревела известная всему миру женщина».
Перед тем как выписать еще один, решающий фрагмент, надо передохнуть. Ведь, наверное, у Патриаршей премии были и отборщики, и рецензенты. Вот бы прославить эти имена! Надо будет снова обращаться к Г. М.
«Взвинченный, издерганный старлей записался на прием к государственному чиновнику в надежде решить свои дела. После недолгого ожидания в приемной он вошел в богатый кабинет. Принявший его молодой полный человек был нетороплив в речи и в движениях, говорил невнятно, будто сам с собой. Неспеша курил, рассматривая ногти.
— Значит, вы именно этого хотите? — еще раз переспросил он Тягача.
Славке было тяжело стоять. Ныли руки. Сильно ломило затылок. Сесть ему никто не предложил. Он стал раздражаться. А потом все происходило так. Говорил Тягач:
— Ты хам. Ты государственный хам.
— Почему? — совершенно спокойно спросил сидевший в кресле. — Я чиновник.
Славке становилось все хуже. Болело уже все. Но он говорил:
— Если нас, инвалидов, не будет, чьими пособиями будете обогащаться? Вы же тогда подохнете с голода.
— Согласен, — продолжая разглядывать ногти, ответил чиновник. — Когда не будет вас, инвалидов, мы устроим новую войну и появятся новые калеки. Мы будем вас кормить так, чтобы вы не подохли, но существовали. Нам так выгодно. Все. Мне надоело с тобой, — сказал сытый в кресле и вызвал секретаршу.
— Дай ему хороший кофе, — приказал он девочке. — Ты пил когда-нибудь настоящий кофе? Вот попробуй, запомни его вкус и иди. Я хочу, чтобы ты скулил при воспоминании о хорошей пище.
Последнее слово осталось за офицером:
— Я умру по болезни и от голода. Но твоя смерть будет страшнее. Придет час, когда останешься только ты и тебе подобные. У вас начнет заканчиваться все, чем вы жили, воруя у нас. И вот тогда... тогда вы начнете пожирать друг друга...
Славке было очень плохо. Его сильно тошнило».
В самом конце цитирования Георгий Михайлович дает и сноску, чтобы каждый желающий мог поучиться русскому языку у автора волшебного текста. «Из рода в род». Изд. 4-е, доп. — Курск: МУП «Курская городская типография», 2004. — 208 с.
Дома, когда приехал, ужинал молоком, которое в Белгородской области облагораживает фирма «Пармалат» и «ржаным фасованным четырехзерновым зерновым» хлебом из Германии. Хлеб куплен в «Ашане», 500 граммов — 100 рублей. По радио передали, что некий молодец на ВВЦ на автомобиле сбил трех велосипедистов, семью. Отец и ребенок в больнице, мать скончалась на месте.
