26 сентября, четверг. Лег поздно, встал рано. Рейс в Шереметьево откладывали два раза, улетели в Севастополь с опозданием. Встретили с автобусом две наши бывшие студентки — Катя Злобина и Катюша Баева, обе они, как и Паша Косов, были инициаторами и создателями альманаха «Артбухта». Из всех созданных и виденных мною изданий по молодой инициативе, связанных с литературой и культурой, этот альманах — лучший. Об этом мы вчера говорили в институтском дворе с Геннадием Красниковым.
Как ни странно, вся процедура паспортного контроля, получения багажа и таможенных проверок пролетела почти мгновенно. Симферополь — вид из окна машины — все тот же. Небо хмурое, сегодня только угомонились дожди. Жизнь тоже, с прошлого раза, как лет семь назад я побывал в этих местах, не изменилась. Все те же пыльные домики по краям дороги, латаный-перелатаный асфальт, разоренное или только начатое строительство с боков дороги.
Шофер довольно угрюмый, но о социальной атмосфере отчитался: живем, дескать, кисло. Русских туристов с деньгами и тратами стало ездить мало. В основном все свои, украинцы, селятся, как мыши, у родственников, едут чуть ли не со своим салом.
Пролетел мимо, как расплывшееся пятно на пыльно-зеленом фоне, Бахчисарай. Шофер что-то буркнул о татарах и периодических с ними стычках русского и европейского населения. О грядущей интеграции Украины с Европой спрашивать не стал. Простой народ это почувствует быстро, средний бизнес и работный люд узнают сложности таможни, ну а люд богатый и, главное, его деньги прикипели к Западу. Деньги не оторвешь. Иногда думаешь, чем хуже, тем лучше.
Промелькнул перед самым въездом в Севастополь стройный и необыкновенно высокий железнодорожный мост, дальше уже пошли замысловатые извивы севастопольской географии. С городскими балками, оврагами. Корабельными стоянками, воинскими частями, парками и жилыми кварталами. Площадь Севастополя, говорят, почти равна площади Москвы.
Поселили в центральной, еще советского покроя, гостинице «Украина»: за окнами, за домами море, напротив — легендарный Исторический бульвар с панорамой Рубо.
Ужинал в заведении, которое называется «Вареники». Это рядом, на главной улице, которая называется Большая Морская.
27 сентября, пятница. Утром Катя Злобина повезла меня на телестудию. За рулем ее муж Валера, степенный, самодостаточный мужчина. Ехали довольно долго, через анклавы то частных строений, то молодых новостроек. Заводы и научные предприятия — этого было много. Квартиры здесь в основном покупают выходящие на пенсию — хотят жить у моря. Образовался даже целый слой военных пенсионеров. Российские, у которых довольно большие по здешним меркам пенсии, живут много лучше своих украинских коллег.
В разговоре промелькнула — без имени — фигура некоего успешного предпринимателя, налоги с предприятия которого (кажется, электроника и наука, без аналогов за рубежом) составляют до 80% собственного городского бюджета. Именно он дал деньги на нашу поездку и именно он за свои средства построил грандиозный монументальный комплекс «35-й батареи», но об этом позже.
Свои разговоры на ТВ пропускаю, для меня это уже дело привычное, но я сделал все, чтобы лучше отрекламировать наш альманах «Артбухта». В названии счастливо сочлось и сокращение «АРТ», как бы артистический, связанный с искусством, и название одного из исканных севастопольских заливов — Артиллерийской бухты.
Пропускаю последующие мероприятия: и пресс-конференцию, и дежурное возложение цветов к Вечному огню. Трогательно возле чаши с негасимым пламенем стоят в матросской форме севастопольские школьники.
Теперь об экскурсии на батарею. Все это действовало оглушительно и, пожалуй, сильнее, чем когда я увидел и пирамиду Хеопса, и многое другое из великого, что удалось увидеть. Здесь нужен абсолютный разбор. Экскурсия идет полтора часа — это штольни, подземные казематы, кубрик, камбуз, кают-компания, все вырубленное в скале, целый подземный городок в черном массиве на самом краю одного из горных крыльев пролива, ведущего к городу и порту. На другой стороне еще одно подобное сооружение — тоже циклопического характера. Описать все это строение трудно, все действительно можно отнести к циклопическими постройками древности. Две батареи были предназначены охранять подступы. Но не только со стороны моря. Здесь, на батарее, были две стальные, врытые в скалу и запечатанные трехметровым слоем бетона башни. В каждой по два орудия, которые могли поворачиваться на 180⁰, и тогда снаряд, весящий полтонны, мог долетать до Бахчисарая, это 42 км. В войну, когда немцы перли и с суши, и с моря, так и случилось. Каждый ствол по 15 метров. Силы, возникающие внутри стволов, были так велики, что гигантское орудие было рассчитано только на 200 выстрелов, потом замена стволов.
Кстати, по поводу моей давней темы парных случаев. Когда этой весной я был в Лондоне, то возле музея Британской армии я видел огромную корабельную ли, береговую ли пушку. Она была похожа на доисторическое огромное животное. На батареях в Севастополе было установлено что-то подобное. Все бывшие ходы, камеры регенерации воздуха с огромными фильтрами — в Первую мировую войну в моде были газовые атаки, — склады, технические помещения, лазареты и мастерские — все отреставрировано. Как я уже сказал, сделал это, поднял из небытия некий если не скрывающий своего участия, то не желающий называть себя жертвователем частник. Имени его я не знаю. Территория, принадлежащая комплексу, огромна — здесь старые доты, бывшая в боях техника и огромный Храм памяти. Таблички с именами всех участников битвы за русский город. Среди десятков и тысяч погибших я увидел и двоих с моей фамилией.
Повторяю, не государство, один частник. Ради чего? Позже я еще раз задам себе этот вопрос. Это произошло тогда, когда по узкой штольне, проходящей почти под пушками, нас вывели к небольшому пролому — впереди было море. Нарядное и синее, как на картине Рылова. Слева, внизу, метрах в пятнадцати от пролома, на гальке сидели трое мужиков и выпивали. За проломом стояла и била в литавры жизнь.
Я здесь не буду приводить даты и числа. Наши войска чуть ли не после года обороны оставили город. Надо сказать, что Крым для Гитлера был, может быть, важнее Москвы. Из Крыма русские бомбили нефтяную цистерну вермахта — Румынию. Крым открывал дорогу на Кавказ и в Азербайджан. Нефть уже стала кровью победы. Гитлеровские войска возле Севастополя в несколько раз превышали численность советских. Это же относилось к танкам, самолетам и кораблям. Но наконец поступило время, когда припертый противником к самому синему морю город-крепость должен был сдаться. Чуть позже печальных дат — они, даты, быстро уходят из памяти — «Правда» написала, что все население и войска были из города эвакуированы самолетами и морскими судами. Это было неправдой.
За несколько дней перед окончательной сдачей города все командование переместилось в штольни и кубрики этой самой 35-й батареи (еще царские казематы были прочны — тогда еще не научились воровать бетон с военных объектов). Здесь, на краю Херсонесского мыса, еще действовала последняя взлетная полоса, на которой могли приземлиться «дугласы» американского производства. Сюда же, к причалу, где обрывалась штольня, могли подходить небольшие военные суда. Отдельные очаги сопротивления еще долго огрызались огнем после того, как войска ушли из города, но армия все уже поняла. Родина никого в беде не оставит — войска, отдельные бойцы, целые подразделения медленно отступали к взлетной полосе и причалам, вернее, к береговым линиям Херсонеса. Здесь есть определенная хроника. Уже из этих казематов опытнейший и так много сделавший для обороны Севастополя адмирал Октябрьский в Ставку посылает телеграмму — просит разрешения покинуть город. Показали ли шифрованную телеграмму Сталину? Безусловно. Но на переписке нет ни одной сталинской подписи. Через много часов из Москвы пришло разрешение об эвакуации самого адмирала и наиболее опытного комсостава. Они вылетели на американских «дугласах». Специальных талонов на эвакуацию было выдано свыше двухсот штук. И здесь начался какой-то кошмар. Слух об эвакуации воздушными и морскими судами распространился по укрепрайону, и оставшиеся без командиров бойцы стали двигаться в район 35-й батареи. В это же время было принято решение о прекращении эвакуации морскими судами — слишком велики были потери, и держава могла остаться — люди всегда, как полагало руководство, нарастут — без флота.
Потом эта огромная масса народа, бойцы и командиры низшего звена, скопившиеся на берегу, возле 35-й, будут взяты в плен. Огромные колонны пленных растянутся на много километров по направлению к Бахчисараю, к лагерям в Крыму и в Германии. Специалисты подсчитали количество — от 35 до 65 тысяч человек.
Ну а что адмирал Октябрьский? В городе одна из улиц названа его именем. Может быть, и он в том числе привел к общей победе. Но были и другие примеры. Три раза Гитлер присылал в осаждаемый и осажденный Сталинград, чтобы вызволить фельдмаршала Паулюса. Но тот каждый раз оставался со своей армией.
Уже поздним вечером на мгновение заскочили в античный Херсонес. Вход бесплатный, в новом соборе идет служба. Ребята потом поодиночке в Херсонес сходили. Я не забуду своего похода туда восемь лет назад с Инной Андреевной Гвоздевой.
Инна Андреевна Гвоздева
28 сентября, суббота. Постоянно думаю о лекции, которую мне предстоит под оком телевидения прочесть в следующую субботу. В этом отношении сегодняшний мой класс-концерт — репетиция. Без перерыва, пауз, почти без вопросов продержал публику с разинутыми ртами полтора часа, с двенадцати до половины второго, когда на вахту встала Мария Аввакумова.
До двенадцати вместе с ребятами ходил на Исторический бульвар — он как раз напротив гостиницы, уходит в гору, в сопки. Если не привыкать к этим памятникам адмиралам и героям (например, на здании панорамы обороны Севастополя 1854 года есть и бюст первой русской медсестры Даши, совсем не затерявшейся среди сановных и знаменитых военачальников, и бюст легендарного матроса Кошки), так вот, хочешь или не хочешь, в этом парке на вершине сопки постоянно, если все же глаз «не замылился», думаешь о былом величии и героизме. Люди жили, страдали и героически умирали.
После панорамы Рубо, с площадью и фонтаном перед входом, чуть выше идут несколько батарей, в том числе и легендарная 4-я, описанная Толстым в «Севастопольских рассказах». Мне это особенно интересно. Свою научную работу, еще в Университете, я начал именно с них — «Батализм Л. Н. Толстого», это курсовая работа. Были ли примеры взяты только из «Севастопольских рассказов» или из «Войны и мира», сейчас не помню. Но сделанное в юности не пропадает. Все закончилось моим огромным предисловием к двум томам «Войны и мира» во «Всемирной библиотеке».
Батарея поставлена навечно. Бетонные корзины с камнем и бетонные же мешки с песком, настоящие, огромные, снятые с кораблей пушки. Как и в Великую Отечественную войну, «неприятель», в тот раз французы и англичане, надвигался с суши. Вход в бухту — это хорошо будет видно на панораме, в которую я с Павлом и Максимом попаду чуть позже — прегражден затопленным кораблем. Мачты поднимаются под водой.
Это соревнование между «словесным» и «визуальным» началось, видимо, уже давно. Сама панорама, устройство ее, архитектура, живопись, «передний план» с подлинными предметами — все организовано прекрасно и без спешки. Не вывезли в свое время армию, но огромное круговое полотно панорамы было эвакуировано. Что же действует сильнее? Мой-то ответ понятен. Голос молодого командира-артиллериста звучит во мне с юности.
Свою лекцию я построил так: для меня всегда деньги имели меньшее значение, чем итоги моей работы. Севастопольской библиотеке — везли в своих сумках ребята — я подарил пять томов нового Собрания, два тома, «Теория» и «Практика», «Власти слова», «Валентину» и четыре или пять томов «Дневников». Вот, естественно, между этими книгами я и варил кашу. Судя по реакции слушателей, все получилось.
29 сентября, воскресенье. После завтрака с Максимом пошли снова на Исторический бульвар. Я снова радовался тому, как все обустроено, как много полезного в любой задумке проектировщиков. Ну, естественно, прохаживаясь по тропинкам и мимо редутов, мы, не прекращая, спорили. Все, конечно, было замешано на происхождении. Мое-то самое плебейское, но у обоих сидела или погибала родня.
У меня — отец, дед и дядья. Я доказывал Максиму, что совсем необязательно он остался бы в дворянском сюртуке, а не как Барон, в горьковской ночлежке. Моя судьба также не была предопределена революцией, я бы мог остаться или крестьянином (один дед), или лабазником (дед по отцу). Но, может быть, кто его знает, я был и не прав.
Максим Лаврентьев
В одиннадцать часов нас встретил с Исторического бульвара Паша, и мы отправили «служить»: сначала концерт Кати, она оказалась прекрасной джазовой певицей; потом выступление Валеры Былинского, подаренный которым еще в Институте роман «Адаптация» я так и не прочел, но прочту; потом Максим Лаврентьев с оглушительным успехом читал три своих поэмы. Все три — «Стена», «Колокол» и «Арджуна и Кришна» — это все наш с ними спор на бульваре. В «Арджуне и Кришне» есть даже довольно жестокий призыв к разборке. Встреча белогвардейца Лаврентьева с красноармейцем Есиным закончилась бы в другое время для красноармейца трагически. Белогвардеец в лучшем случае достал бы из кармана хорошо проглаженный носовой платок, пахнущий английским одеколоном.
Было еще два пункта программы — вручали призы участникам конкурса «Город у моря» и проводили банкет в этой самой Артиллерийской бухте. Ресторан «Золотое руно» находится рядом с океанариумом, каждый вечер они вынуждены слушать безумные выкрики морских львиц.
30 сентября, понедельник. После вчерашнего банкета еще часа полтора что-то читал, наслаждался двуязычием украинского телевидения. Максим задержался где-то с дамами. В общем, лег довольно для меня поздно, около половины двенадцатого, а проснулся около пяти. В конце любого месяца я всегда сплю плохо. Наверное, полнолуние?
Уезжаем без пятнадцати двенадцать, портфель, освободившийся от моих собственных книг, легче не стал — появились книги другие, подаренные. Уровень местных авторов разнообразный, иногда, особенно у поэтов, занятный. Для некоторых поэзия только рифма. По дороге не отрываясь смотрел на разворачивавшиеся картины. Как можно было эту землю, так густо политую русской кровью, отдать ни за что ни про что! Во время подписания Беловежских соглашений пьяный Ельцин просто о Крыме, как о неотъемлемой части России, забыл. Другие участники этого сговора, по их словам, заранее готовы были Крым уступить. Голова государственного деятеля была в тумане. Шофер на подъезде к Балаклаве показал мне место, где по полукруглой железнодорожной колее ходила платформа со знаменитой немецкой пушкой, которая посылала свои снаряды на Севастополь.
Улетели на этот раз вовремя. С нашими пожилыми дамами, Марией Николаевной и Татьяной Михайловной, случился инцидент: обе потеряли корешки от миграционных карточек. Обеих помогающие возле инспекторов бойкие солдаты-пограничники стали пугать огромными штрафами. У Марии Николаевны, как и положено поэту, в сумочке была лишь какая-то мелочь, и ее сделали вид, что помиловали. Татьяне Михайловне солдатик с лицом разбойника сказал, что с инспектором он договорился, но везде стоят телевизионные камеры, и он предложил отблагодарить его в углу, где камер нет. Я видел, как Татьяна Михайловна покопалась в сумочке, и государственный человек с ловкостью фокусника сунул себе в карман брюк российскую тысячерублевку.
