Я давно должен был написать последнюю часть своего повествования на тему о том, почему мы спим и видим сны. Чувствую себя моральным уродом не столько потому, что обманываю заинтересованных читателей, которым обещал рассказать нечто весьма необычное, сколько по причине, объясняющей почему я так и не завершил до сих пор этот цикл. Причина была очень тривиальной: я собирался от всей души поиздеваться над великим Зигмундом Фрейдом, а для этого мне нужно было найти ссылку на одну работу, которую я никак не могу найти. Хотя маленькие люди обожают тявкать на великих людей, но в данном случае моё тявканье должно было быть исключительно по делу, и без него мне будет трудно расставить все точки над всеми «i». Сегодня вечером я начну искать эту ссылку с бОльшими ответственностью и усердием. А пока что я хотел рассказать свой сон, короткий и незатейливый, на который я буду ссылаться в своей завершающей статье о сновидениях. Основная интрига сна в том, что я невероятно люблю бонзаи.
Человек в своём воображении может загнать себя в какую-то нереальную ситуацию для того, чтобы подсмотреть секреты себя самого, в нормальной жизни скрытые так глубоко и надёжно, что обнаружить их просто невозможно. Например, я могу себе представить, что оказался в доме, в котором нет ни одной живой души, но дом этот заставлен самыми любимыми мною вещами. Никто не узнает, что я был в этом доме и никто не поймёт и не обнаружит, если я что-то украду из всего этого богатства. Абсолютно пресно и неинтерестно мечтать о том, что тебе кто-то подарит вещь, которую ты любишь. Глупо мечтать, когда мечта испаряется без следов: помечтал, помечтал и ... получил кукиш. Глупо. А вот описанная выше мечта с воровством оставляет глубокий и полезный след. Нормально я никогда, нигде и ничто не сворую, но страшно интересно представить ситуацию, когда бы я был способен что-то своровать. И я могу сказать совершенно определенно: я своровал бы самый красивый бонзай. Вы можете, конечно, сразу же удалить меня из списка друзей, но это будет всё же не очень честно, поскольку я сам по своей инициативе признался в своём пороке и всего лишь виртуально дефлорировал свою порядочность.
Кроме бонзаев я очень люблю морские раковины (у меня коллекция в пару сотен уникальных раковин), а также нетцке (коллекция поскромнее: из пары десятков фигурок, некоторые из них очень древние). Но в описанной выше ситуации проверочного мечтания нетцке и раковины я бы красть не стал. А бонзаи бы стал, поскольку очень люблю эти неописуемо красивые произведения искусства. Вообще-то слово «люблю» здесь как-то не очень подходит. Я люблю персидские ковры, пармскую ветчину, эфиопский кофе харрар, чачу и итальянскую граппу, люблю греческую народную музыку, люблю танцевать танго и т.п. Здесь слово «люблю» звучит как-то потребительски, с желудочно-кишечным оттенком. Мне кажется, что к тем чувствам, которые я испытываю к бонзаям, больше подходит слово «уважаю». Я уважаю нетцке, я уважаю морские раковины, я уважаю старинные персидские миниатюры, уважаю редкие заварные чайники, в особенности восточного происхождения, но больше всего я уважаю бонзаи. Если я, например, скажу, что я люблю всех женщин без различия степени красивости и возраста, то сразу же у читателя возникнет подозрение на то, что он читает откровения ужасного сексуального маньяка. Но мне кроме моей жены никого не нужно, а вот женщин всех без разбору я очень уважаю, поскольку женщины — это не просто душевная, ответственная и нежнейшая часть человечества, но лучшая в отношении (в среднем) 1 к 10 (к мужчинам, конечно). Короче говоря, «любовь» может обойтись без участия интеллекта, а «уважение» — не может. Недаром на большом пространстве земной суши, населённом самым духовным и читающим народом мира, вопрос «ты меня уважаешь?» всегда вызывал эффект, аналогичный действию сильнейших гормональных препаратов, в то время, как вопрос «ты меня любишь?» принято задавать лишь тогда, когда разговор не клеится.
Примерно год назад заворачивая на дорогу, ведущую к моему дому, я увидел на углу выставку-продажу бонзаев. Продавец, которого звали Марк — пожилой улыбчивый японец — открыл свой вэн и вытащил из него пару десятков бонзаев в красивых горшках. Один из бонзаев мне особенно понравился. Марк запросил за него 120 долларов, но мы в итоге с ним сторговались на 80-ти. Марк подробно мне объяснил свою методологию ухаживания за бонзаями и записал инструкции на листочке бумаги, после чего спросил меня, не хочу ли я ему продать свой мерседес S500. Этот мой мерседес 93 года выпуска очень красив и необычно большой длины. Я объяснил Марку, что мерседес — мой близкий друг, а друзьями не торгуют. Марк слегка улыбнулся, после чего зачем-то дважды мне поклонился. Поклонился он не после продажи бонзая, а после того, как я сказал, что считаю мерседес своим другом.
Бонзай был умопомрачительно красив. Я его поставил на кухонный стол рядом с тем местом, где обычно сижу, и не переставал любоваться карликовой сосной, грациозно раскинувшей свои ветви. Пару месяцев назад мне попалась на глаза реклама техаской фирмы, торгующей бонзаями. Эта фирма предлагала специальное удобрение для бонзаев в виде таблеток, которые нужно было вдавить в почву, тем самым на год обеспечив бонзай необходимыми набором элементов. Я вдавил ... и мой бонзай засох в течение трёх недель. Не помогли никакие меры реанимации. Неважно, кто был виноват: я, бонзай или техаская фирма. В загробную жизнь я не верю, а в загробную жизнь бонзаев тем более. Даже у бонзаев mors venit velositer quae neminem veretur (смерть приходит быстро и не уважает никого)! Должен сказать, что с бонзаями у меня и раньше были проблемы.
Несколько дней назад жена мне сказала: «Ты знаешь, я ехала по Эскаланте (улица недалеко от нашего дома) и по-моему видела того японца, у которого ты в последний раз купил бонзай. Он стоял около белого вэна, а рядом была этажерка с выставленными бонзаями.» А вчера я увидел сон. Я еду по улице и вдруг вижу на углу японца Марка, его белый вэн и этажерку с бонзаями. Мне почему-то кажется, что я просто обязан купить у Марка бонзай, но не могу этого сделать, поскольку у нас нет денег. Назад повернуть уже поздно, и я принимаю решение быстро проехать мимо Марка. Стёкла в моей машине сильно затемнены, поэтому я надеюсь, что он меня не узнает. Проезжаю мимо Марка, но он узнаёт машину, которую хотел купить, и начинает отчаянно махать мне руками и зачем-то кланяться. Я заворачиваю за угол еду по другой улице и мне невыносимо стыдно, что я обманул человека и не купил у него бонзай.
Мне приходит в голову мысль, что если я ещё раз проеду мимо Марка, то он подумает, что такой мерседес тёмно-синего цвета в городе не один и что совсем не обязательно, что в первый раз мимо него проехал именно я, а не кто-нибудь другой. Я поворачиваю вправо, делаю круг и вновь медленно выезжаю на улицу, где расположился Марк со своими бонзаями. Я напряжённо всматриваюсь, надеясь по выражению лица увидеть, что Марк понял: машина, похожая на мою, не одна в городе. Марк стоит ко мне боком и казалось бы не обращает на мою машину ни малейшего внимания. Но в тот момент, когда я проезжаю мимо него, Марк оборачивается ко мне лицом и вызывающе улыбается с таким выражением, которое не оставляет сомнений: он раскусил мой трюк. Мне становится очень стыдно. Настолько стыдно, что я просыпаюсь.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
