9 июля, вторник. Сначала о работах наших абитуриентов, которые я читал и сегодня весь день. Новая, но уже последняя порция, чуть погуще. Иногда даже хочется поцитировать. Вот, например, довольно интересно сформулированное мнение о разнообразии наших телевизионных каналов. Вместо авторов ставлю те номера и шифры, под которыми работы расписаны.
Абитуриент 344а13: « — Смотришь Первый телеканал и думаешь, что все хорошо. Включаешь НТВ и удивляешься, как от магазина до дома здоровым и невредимым дошел».
Или он же, 344а13: «Не хочешь слушать очередную рекомендацию Малышевой о здоровом образе жизни? Переключись с Первого канала! Надоела нтв-шная чернуха? Нажми “5-ую кнопку” пульта, попади на “Культуру”. Невыносима пустая болтовня ведущих “Русского радио”? Настройся на волну серьезных разговоров “Эхо Москвы”. Не нравятся “едросовские” новости на “России 24”? Включи оппозиционный “Дождь”, почитай “Коммерсант” или “Русский репортер”. Это будет своеобразной защитой от нежелательных СМИ».
Теперь некоторые новости, которые не хотелось бы упускать. Наконец-то, под аплодисменты общественности, сняли директора Большого театра Иксанова, ставленника Мих. Швыдкого. Новым директором назначили Вл. Урина, который многие годы управляется с Музыкальным театром Станиславского и Немировича-Данченко. Швыдкой через «РИА Новости» тут же отреагировал: «Урин будет самоубийцей, если вернет Цискаридзе в Большой». Швыдкого можно понять, именно Цискаридзе и Счетная палата говорили о невероятном, многократном перерасходе средств при реконструкции Большого. Путин совсем недавно, вчера или сегодня, дал указание генеральному прокурору Юрию Чайке проверить правомочность использования имущества Академии наук. Смотришь, когда-нибудь вернемся и к трагической истории Большого.
И еще новость, после двух дней молчания наконец-то телевидение заговорило о трагедии в Пугачеве, городе между Саратовом и Самарой. Несколько дней назад 16-летний чеченский мальчик медицинским ланцетом убил 20-летнего парня, отслужившего в армии. Прошли слухи, что мальчик был не один. Город встал и потребовал убрать всех обосновавшихся приезжих. Митинг идет за митингом. Почему убил, почему носил с собой оружие? Потому что знал, что безнаказен, отмажут, испугаются.
Вечером в Интернете выловил очень интересное мнение израильского публициста Исраэля Шамира о законодательных инициативах, выдвинутых Любовью Яровой: «Очень хочется, чтобы был закон, который урезал бы языки тем, кто сравнивает Красную Армию и Вермахт. Чтобы Гозман и Кох, не говоря уж о Просвирнине, унялись. Но, боюсь, что вреда от него будет больше, чем пользы.
Немалый вред — запрет на осуждение действий союзников СССР по антигитлеровской коалиции. Англичане и американцы совершили страшные преступления против человечности, разбомбив Дрезден и Гамбург, убив сотни тысяч мирных граждан. Если Россия запретит их осуждать, это будет аморально и вредно, потому что никакой симметрии от бывших союзников не дождемся. В Англии и Америке выходят одна за другой книги, полные яда, против русских солдат — кого они там насиловали и убивали. Эти книги никуда не денутся, а россияне и ответить не сумеют.
Через заднюю дверь в российское законодательство войдет закон о холокосте, признающий, по сути, особое привилегированное положение евреев в мире. Для русских людей неприемлемо, чтобы еврейские жертвы ценились выше жертв русских. Не сомневайтесь, что Израиль и страны Европы не расширят свои законы о холокосте упоминанием о русских жертвах — они и на включение цыган и армян не согласились.
Могут возникнуть самые непредсказуемые казусы с законодательными предложениями о расширенном осуждении теории и практики национал-социалистов. Теория у них ужасная, а практика людоедская. Но в российских условиях можно легко дорасширять толкования до того, что под такой закон смогут подвести любое почвенническое российское течение. Собираешь фольклор? — нацисты тоже любили фольклор. Не любишь авангард? — нацисты тоже не любили».
12 июля, пятница. Не буду морочить всем и в том числе себе голову, и «восстанавливать» не существовавшие записи от 10 и 11 июля. Их попросту не было, все оборвалось после того, как ушел Юрий Иванович Бундин. Он внезапно позвонил мне в одиннадцатом часу в среду, сказал, что сейчас в Москве, в восемь вечера обратно уезжает в Питер (обычно я всегда пишу Ленинград), у него час или полтора свободны и он бы мог заехать ко мне. Ничего готовить не нужно, просто попьем чаю.
Естественно, как только приехал, сразу, перебивая друг друга, стали что-то рассказывать. Это всегда некая дружеская эйфория разговора, которую трудно потом восстановить. Помню, что много говорили о Большом и о последних связанных с ним событиях, о Швыдком. Ю. И. чуть ли не божился, что Швыдкой при реставрации Большого, конечно, был как стеклышко. Я вспомнил, как на коллегии Минкульта Швыдкой докладывал, что сразу же привлек для наблюдения какую-то группу из ФСБ. Про себя подумал, что в нем еще сидит, как и во мне, трусливая советская боязнь позора и чиновничья советская закваска — замучает боязнь разоблачения. В мое время это называлось совестью. Говорили о курсах литмастерства в Ленинграде, о ребятах, которые так мне и не позвонили — об Орехове и Астватацурове. Юрий Иванович сказал, что я для них, как Монблан, что они меня боятся и стесняются. Думаю, что я для них, как затопленное бревно на реке.
Все началось после того, как Юрий Иванович ушел. Я с утра чувствовал себя неважно. Для меня это всегда какая-то зябкость, я беру градусник — 34,2. Наученный опытом я развожу пакет ТераФлю — верный друг при надвигающейся простуде — развожу в горячей воде и пью. Через пятнадцать минут у меня начинается жуткая рвота. Я благодарю свою предприимчивость, что прорубил в свое время еще одну дверь из своей комнаты в кухню. Еле добежал до раковины. Коричневая масса заполнила раковину, кое-что я и не донес, пятно на полу. Сквозь общий морок вспомнил о родовой метке. Брат, мама. Через пять минут новый приступ. Еще полгода назад врач посылала меня к гастроэнтерологу. Вся майка мокрая от пота, и такая вдруг нравственная и умственная свобода. Репетиция собственной смерти. Как она, оказывается, проста, освобождает сознание, а все остальное не так страшно. Еле дотянулся до телефона — позвонил соседу Мише Бжезовскому, доктору. По жаре мой ровесник Миша тут же пришел из соседнего дома. Еще один приступ рвоты был уже при нем. Доктор медицинских наук принес из ванной тазик и потом аккуратно его помыл. Затем чуть успокоил — это, скорее всего, не отравление, а какая-то вирусная инфекция. Надо было идти в аптеку, надо было, чтобы кто-нибудь был рядом. И тут, как джин из бутылки, появился Гафурбек.
Этого гастарбайтера из Таджикистана по Интернету С. П. выудил на время своего отъезда в Германию присматривать за мною, ходить в магазин, убирать. У меня в телефоне он так и значится — «Гафурбек, уборщик». За несколько своих посещений Гафурбек уже снабдил меня поразительными рассказами, которые, когда только почувствую, что сюжет Дневников начинает проседать, я обязательно вставлю. Но утром, во время посещения Юрия Ивановича, о нем вспоминали. Юрий Иванович сказал: «У вас так чисто в квартире еще никогда не было!».
Гастарбайтер из Таджикистана тут же вытащил из-под меня облеванные штаны, затер пол, побежал в аптеку, терпел мое «дай воды», «завари чай». Уже к вечеру умирать не захотелось, а гастарбайтер тем временем наладил трансляцию Универсиады из Казани, и оказалось, что он прекрасно разбирается в спорте и совсем недавно играл в футбол. В Москве уже пять лет, приехал с родителями, сейчас родители снова в Таджикистане, женат, есть дочка, недавно ездил домой, значит, снова скоро будет еще один ребенок. Хотел бы выучиться на врача, но в Москве работал котломоем, коренщиком — чистил картошку и морковь, поваром. Сколько успел, а всего 22 года.
Ходит по квартире с тряпкой, распевает песни, деньги, что ему даю, сразу отправляет родителям.
Пока я лежал в блевотине, позвонила Оксана. Ректор требует, чтобы завтра все результаты по экзаменам были у него. Ректор требует, чтобы темы для этюдов были у него. Зачем за несколько дней до экзамена он обязательно должен посмотреть темы этюдов, я догадываюсь. Зачем ему нужны результаты экзаменов, тоже понимаю. Но как все прочесть в подобные сроки, творческий человек представить себе не может. Тогда же я решил, что в списке тем для этюдов, которые я завтра сделаю, последней станет такая: «Он умел только визировать и ничего — создавать».
К ночи я чуть-чуть очухался и, подгоняемый административным страхом, снова принялся читать работы. Одновременно я раздумывал о статье, которую надо было бы написать о том, как постоянная формализация приемных экзаменов, стремление уйти от блата и коррупции приводит к обратным результатам.
Не дожидаясь окончания всего чтения — именно тогда устанавливается общий рейтинг прочитанного, — на следующий день, в четверг, я сел за письменный стол и расставил оценки, уже авторучкой. Приблизительные оценки у меня уже были проставлены карандашом, а рецензии написаны. Днем, к двум, приехал на метро наш шофер Геннадий, машина с ректором ушла в Счетную палату, и я отдал ему целую «ашановскую» сумку с работами — это килограммов двадцать. Всего я прочел 135 работ. Если каждая по 25 страниц, то получается… Где мой калькулятор? 25 х 135 = 3375. Это значит, семь пачек бумаги. Как все это допрет на себе Геннадий, я не очень представляю. К вечеру я уже сделал для Оксаны и темы этюдов. По традиции вставляю список к себе в Дневник.
«Да, скифы мы» (А. Блок) — нет, мы не скифы.
Жизнь — моя собственность или дар? Докажите это.
А в наше время Татьяна ушла бы от мужа к Онегину?
Борис Пастернак говорил о вакансии места поэта. Как это понимать сегодня?
Мне подарили электронную книгу, а родители против и говорили мне: читай нормальные книги!
Свое и чужое — в жизни и литературе.
«Нельзя петь об одном, а жить по-другому …» А. Башлачев.
«Вот скажи мне, американец, в чем сила…» Брат-2.
Лермонтов и Грушницкий. Были ли они знакомы?
Пять главных книг на моей книжной полке.
Сатира как неправда и несправедливость.
«Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку…» Н. Гоголь.
Ну да ладно, к утру двенадцатого числа я все дочитал и продиктовал результаты Оксане.
А жизнь, оказывается, идет, не утихают страсти в Пугачеве. А здесь новые события.
«Дорогомиловский суд Москвы в пятницу санкционировал арест Артура Минбулатова — второго подозреваемого в нападении на депутата Государственной Думы Романа Худякова, передает корреспондент РАПСИ из зала суда».
«Избрать в отношении Минбулатова меру пресечения в виде заключения под стражу», — огласил решение судья. Адвокат арестованного Сергей Клюжев заявил о невиновности своего подзащитного. «У него двое детей. Ранее к ответственности он никогда не привлекался, это интеллигентный человек с высшим образованием», — сказал защитник. По словам адвоката, в основе конфликта лежит банальное дорожное хамство, никакой политической подоплеки в нем нет. «Депутат был не при исполнении, ехал по своим делам», — сказал защитник.
Описание хамства:
«По данным следователей, во вторник вечером двое неизвестных на иномарке в центре Москвы прижали автомобиль Худякова к обочине, заставили остановиться и избили депутата. Худяков с сотрясением мозга и ушибами попал в больницу.
На следующий день, в среду, сотрудники ДПС под Волгоградом остановили автомобиль Lexus и стали проверять четверых находившихся в нем мужчин на причастность к избиению народного избранника. Двое из них начали вести себя агрессивно, и на них надели наручники. В машине оперативники нашли два травматических пистолета с боевыми патронами и удостоверения сотрудников частного охранного предприятия». Интеллигентные люди!
До часа я сидел дома, перезванивался с Оксаной, диктовал ей номера на работы, которые смог дочитать лишь сегодня утром, приводил себя в порядок, а потом вспомнил о давней заявке любознательного Игоря, созвонился с ним и отправился на Новодевичье кладбище. Душа требовала после двух недель чтения девичьих грез некоей настоящей душевной встряски.
Новодевичье кладбище, памятник Денису Давыдову
На Новодевичьем по-настоящему, чтобы походить, подумать, внимательно почитать надписи, я не был уже много лет, пожалуй, с того времени, как сначала отмечали юбилей Хомякова, а потом когда ходил с Максимом на могилу к знаменитой вдове Даниила Андреева. Сначала, впрочем, зашли в сам Новодевичий монастырь, внимательно все там осмотрели, не заходя в собор и в храм. Сильно все изменилось, я ведь прекрасно представляю, как было, понимаю, сколько было на территории захоронений и памятников. Сейчас все прекрасно налажено для туристов: дорожки, маршруты, несколько крупных памятников царским генералам и сановникам, профессорам Университета, памятник Денису Давыдову сразу возле храма. Много из памяти ушло, но многие памятники куда-то перенесли. Потом, уже на старом Новодевичьем кладбище, я увидел целый ряд — Хомяков, Аксаков, другие — русских славянофилов.
В свободном полете на многое смотришь совсем по-иному. Слишком многое мне здесь стало знакомо, и слишком о многом я теперь уже знаю. Все было в новость раньше, а ныне я спокойно называю имена, фамилии, рассказываю, чем и кто был знаменит. Для меня это поход по моей сознательной жизни. Многих, которые навсегда ушли, я знал, с некоторыми был знаком, кое с кем приятельствовал. Они живые, пока живу я. Игорь уже не знает, хотя как актер и изучал историю отечественного театра, две трети великих имен конца прошлого века. Держится пантеон МХАТа — но здесь, говорят, многое делает скромный энтузиазм Авангарда Леонтьева. Авангард Николаевич никогда об этом не говорит и не любит, когда по этому поводу кто-либо его вспоминает. Но насколько малы любые памятники некоторых людей, которые под ними лежат. Уланова, Марецкая, Анастасия Платоновна Зубова. Я стал объяснять Игорю, что последнее стихотворение в томе Пастернака «Большой серии» было написано именно этой актрисе. О Зубовой он никогда не слышал, но стихотворение оказалось тут же, на памятнике, выбитое в металле. Слово, конечно, долговечнее бронзы.
До памятника Хрущеву мы не дошли. Памятник Борису Николаевичу Ельцину, находящийся на центральной площадке кладбища, показался мне ужасным. Это метров квадратных тридцать или сорок волнистой плиты, изображающей флаг России. Нижний край из гранита, верхний — белый, наверняка из мрамора или какого-нибудь белого камня. Мне показалось, что средняя, голубая часть — мозаика. Какая же невероятная тяжесть придавила первого президента, а ведь, наверное, все это лежит на плотной бетонной подушке. Будто кто-то испугался, а вдруг выберется снова… Но есть и другое соображение: такой памятник не так легко повредить или сковырнуть, как фигуру Дзержинского на Лубянке или фигуру царя в Кремле.
Ходили до пяти часов, пока немалочисленная охрана всех стала просить…
Дома на экране победная для российских спортсменов Универсиада. Какой невероятный прорыв для нашего спорта. Но может быть, это какая-то заманка?. .
