3 июля, среда. Из-за этой груды работ стал, что мне не свойственно, пропускать события целого дня. Моя внутренняя жизнь, понимаю, никого не интересует. Да и есть ли эта внутренняя жизнь, которая сейчас вся сосредоточена лишь на Институте. Я ведь уже полгода почти — написал «почти», а ведь на самом деле ничего не читаю. Практически не читаю даже газет, но с февраля не меньше сотни дипломных работ прозы, драматургии и публицистики, а ведь в каждом из этих сочинений не меньше пятидесяти страниц. И вот уже десять дней с утра и до вечера теперь идут работы абитуриентов. Хотя в этом потоке и находится что-то интересное, но в основном-то полная профанация литературы. Но и тут, как через щелочку, просачивается современная жизнь и ее, как нынче говорят, вызовы. Так спрашивается, знаю ли я современную жизнь? Как жалко, что сейчас все закрыто, все данные об абитуриентах, и их имена, и годы их рождения, и откуда они приехали в Москву. Я абсолютно уверен, что слава некоторых из них могла бы начинаться с моего Дневника. В этом году у меня уже нет возможности, как было раньше, на каждого напечатать рецензию.
Но если я этой жизни, современной, не знаю, то я знаю блестящую жизнь нашей управленческой элиты. Она, правда, быстро забывается, но на то я, бедный монах в своей келье, и пишу, скриплю своим компьютерным пером, чтобы кое-что осталось в памяти. Вот вчера, например, рухнул практически на старте на Байконуре шестимиллиардный «Протон», а сегодня на взятке в 14 миллионов рублей, как уверяет власть, прихватили нового мэра Ярославля Евгения Урлашова. Вчера в Европе закрыли небо для самолета президента Боливии Моралеса и в Вене обыскали его самолет — ищут Сноудена. Вчера стало известно заявление Путина, что «Россия никого не выдает» и что, если Сноуден подаст прошение, он может в России остаться. Сноуден прошение подал, а сегодня, поняв, что означает в речи Путина «если он не будет приносить вреда Америке», Сноуден свое прошение отозвал, потому что он хочет опубликовать еще несколько «американских документов». Вчера или позавчера говорили, что иметь честь состоять в новой, реформированной РАН уже отказываются чуть ли не 20 академиков. А если в эту сессию наша Дума примет новый закон об Академии? А сегодня Путин принимал только что избранного президентом академика Фортова, и я, уже много лет наблюдающий нашего «национального лидера», вдруг впервые вижу, что он не верит тому, что говорит. Но хоть, слава богу, тут же узнаю, что третье чтение закона все-таки произойдет осенью. Жизнь идет.
4 июля, четверг. С утра до вечера, до головной боли читаю и читаю. Собственно, читаю, чтобы потом составить свое мнение и написать несколько слов рецензии. Сколько же мог я прочесть интересного вместо этого!
Позволил себе отвлечься, чтобы посмотреть по ТВ народное волнение в Египте. Попытка заставить страну жить исключительно по закону шариата не удалась. Армия опять взяла власть в свои руки. Президент находится под арестом в здании военного министерства. В странах Востока не все благополучно. Рустам Ибрагимбеков, сценарист и писатель — он один из авторов и «Белого солнца пустыни», — отказался от российского гражданства. Объединенная оппозиция Азербайджана выдвигает его своим лидером на ближайшие президентские выборы. Недорого, оказывается, российское гражданство профессору ВГИКа.
Рустам Ибрагимбеков
5 июля, пятница. От беспокойства просыпаюсь рано и сразу же хватаюсь читать. Вчера в обед Ашот принес мне новую стопку. Читал вчера. Утром, не вставая, снова взялся за приготовленные с вечера у постели папки. Кажется, улов становится гуще, уже нет прежних фэнтези, пошли Подмосковье и провинция. Правда, массированно пошли рассказы и маленькие повести, действие которых происходит в какой-то другой стране. Здесь обитают разные Джоны, Майклы и Джерри. В этом потоке мелькнула лишь одна работа, которая меня потрясла и поразила.
Утром прочел еще три работы и поехал на Пятницкую, опять что-то говорить про книги на радио. С какой-то грустной радостью приезжаю я в места, где прошла моя юность. Возле метро возник роскошный с прекрасным фонтаном и колоннами сквер. Я всё — было пять свободных минут — обошел и даже сходил на другую сторону Пятницкой. На доме с ампирными колоннами, в котором на первом этаже, в комнате Юры Столярова, мы праздновали получение аттестата зрелости, я увидел мемориальную доску. Всего-
навсего типичная московская застройка первой четверти ХIХ века.
И на этот раз меня пригласили на радиостанцию, где ведущий Айвазян. Практически первый раз вижу ведущего, который не просто был готов к передаче, но готов по-настоящему. Томик Дневников — речь шла о них, — который я подарил ведущему полгода назад, был расчерчен и размечен: как иголки у ежа, торчали разноцветные закладки. Это, конечно, филологическая привычка. Проговорили целый час, эфир будет 8-го и 15-го, кажется. Интересно, но, боюсь, что вопросы оказались интереснее ответов.
За политикой уже не слежу — успел уловить только, что Урлашову, кажется, шьют еще одно уголовное дело, а для Алексея Навального, которого обвиняют в хищении 10 000 кбм леса, прокурор просит шесть лет колонии общего режима.
8 июля, понедельник. Что пропущено? Причины не объясняю — все ясно и так. Это невероятное количество чтения, которое мне поручено моим характером. В самом конце приемного марафона — а это чрез три дня, когда я расставлю оценки, я замерю стопку прочитанных мною работ сантиметром. Сегодня, когда я отвозил на работу последнюю порцию, кроме рюкзака мне пришлось еще брать и сумку на колесиках. Так что же пропущено? В пятницу вечером ездил все-таки на дачу, потому что красная смородина уже созрела и того и гляди начнет падать. Это заняло у меня часа два под аккомпанемент неутихающих монологов радио Алексея Венедиктова. Бушует Египет, президент страны стал уже «бывший»; думы интеллигенции прикованы к Академии. Все понимают, что реформы нужны, но все понимают, что, скорее всего Академия, как в свое время армия попала в «Оборонсервис», попадет в алчные руки какого-нибудь «Наукосервиса». Это неизбежно — это особенности нашей русской демократии.
После сбора смородины к участку не прикасался, но уже оформились три огурца в теплице, а в другой покраснело несколько помидоров черри. На все смотрю с тоской, потому что с собой привез кипу, килограмма, эдак, три, работ абитуриентов. Настроение чуть улучшилось, после первой волны, состоящей исключительно из фэнтези, пошли работы получше.
Позволил себе расслабиться, чтобы вечером посмотреть открытие Универсиады в Казани. Современный стадион, много народа, игровое поле залито огнем, здесь же течет, вернее обтекает арену, река, открытие перегружено татарским фольклором и массой пестро одетых персонажей татарской истории. Песню для открытия, которую поют, проплывая по этой реке на кораблике, дети, заказали композитору Игорю Крутому. Это, видимо, у нас сейчас самый лучший композитор. На закрытие Московской Олимпиады песню заказывали Пахмутовой. Жизнь совершенствуется. Выступал помолодевший, как из кабинета красоты, Путин.
В воскресенье в десять часов, чтобы не тратить времени, — главное было сбор смородины и поливка огурцы и помидоров — уехал с дачи и долетел до Москвы за два часа. Опять сидел до глубокой ночи и разгребал кучу. Этим же занимался и в воскресенье до позднего вечера и в понедельник до трех, когда надо было ехать на совещание, которое должен был проводить ректор. Снова вытащил из шкафа свою сумку на колесиках.
Сначала с радостными цифрами этого набора выступил ректор, а потом с заявлением, что по сути поэзии в прочитанных работах нет, выступил что-то понимающий в поэзии Рейн. Здесь я сразу должен сказать, что слитно, как Плутарх, и последовательно вести рассказ не умею. Я вспомнил, что за час до этого заседания довольно долго на кафедре разговаривал с Надеждой, женой Рейна. Рейна в Институте я впервые увидел после трех или четырех месяцев его болезни. У него было сломано бедро, но теперь он уже поправился, похорошел, получил какую-то большую премию, и они вместе с Надей отдыхали на Крите. Выбор места я прекрасно понимаю — Надя искусствовед, опытный и знающий, она много лет проработала ученым секретарем в Музее изобразительных искусств на Волхонке. И разве мог я утерпеть, чтобы не расспросить про отставку Ирины Антоновой? Я так много узнал, что даже не решаюсь всего этого доверить Дневнику. Как-нибудь в другой раз. Но все же я выбрал кое-что, способное немножко удивить.
Во-первых, Антонова из достаточно привилегированной семьи. Я даже залез в «Википедию», чтобы проверить: «Отец Ирины Антоновой — активный участник Октябрьской революции, судовой электрик Александр Александрович Антонов». Как и положено, победитель кое-что получает. «Википедия» бесстрашно констатирует: «После революции был директором Института экспериментального стекла». Но интернетовская энциклопедия постеснялась добавить, что «участник революции» Александр Антонов был, со слов моей собеседницы Надежды, родственником тоже знаменитого революционера, который числился как Антонов-Овсеенко. Знающие люди понимают, что я имею в виду. Все сошлось для успешной карьеры. Мать Ирины Антоновой — Ида Михайловна (ур. Розенблюм) окончила гимназию и консерваторию по классу фортепиано. Партийные связи и культура. Культура обычно высока в еврейских семьях. «Ида Михайловна прожила 100 лет и 5 месяцев» (Википедия). Дай Бог не меньше прожить и Ирине Александровне.
Сама ли ушла с должности директора или, как говорится, «ушли»? Антонова и расхожая пресса утверждают, что сама, сама, дескать, и выбрала себе преемницу — Марину Лошак. Чуть позже Антонова уточнила, что предлагала в качестве своих преемников ученых-культурологов из МГУ и РГГУ. Кандидатуры были отклонены Минкультом, но предложены свои. Наиболее приемлемой для Антоновой из букета министерства оказалась Лошак, арт-
директор московского выставочного объединения «Манеж». Но Лошак — специалист по современному искусству, мне кажется, что и сознание у нее повернуто именно в эту сторону. Опять-таки, по словам Надежды, сидеть новый директор будет не в старом кабинете Антоновой, который ветеран оставила за собой в качестве президента музея, а там, где раньше была приемная. Мне кажется, что эра музея Пушкина на этом закончилась.
Но пора возвращаться к нашему заседанию. Итак, Рейн сначала сказал, что он 19 лет в Литинституте, что Институт стал сейчас основным делом его жизни, но еще никогда не было такого слабого набора. Из всего, что он прочел, практически только 2–3 абитуриента хоть как-то отвечают требованиям. Почти то же самое сказал Андрей Василевский, очень внимательно следящий за состоянием дел цеха. Я уже прочел почти сто работ и вполне ответственно мог сказать, что грамотного письма, филологического довольно много, но лишь в единственной работе было ощущение адреналина. Скромный Саша Михайлов, читавший заочников, как всегда, чтобы не противоречить начальству, промолчал.
Я уже давно не видел нашего ректора в такой тщательно скрываемой, но растерянности, когда он завел разговор о некоем общем уровне оценок. При нынешней системе это почти невозможно, потому что у каждого преподавателя свои, часто меркантильные, интересы по набору и свое представление о приоритетах в работе. Я довольно долго говорил, что при современной системе, когда ты не знаешь ни возраста, ни места, откуда абитуриент приехал (из Москвы или из Магадана), оценка становится почти неадекватной. В конце мы решили — вернулись к когда-то действующему регламенту: семинар прозы — 25 человек, поэзии — 25 человек, драматургии — 8 человек, к Апенченко, у которого большой семинар, пойдут 3 человека и несколько — к Торопцеву. Преподаватели должны будут при расстановке баллов иметь все это в виду.
Вечером позвонил Леня Колпаков: умерли Егор Исаев и Владимир Дмитриев, знаменитый киновед и сын театрального критика и историка цирка Дмитриева. Дмитриев дружил с Валей, после ее смерти я с ним переписывался. Собственно, интеллектуальная строгость «Госфильмофонда» в Белых Столбах держалась на нем. Теперь все это будет подтачиваться необязательностью времени. О смерти Исаева я узнал на нашей комиссии — кто-то сказал, я тогда предложил: «Встанем, что ли?». Леня сказал, что Егор Исаев буквально накануне всех, родню, знакомых, обзвонил, видимо, чуял, прощался.
