26 февраля 1986 года — 27 августа 1986 года

Две истории, характерные для этого момента. Сурков опубликовал статью в «Комсомольской правде» об «Операции “С Новым годом”»[1]. «Как могло получиться, что такой фильм 15 лет не был показан зрителю?» А Евгений Данилович сам был в каких-то советах и в своем журнале «Искусство кино» тоже не стоял в стороне от осуждения фильма. После статьи он говорил с Германом по телефону: «Леша, вы, наверное, удивлены, но я решился исправить ошибку. Я переменился, и теперь я за вас. Лучше поздно, чем никогда». (Стиль «Спасибо за правду»).

Продолжение: Сурков[2] подал в суд на Володарского, который публично сказал Евгению Даниловичу это. На собрании драматургической секции Володарский еще раз выступил (после киношной аудитории). «Сурков был тогда советником Романова, членом коллегии». Сурков отрицал, что он видел фильм прежде. Володарский: «У меня есть свидетели». Сурков: «У меня тоже. 17 студентов моего курса». Сурков думал, что он совершил благородный акт, а вот как все обернулось!

На съемках «Вокруг смеха» Миша Швыдкой рассказывал, что в Ташкенте на спектакле «Последний посетитель»[3] о моральных мучениях зам. министра по поводу его преступлений зал смеется — после того, что они видели в жизни, все это смешно.

«Шадрин испуганно все разрешает, принимает».

«Подъезд — зона трезвости!»

«Если ты не участвуешь в собственной жизни, в ней начинают участвовать другие».

• Не в этом счастье…
• А в чем?
• Не знаю.
• Вот и я так думаю.

Присвоить звание Народного артиста СССР за исполнение «Интернационала» на съезде.

В кулуарах XXVII съезда корреспондент телевидения спросил у Михалкова, как он относится к тому, что происходит. Михалков: «Мммы живем в удддивительное вввремя!..» И я подумал, с этой фразой он прошел жизнь. И никогда не прогадывал.

Как интересно меняется нерв, стиль, реакции!.. Дело было накануне дня рождения Высоцкого. Сначала решили, что слово о нем скажет Карякин[4]. Потом Эфрос (сам рассказывал) и Дупак подумали, что он брякнет что-то не то и отменили (может быть, предварительно посоветовавшись с начальством). Но как сказать Карякину? Он должен был прийти на репетицию. Окуджава сказал: «Я ему скажу». (Сам рассказывал на чае после вечера.) И вот открывается дверь, входит Карякин. И Булат ему сразу же говорит: «Юра, тебя отменили». И Карякин сразу же, без тени переживаний: «А… Ладно». Когда Булат это рассказал, я Эфросу: «Вот, Анатолий Васильевич, современный стиль. Раньше бы Карякин — “Как! По какому праву! Я добьюсь!” А теперь — а… ладно». Реакция почти нулевая.

Могила: «Это очень хорошая страна. Для того чтобы из нее уехать».

Говорят, как отличали во время войны и до нее засланных шпионов с подложными документами. Если в паспорте скрепки поржавели — свой. Если скрепки блестят — паспорт изготовлен в Берлине.

Старая драматургия и режиссура в каждом эпизоде как бы сообщает зрителю: это про то! про то! про то!

Новый тип: каждый эпизод отклоняет тему: это не про то! не про то! не про то!

Сегодня, 1 апреля, черный день. Хотя я все это предполагал. Звонил Каменьковичу[5], и тот сообщил, что говорил с Плучеком. Он окончательно отверг пьесу. «Мало изменений, я думал, вы что-то внесете…» Не зря я плакал, когда кончил «Жако».

«Диктатуру совести»[6] поначалу сделали действительно диспутом. Артисты со сцены спрашивали, как зрители относятся к тому, что они видят на сцене. Кто-то что-то говорил, пока не встал один человек и не сказал, что его дед был расстрелян как эсер, и он считает, что должен быть плюаризм. На этом диспуты кончились. И еще случай. На сцене говорят о жертвах несправедливых репрессий и потом играют «Интернационал». Один зритель около Хлоплянкиной встал и стоял, пока играли «Интернационал».

В рецензии на роман Дудинцева о Лысенко, где генетик Лившиц в самые тяжелые времена со своими учениками тайно проводил семинары, было написано: «Поведение Лифшица не соответствует его национальности». («Наш современник»).

• Когда у тебя премьера?
• После 27-го.
• Февраля?
• Съезда!

Леня Латынин сказал, что в области культуры появился термин — «идеологический хозрасчет». То есть использовать все, что приносит деньги.

«Он написал такой острый рассказ, что боится перечитывать».

Когда я пересказал Осе выступление Роберта Рождественского[7] на съезде композиторов о том, что мы должны в противовес дискотеке создать свою музыкальную форму, Ося сказал, что дальше может быть ТЕАТРАЛИЗАЦИЯ очередей. Между очередями могут быть викторины типа «Где? Что? Когда?» или концерты самодеятельности. Выходит зам. директора, читает «Смерть Ивана Ильича» и т. д. Я докрутил, что когда очередь наконец подходит, покупатель духовно вырос и покупает вместо итальянских сапог галоши.

Люся Петрушевская рассказывала, что после премьеры «Сказки старого Арбата» Кулиша в Доме кино она столкнулась с Арбузовым и, не имея комплимента, сказала: «Алексей Николаевич, я так хорошо сидела!» (он ей оставил билеты).

Совет по драматургии. Салынский о свежем ветре перемен и правде в литературных произведениях. «Надо говорить правду и смело критиковать. Но мы должны различать, кто критикует с положительных позиций, кто с отрицательных, кто несет факел, а кто тлеющую головню». Опять двадцать пять!..

Филозов после долгой холодности потеплел ко мне. Мы с ним прогулялись по Садовому кольцу, зашли к нему, поели. Однако он намекнул, что в июне уедет на съемки в Среднюю Азию и может не приехать на спектакль.

Говорили о «Сне Попова». Алик: «Не знаю. Артист вообще мало чего знает».

Я: «Но если знает — то наизусть».

На поминках по Арбузову Крымова рассказывала, как, когда у нее были какие-то неприятности (думаю, она намекала на ее увольнение из «Театра»), она пришла в панике к Арбузову. Тот сказал: «Наташа, есть в жизни моменты, когда надо перестать волноваться и суетиться, а сказать себе: “Вот так”, — и продолжать жить дальше».

 

Дубулты 9.V.86

Мишарин, который не видел «Взрослую дочь», считает, что Бэмс — сатирический персонаж.

В репортаже TV относительно аварии на Чернобыльской атомной станции[8] один из работающих по ликвидации аварии сказал: «Здесь собрались люди, которые БОЛЕЮТ за дело». То слово, которое не следовало говорить, и вырвалось.

«Они все еще говорят о перестройке, а страна уже давно работает по-старому».

Ко мне в Дубулты приезжал приятель. Посмотрев мой номер, он сказал: «Писатели живут гораздо лучше, чем читатели». А я добавил: «Писатели, пишущие о том, как плохо живет народ, живут лучше, чем народ, который живет хорошо».

 

13.V.86

Разговор с Егором Яковлевым[9]: «Я всю жизнь боролся с этими железобетонными стариками, а теперь они мне ближе, чем мои ровесники. Стариков я умел обманывать, а вот сейчас главный в «Известиях» мой бывший литсотрудник. Он все мои ходы знает. И еще. Старики смотрели на нас снисходительно — «пусть этот Яковлев попрыгает…» А ровесники усматривают в этом опасность для своей карьеры». Я: «И вызов — ты за мой счет хочешь утвердиться. Значит, я говно, сижу на месте, — а ты, прогрессист, прыгаешь. Нет уж, давай на равных. Прыгать я не могу — поэтому сиди». Полевой называл нас «младо-засранцами» и был «доброй бабушкой», которая вяжет и краем глаза следит, чтобы молодежь слишком не расшалилась. У стариков было снисходительно-покровительственное к нам отношение. Свои защитительные функции по отношению к нам они принимали как норму. Свою карьеру они делали независимо от нас, а еще лучше были те, которые ее уже до нас сделали (Полевой). Ровесники же рассматривают нас как участников своей карьеры — и это страшнее».

«Драматургическая тема», — сказал Яковлев. Сам он до сих пор вспоминает свою деятельность главного редактора в «Журналисте». Бэмс. Комплекс Бэмса — назовем это так. Объяснял мне, почему не уходит из «Известий». «Я уже четыре раза начинал жизнь с нуля».

 

16.V.86

Еще из рассказов Яковлева. Директор «Шкоды», когда узнал о новых принципах работы советской промышленности, об экономическом эксперименте, перестройке, схватился за голову: «Что же вы нам не позволяли это же делать двадцать лет назад!»

Кафе «12 стульев» на 650 посадочных мест.

 

24.V.86

«Хватит быть начальником своей страны. Надо становиться ее сыном. А еще надежнее — отцом».

 

29.V.86

«Наш театр, который никогда не знал этой метафизики жестов, никогда не ставил музыку на службу столь непосредственным и конкретным драматическим целям, наш чисто словесный театр, который отворачивается от всего, что театр создает, т. е. того, что висит в воздухе сцены, что отмеряется и выявляется воздухом, что есть насыщенность в пространстве: движения, формы, цвета, вибрации, позы, крики…»

«Говоря о языке, я не имею в виду непонятную поначалу идиому, но именно образ театрального языка вне всякого языка словесного, хранящий необъятный сценический опыт, рядом с которым наши постановки, исключительно диалогические, предстают жалким лепетом».

                                                    Антонен Арто

 

 «В этом театре всякое творение воплощается на сцене, находит свой образ и самые свои истоки в тайном физическом импульсе, который есть РЕЧЬ ДО СЛОВ».

«В них есть что-то от религиозного ритуала в том смысле, что они уничтожают в сознании всякую идею подражания, иллюзорной имитации реальности».

«Мысли, которым она соответствует, состояния духа, которые она стремится создать, таинственные ответы, которые она предлагает, возникают и постигаются без проволочек и экивоков. Все это напоминает экзорцизм, имеющий целью ОТПУСТИТЬ наших демонов».

«Слова в западном театре… используются не в качестве активной силы, которая через разрушение видимости ведет к духу, но, напротив, как завершенный образ мысли, теряющийся во внешнем мире. Слово в западном театре неизменно служит лишь выражению психологических конфликтов, присутствующих в повседневной жизни человека... Но эти нравственные конфликты по самой своей природе не обязательно нуждаются в сцене для своего разрешения».

«Истинное выражение скрывает то, что оно делает явленным».

«Ясный язык, мешая этой пустоте, мешает и проявиться поэзии в мысли. Вот почему образ, аллегория, фигура, которые скрывают то, что хотели бы открыть, более значимы для духа, чем ясность словесного анализа».

«Дело не в том, чтобы изгнать слово из театра, а в том, чтобы изменить его назначение, не считать его просто средством соотнесения характеров с внешними для них целями, ибо речь идет совсем не о том театре, где сталкиваются страсти и вступают в конфликты друг с другом люди».

«Постановку нужно оценивать под углом зрения магического действия и колдовства — не как отражение написанного текста и зрелище его физических дубликатов, а как обжигающее представление всего, что может быть извлечено из объективных последствий жеста, слова, звука, музыки и их комбинаций. Такое активное представление может быть осуществлено только на сцене, а его последствия обнаружены на сцене или перед ней; и автор, пользующийся только письменным словом, остается не у дел и должен уступить место знатокам этого универсального и одухотворенного колдовства».

«…и нет необходимости забираться на такую высоту, чтобы падать в мир обыденных чувств, вроде тех, которыми заполнен современный театр».

«Мы за то, чтобы интеллектуалы включились в свою эпоху; но мы не думаем, что они могут включиться в нее, не ведя войны против нее».

 

29.V.86

Писать, как в Вологде, а жить, как в Цюрихе.

 

4.VI

В больнице лежал один алкаш. Утром он развернул газету, поглядел и сказал: «Надоели эти разоблачения!..»

Желдин рассказывал про другого алкаша, который, стоя в пивнушке у высокого столика, произнес в воздух: «В трудное время живем. Что-то надо делать…»

 

12.VI

Был в ВААПе на встрече с американкой. Я, Росеба[10], Коковкин… Каждый, как водится, рассказывал о своих пьесах. И вдруг Сережа Коковкин сказал: «У меня есть пьеса «Пять углов» — «Five cornеrs», я ее в прошлом году поставил в Стамбуле, а осенью мы ее вывозим за границу на фестиваль в Западный Берлин». «Когда?» — спросил я. «В сентябре», — ответил Сережа. Так я узнал, что мы на фестиваль не едем. А едет вот кто.

Преследующее меня всю жизнь: «Что ты сделал кроме того, что написал пьесу?» И выкинутая собственной рукой фраза из монолога Петушка[11] во «Взрослой дочери»: «У нас нет ни Бога, в которого не верим, ни отечества, которое не верит нам».

В связи с разговорами о новых веяниях, об усталости Захарова и Ефремова, о скудости остальных, вспомнил фразу Эрдмана: «Придет время воскресать, а воскресать-то будет некому».

 

15.VI

Вчера по программе «Время» сообщили о смерти «выдающегося джазового музыканта Бенни Гудмена[12]». Показали кадры его выступлений в Америке и на гастролях у нас в 1962 г. Они стали нам делать подарки… Ах, какая смертельная жалость, что не идет «Взрослая дочь»!.. Я вспомнил, как гордо, с достоинством нелепо одетого человека, шел вдоль голубого занавеса Алик Филозов. Этого я уже никогда не увижу. Достоинство Филозова–Бэмса было в том, что он как бы говорил своим видом: «Мне уже ничего от вас не надо, от жизни — ничего! Ни элегантной одежды, ни хорошей квартиры, ни фирменных пластинок, ни поездок за рубеж…» «Поздно!..» Еще одна роковая фраза уже из «Серсо».

Запись: «Поскольку я не могу изменить свой характер, я меняю жизнь. Насмерть».

В понедельник, 15 июня выхожу из станции «Пушкинская», чтобы направиться в ВТО смотреть «Картину» в исполнении двух безработных актеров. И у перехода вижу… Чудакова[13]. Он занимается своим обычным делом — кадрит какую-то бабу. Правда, если раньше он кадрил молоденьких абитуриенток, то сейчас его предмет за тридцать и довольно ординарный. У Сережи под мышкой стопка книг, на парапете перехода стоит бутылка пепси-колы. На нем какая-то кокетливая, модная в прошлом сезоне курточка. Лет пять его в Москве не было. Наверное, опять сидел. Я подхожу к нему со спины и кладу зонт на плечо. Как полицейский — дубинку. Сережа резко оборачивается и, увидев меня, мгновенно говорит, тыча в меня пальцем: «Билеты на “Серсо”». Баба пытается воспользоваться моментом и улизнуть, он, стараясь ее удержать, мне быстро: «Телефон». Я диктую, он записывает на полях какого-то журнала. Метнулся за бабой и мне вслед: «Молодец! Хорошо выглядишь». Вот это эпизод!

 

27.VI

«Единственное пока, что у них получилось, — это теплый сок на улицах в жару, торговля теплым соком в жару».

Хлоплянкина ездила в журналистскую поездку в Англию. «Сижу я на площади в Лондоне, кругом чего только нет, а я читаю газету «Неделя», статью о том, почему у нас нет тянучек».

Нина рассказывала про бал выпускников, который устроили у них на Таганке[14]. Школьники хотели у себя в школе с учителями, но их свезли по несколько школ в разные театры Москвы, чтобы сконцентрировать и наблюдать.

На каждый класс — по два офицера. Обсуждали — в штатском или в форме. Райкомовский деятель сказал: «А чего стесняться? Молодой человек должен знать, что его милиция его бережет». Когда в конце, утром, выпускники выходили из театра, их выпускали через окно… И первое, что увидели, — милицейский патруль. Так они вышли в жизнь.

«Вы, ребята, читайте «Конька-Горбунка», а АББУ, Мастроянни и прочую западную дезориентацию я беру на себя».

Никита Михалков.

 

5.VII.86

Несколько дней тому назад вышел указ от 1.VII., что с завтрашнего дня красть будет нельзя.

Я: «Это у государства красть будет нельзя, а друг у друга — пожалуйста!»

 

8.VII

Трансформация реплики из «Взрослой дочери»: «Восемнадцать лет им понадобилось, чтобы понять, что надо все не так».

«Разработать мероприятия вплоть до конца света и на более отдаленную перспективу».

 

18.VII.86

Вчера на «Мультфильме»[15] было обсуждение какого-то сценария про войну. Фролов[16] сказал: «Это глазами детского ребенка». И чуть ниже: «Учебный урок».

Вот иллюстрация к этой ё*аной амбивалентности. Как мне относиться к Велиховой?[17] С одной стороны, она хвалит «Серсо» и выступает за наказание тех, кто не дает проявиться своеобразной точке зрения, оригинальности художника. С другой  — ее муж Шуб гноил мои одноактные пьесы еще в издательстве «Искусство» именно за их непохожесть на стандарт принятой драматургии. Да и в журнале «Театр» он делал свое дело. Сама Велихова ругала нас с Петрушевской самыми недозволенными приемами в «Культпросветработе». Это жизнь, Бэмс!..

Ах, как я сам себе врежý! Из-за мягкости своего характера. Вчера на худсовете по моему сценарию «Дело было так…» я выступал и хвалил трех режиссеров и говорил, что я у них учусь. Зачем я это делал? Я говорил и чувствовал, что ребята наливаются уверенностью и будут со мной более жестки.

Приятель сказал, что придумал TV-передачу: «А ну-ка, американцы!..» Наши конкурсы для них.

В чем феномен управления, что начальник ведет себя в данный исторический отрезок, как сейчас надо. Быть либеральным — пожалуйста! Быть строгим  — как прикажете! Пропускать критику — пропускать. Давать положительного героя — уже! В этом смысле Мирошниченко — находка для должности главного редактора. Он сделал хороший журнал «Театральная жизнь» и будет хорошо работать в «Современной драматургии», но если что-то изменится в требованиях, то с ним хлопот не будет. Это эффект управляемости.

«Жизнь была ужасна, а в глубине их глаз мелькнуло унылое прозрение, что и после войны сила, загнавшая их в эту яму, вдавившая мордами в землю, будет жать не только побежденных». В. Гроссман.

Реплика: «Ты не виноват передо мной ни в чем. Только в том, что ты есть».

Встретил Леонида Израилевича Лиходеева. Обсуждали момент. Будут образовываться разрывы, и в них будут высовываться те, кто боится остаться не у дел. При аварии вагоны гибнут, а буфера остаются невредимыми.

Леонид Израилевич рассказывал. В Мюнхене на Олимпиаде в деревне туристов и журналистов обслуживали солдаты. И вот он застал такую сцену. Наш журналист или турист стоит против солдата бундесвера. Тот ему что-то говорит, наш не понимает. Лиходеев спрашивает, в чем дело. Солдат хочет узнать у нашего, что он будет пить. Лиходеев переводит. Солдат предлагает. Лиходеев: «У него есть лимонад, минеральная вода, кока-кола…» Наш затрясся: «Кока-колы не надо!!!».

 

2.VIII

Смотрел «Цитату» Зорина. Вопреки ожиданиям понравилось. Спасли стихи и капустная постановка. Легкость поднятия темы. Позвонил Леониду Генриховичу и говорил комплименты. Ему говоришь — он молчит. Как Казанцев. «Леонид Генрихович, вы слушаете?» — «Да, да, я слушаю» — и опять затихает. А ты опять говоришь. Высасывание. Когда я выдохся и наконец кончил, он сказал: «Виктор, вы дьявольски умны».

Алла Гербер (перед тем как ехать домой, в поисках попутчика на такси, и после того, как не нашла): «Ох, погубит меня одиночество!..»

Реплика: «Ох, и надоело мне мое единственное число!..»

«Единственное число».

«МОЕ ЕДИНСТВЕННОЕ ЧИСЛО» — пьеса.

Позвонил Кулиш[18] и рассказал, что тогда еще ходил к Ермашу с предложением поставить. Ермаш: «Зачем тебе это надо? Это — гнилая пьеса[19]». — «Вы видели?» — «Нет, мне рассказывали». Теперь Кулиш готов снова предложить. Звонил потом Хмелик[20], назначенный главным редактором студии Горького: «Пусть Витя никому не отдает право экранизации». Васильев[21]: «Зачем тебе это надо? Ну, лишние шесть тысяч. Они не снимут. Это перечеркнет все. Есть имидж спектакля. Не соглашайся».

Стоял 31.VIII за вином. Все обсуждали повышение цен на водку. Мужик, лет шестидесяти пяти: «Повысить надо процентов на 300% — вот! Я не верующий в бога и то — смотри — перекрестился. Они берут по десять–двадцать бутылок. Откуда деньги? У нас сейчас все миллионеры. Нет, надо на 300% повысить — перекрестился бы. Я работал шофером при сталинском режиме. Зарабатывал — хлеба вволю не ел. Вот пусть они попробуют. Нет — цены повышать, зарплату снижать!»

Рассказывают, что то ли вышла, то ли готовится энциклопедия по Великой Октябрьской революции. И якобы там Троцкого, Бухарина нет, а Каледин и Дутов[22] есть.

Комплексующие и обидчивые люди всегда нарываются на обиды. Обидные ситуации как бы притягиваются к ним. Ося Эппель, Львовский, Рижский. Пришел первый раз в компанию, принес арбуз. А тут Горбачев выступал по телевизору перед Хабаровским активом. Все уселись смотреть, его забыли. Он ушел, так и не попробовав своего арбуза.

 

27.VIII

«Сексуальный лентяй».

«Рабкорр “Вечерки”: “Особых мыслей нет, приходится писать взволнованно”».                                                          

«Так называемая интеллектуальная проза, третируя тело, забывает о его жизни, и тем самым — о жизни вообще. В сущности, это попытка повернуть знаменитый айсберг семью частями вверх».