«Не бойтесь давать свои картины на Московский фестиваль, — прочувствованно обратился на закрытии президент ММКФ Никита Михалков к своим российским коллегам. — Пока они лучшие, они будут получать призы».
Что ж, обратимся к лучшим. Парадокс в том, что фестиваль, который перед телезрителями, возможно, и выглядит триумфом отечественного кино на международной арене, нагляднее всего демонстрирует его слабые стороны. И это касается прежде всего фильма Николая Досталя, получившего Гран-при. Картина «Петя по дороге в царствие небесное», чей сценарий написан Михаилом Кураевым, разумеется, притча. Но вовсе не о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Скорее, о святой простоте, классическим примером которой стала милая старушка, старательно подкладывающая дровишки в костёр Яна Гуса, зажжённый святой инквизицией. Великовозрастный Петя, местный блаженный северного посёлка, как и та средневековая бабушка, всегда рад услужить, а точнее — послужить доброму делу. Например, поимке беглого заключённого. Но в отличие от неё он не способен всерьёз навредить — и
Но Петя сам по себе ни режиссёра, ни сценариста не интересует. Петя в исполнении Егора Павлова — большое дитя, симпатичное, доброе и беззащитное. И добавлю, вполне условное. Индивидуальных черт там днём с огнём не сыскать. Да и не нужны, похоже, они. Гораздо важнее для авторов, что при ближайшем рассмотрении выясняется: жители городка от Пети вроде недалеко ушли. Окружён Петя людьми такими же добрыми, как он сам. Я даже не о его маме, которая при известии из репродуктора о смерти вождя народов начинает ритуальный плач по покойнику. Раз помер человек — полагается оплакать. По жезлу Пети останавливается машина начальника строительства. Шофёры гаража дают ему поносить военные награды. А начальник милиции заботливо выдаёт деревянный пистолет. Эти добрые люди в массе своей столь же доверчивы, как Петя. Вот обсуждает в гараже народ животрепещущий вопрос о врачах-убийцах. И вместе с Петей доходят до ценной мысли, что яд может быть даже в спичках. Рецепт спасения от Пети — вначале сжечь серу, подуть-развеять дымок, а потом уж подносить спичку к дровам, бумаге или папиросе — принимается, хоть Призы
О чём же сказ? О трагедии, в которой гибнут невинные? Но виноватых в фильме вообще нет. Не считать же виноватым начальника лагеря — он служивый. Опять же недалёкий и тупой. К тому же гибель картонного героя Пети может вызвать сочувствие только абстрактное.
Может быть, далёкий посёлок — добрый, доверчивый, простодушный, всегда готовый на подвиг и выполнение приказа — предстаёт метафорой страны и народа? Народа, как большого ребёнка, который не ведает, что творит. Прекрасная находка. Тем более прекрасная, что позволяет вывести драму истории за рамки личной ответственности. Какой спрос с неразумных да больных?
Лично меня в этой притче смущает парочка вопросов. Традиция рассматривать русский народ в роли недоросля не нова. Прелесть её не только в том, что если есть недоросль, то должен появиться и отец-наставник, вождь, который за слабого умишком персонажа всё решит. Царь-батюшка, отец народов, далее — по списку… Прелесть ещё в том, что снисходительное отношение к народу подразумевает если не презрение, то высокомерное отношение к нему. С каких же таких высот, позвольте спросить? Может быть, с высот образования, оплаченного этим же народом? Или с высот нравственного поведения? Так, может, парочку примеров нравственного поведения образованного сословия стоит привести?
Правда, один герой без страха и упрёка в фильме Досталя есть. Это начальник строительства, музицирующий по вечерам и высаживающий собственного ребёнка в воспитательных целях посреди лесной дороги. Правильный герой, условной схематичностью напоминающий Стародума в пьесе Фонвизина. Но без фонвизинской меткости слова и яркости диалогов. И этот рациональный и сухой, как старая баранка, фильм и заслужил Гран-при Московского фестиваля? Без ярких актёрских работ (исключение, пожалуй, колоритная роль Мадянова, выбивающаяся из притчевого повествования), со слабым сценарием, скучно снятый? Зато позволяющий посмотреть на народ как на местного сумасшедшего и избежать неприятных вопросов о трагедии истории. Теперь это называется «гуманизм в киноискусстве»?
Нет уж, если искать гуманизм, то, скорее, в «Палате № 6», новой ленте Карена Шахназарова. Не потому, что режиссёр пошёл на достаточно радикальный эксперимент. Включил в пролог интервью с реальными пациентами психиатрической клиники, а другим предложил ряд второстепенных ролей. Предельная документальность камеры совмещается с предельной же условностью повествования, когда герои Чехова — будь то доктор Хоботов или санитар Никита — произносят свои монологи перед телекамерой. Не потому, что в фильме соединены несколько стилей — домашнего видео, телерепортажа, документальной съёмки. Не потому, что актёрский дуэт Владимира Ильина и Алексея Вёрткова выглядит убедительным. Шахназаров, который, по его признанию, позволил единственное изменение текста повести (и то Бородянский уговорил) — упомянул вместо Крыма Анталию, смог прочитать чеховское произведение как остросовременное. Причём избежав всякого рода социальных обобщений. Открыв в Чехове писателя, который задаёт те же «последние вопросы», что и Достоевский. Не только о смысле жизни, но и нравственной ответственности человека, который смеет человеку страдающему объяснять пользу и необходимость его страдания. При собственной вполне благополучной ситуации.
Собственно, вот этот вопрос о нравственной ответственности интеллигенции, образованного, так сказать, сословия, и делает картину актуальной. Другое дело, что Чехова авторам пришлось всё же «поправить». Андрей Ефимович Рагин в исполнении Ильина — такой же больной, как половина здоровых в городе Москве. Попросту говоря, в фильме его болезнь только в том, что он осмелился задуматься о рецептах счастья, которое предлагается в качестве всеобщего. Магазин, отдых, казино… Но болезнь, похоже, прогрессирует вовсе не от интенсивности умственных усилий, а от невозможности действия. Хороший доктор Рагин, наверное, умнее и тоньше сменившего его доктора Хоботова. Он не так пошл, несчастен и добр. Но при нём ровно ничего не изменилось в богоугодном заведении, в котором он был поставлен.
Единственное, на что остаётся уповать российским режиссёрам, если судить по конкурсной программе ММКФ, так это на чудо. По крайней мере только оно может изменить жизни людей в одноимённом фильме Александра Прошкина. В основе сценария, написанного Юрием Арабовым, — история «стояния Зои», приключившаяся в Куйбышеве в середине
Это превращение — через стояние-смерть-воскресение — должно, по идее, потрясать зрителя. Вот он, катарсис. А вызывает, признаться, скорее, недоумение. О чём сценарий? О мистическом откровении? О преображении грешника в святого? О том, что всё под силу Богу? Но тогда в центре должна быть история девушки. В фильме же она — вроде рамки, обрамляющей повествование.
Может быть, история о том, как чудо меняет жизнь? Так в фильме оно меняет жизнь разве что журналиста, которого увольняют из газеты, и священника, который даёт слабину и покидает город. Но, например, в поведении Хрущёва (как персонажа фильма) оно ничего не меняет.
Может быть, нам рассказана история о том, что люди не заметили чуда? Точнее — о том, как они не хотят замечать чудо. Но не хотят замечать не люди, которых кордонами оттесняют от «странного места», а власть, которая пытается скрыть историю. Странность в том, что собственно благодаря власти, а именно — чудесному приезду Хрущёва на Пасху, застывшее колесо времени начинает вращаться дальше. А без Хрущёва никак? К чему тут Хрущёв, аки падший ангел с небес?
Или зрителям рассказана история о взаимоотношении власти и церкви в нашей стране? Но тогда она изложена очень странно. Один священник сбегает. Другой — читает молитвы и сделать ничего не может. До тех пор, пока Хрущёв не приказывает найти «чистого отрока». Ну его тут же и находят — то ли на заборе, то ли на дереве. Может быть, это история об отсутствии «чистоты»? О её спасительной силе? Да, наверное, об этом. Но эпизод с отроком, вынимающим икону из рук девушки, дан почти мимоходом. Мальчик так и не понял, что происходит. Точно так же, как по большому счёту и зритель. Когда девушка застыла, были гром и молния, а когда отошла, — Хрущёв с народом. Похоже, что мистическая драма получила развязку в духе пролетарского романа. Приехал вождь и нашёл чистого отрока. И вправду — чудеса, да и только. Неудивительно, что специальный приз ММКФ дали.
На первый взгляд фильм Киры Муратовой «Мелодия для шарманки», который представлял Украину, не выбивается из общего тренда. Как и Досталь, Муратова снимает притчу. Предельно условную. С сюжетом избитым, как мелодия старой шарманки, — сироты под Рождество ищут пристанища в городе. С репликами, которые герои произносят внятно и чётко, как на сцене в утреннике. С тёмными кругами под глазами детей, которые не оставляют сомнения, что перед зрителем — грим. С двойниками, которые являются и в поезде, и в камере хранения. Как и Прошкин, она жаждет чуда. Из разряда тех, что в любом романе Диккенса — завались. Фишка в том, что чуда не происходит.
Муратова выворачивает наизнанку рождественскую сказку. Апокалиптическая по смыслу картина явлена в нарядной театральной эстетике и с точными подробностями сегодняшнего дня. Крестный путь сирот идёт через вокзал, казино, супермаркет. Храм появится, но он будет закрыт. А прохожий шарахнется от маленьких оборванцев. Из казино детей вынесут на снег с ханжеским напутствием: «С Богом!» Но, собственно, уже в начале фильма, когда к ногам детей в электричке падает открытка с изображением избиения младенцев по приказу Ирода, становится ясен финал, ожидающий зрителей. И ещё становится ясно, что речь не только о корысти, равнодушии, злобе людей. Муратова возвращается к тем же вопросам, что ставил Достоевский. О цене слезинки ребёнка. Тем более — о цене его жизни. О том, почему Бог молчит, если всё видит. Мальчик, который под Рождество навсегда засыпает на чердаке, как и полагается, под вой вьюги, — это образ умершего Бога.
Антисказка с икотой в финале вместо морали выглядит как пощёчина общественному вкусу. Для буржуазного общества она выглядит оскорбительно жёсткой — где же благотворительность и социальные службы? Для христианского сознания — безнадёжной чернухой. Где же вера и надежда на спасение? Для сытого обывателя — занудной. Никакой красивой жизни и инфотеймента. Для социалистов — слишком условной. Где же призыв к бунту и защите обездоленных? Понятно, что приз Лене Костюк, сыгравшей сестрёнку Никиты, — это жест судейского отчаяния. Фильм нельзя не заметить, но как его награждать?
Впрочем, уже было сказано, что, пока российское кино у нас лучшее, оно и будет получать призы. Какие призы, такой и фестиваль. Международный фестиваль местного значения.
Жанна ВАСИЛЬЕВА
