— Я читала ваш сценарий, который не столько о Довлатове, сколько о времени Довлатова. Поэтому история столь современна, ведь мы вновь живем в душной круговерти.
— Думаю, должна быть восстановлена некая историческая справедливость. Была сложная, трагическая, великая эпоха, во всяком случае в литературе, в театре, музыке, искусстве. Но ведь о тех людях, помимо киноэссе Андрея Хржановского (фильм «Полторы комнаты…» — посвящение Бродскому), практически ничего снято не было. Как так? Мы начинаем забывать слишком многое и слишком многих. Для меня важен этот баланс между старым и новым, связь внутри временных разрывов. Это было стимулом делать эту историю.
— Чем сегодняшнему поколению интересна история о Довлатове и сам Довлатов?
— Молодые должны знать своих великих соотечественников. Суммарный тираж Довлатова вместе с электронными книгами больше пяти миллионов. Это актуальная востребованная литература. Русская культура развивается по собственным прихотливым законам, она и не в прошлом, и не в настоящем, и не в будущем. А где? Американцы, например, трепетно относятся к своим великим гражданам, сколько было снято за последнее время фильмов-биографий, а мы? Мы думали о Довлатове давно. Это вообще общечеловеческая история. История попытки остаться собой, несмотря ни на что.
— Что отличает наше авторское кино?
— Современное русское кино, за исключением нескольких фильмов, убогое явление в мировой художественной культуре. В отличие от советского — при всех идеологических кошмарах. Для меня сейчас нет авторов, сопоставимых с Тарковским, Муратовой, Балаяном.
— Недавно фильм вашего отца «Трудно быть богом» стал триумфатором премии «Ника». Многими кинематографистами это решение было встречено в штыки.
— Мне сложно это объяснить. Скорее всего, это наш вечный поиск заговора во всем. Мы шли на «Нику» в глубокой уверенности, что премию за «Лучший фильм» получит Андрей Звягинцев. Я и сам с большим уважением отношусь к его работе. Думаю, и для премии удобней и безопасней было бы разделить награды между этими картинами — шуму было бы меньше. Но таковы результаты голосования. Полагаю, что на «Нике» не распределяют призы, как на некоторых других премиях. А дальше — да, большое число, как казалось, вполне адекватных, демократически настроенных людей подняли крик. И с жаром начали объяснять кого следовало награждать, что я обязан был сказать со сцены. Очередная анекдотическая истерика. Есть результаты голосования. Есть фильм. Последний в жизни большого режиссера. Многие люди делали это кино 14 лет в тяжелейших условиях. Коллеги оценили их работу. Я — не автор картины. Толкать речи за отца и от его лица как-то странно. Могу предположить, что папа был бы рад единодушной поддержке коллег. Где здесь повод для скандала? Все равно нашли. Меня пугает, что подобные напыщенные поучения продолжают разрушать хрупкие связи. Прекрасно помню атмосферу середины 80-х, когда люди теряли работу, было голодно, но было ощущение общности, стремление к другому, лучшему миру. Через четверть века приехали к отсутствию общности, подмене ее фейсбучным суррогатом: «Я тебя лайкнул. А тебя расфрендил». Это как ластиком человека стереть, вместо того чтобы попытаться к нему пробиться. Откуда этот чудовищный скандальный инфантилизм?
— В чем причина нашей провинциализации?
— Мы потеряли что-то важное. Ведь нам нравится, что открыли границы. Нравится говорить на разных языках, путешествовать. Но есть и неотступное желание с виртуального броневика учить всех. Написать что-то такое в ФБ, чтобы тысяча людей тебя лайкнула. Непонимание, что ничего, кроме брезгливости, впоследствии вся эта фейсбучная псевдодемократическая история после себя не оставит. Зачем же люди, которые отстаивали какие-то убеждения, ценности, которых слушали, сегодня распыляют в пикселах бессмысленной возни и распрей собственные убеждения?
— Вы говорите о разрушении целостности либерального мира?
— А ее уже нет и в помине…
— Ну, скажем, довершается расхождением на «кружки по интересам». В вашем блоге на «Эхе Москвы» вы говорите о необходимости консолидации хотя бы по конкретным поводам. Как в истории с Музеем кино или нынешней необходимостью конкретных мер по защите свободы творчества.
— Я много раз об этом говорил. Есть способные люди, у которых могут быть мировоззренческие разногласия. Они могут объединяться по принципу искренней веры в усовершенствование конкретной сферы искусства. Но в действительности происходит то, что всегда происходило в нашей истории. Когда мелкие клерки, вознесенные в «чины», сеют агрессивное мракобесие, которое на нашей почве моментально всходит. Которое в итоге съест и тех, что правее, и тех, что левее.Бесконечное поношение друг друга приведет к тому, что придет Лесник и всех разгонит.
— А не наивно ли призывать к единению разномыслящих?
— Не знаю, мне кажется, если вы хотите остаться вместе с вашими убеждениями, прекратите друг друга оскорблять, унижать, высмеивать. Новые маленькие мускулистые начальники будут отжимать и тех и этих. И нелепо думать, что, покончив с радикальными театральными режиссерами, они не придут к вам. История доказала это. К сожалению, нет простой картины мира. И прежде чем кричать по телику, жаловаться на коллег начальству, строчить в ФБ и твиттере нечто злостно-эпатажное, остановитесь. Подумайте.
— Но есть ли способы сдержать натиск цензуры?
— Не уверен, что идет программное установление тотальной цензуры. Мне кажется, происходит некое противостояние разных башен Кремля. Видимо, и в администрации президента нет однозначного мнения на этот счет. Поэтому такие шараханья. Сегодня основное наступление идет прежде всего на современный театр и на современное искусство. В кинематографе уже в основном все подконтрольно. Осталось «довести» последние рычажки. Впрочем, цензура в России всегда была…
— А как же 90-е?
— Это слишком короткий период, чтобы отвыкнуть от столетних традиций. Цензура всегда была вредной глупостью, потому что все настоящее русское искусство было экспериментальным.
— Новаторами были не только Малевич и Шагал, но и Ломоносов и Пушкин.
— Безусловно, тенденция в корне вредная, потому что убивает развитие. Клерикальная составляющая нынешней атаки — вообще какое-то махровое средневековье. Дело не только в заносчивости части церковных иерархов — как на дрожжах растет армия людей, которые искренне считают: если все ограничить условными балалайкой, гуслями и народной песней — наступит всеобщее благоденствие.
— Совсем как у Довлатова: «Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда…»
— Да. И еще: «Ад — это мы сами». Очевидно, что все это приведет к расцвету контркультуры, с пляской на прежних граблях. Ведь был колоссальный опыт Советского Союза со всей его отрегулированной машиной идеологии и карательными органами… И что? Получилось побороться с широкими штанами, западной музыкой, авангардом? Не получилось. Эта борьба бесперспективна. Потому что настоящие, крупные художники все равно победят. С инфарктами. Помирать будут… Но победят. И условные широкие штаны победят. Проблема не в том, что введут цензуру, очевидно, что ее введут. А в том, что государство снова резко меняет правила игры, разрушая некий пакт между ним и творцами. Государство стучит пальчиком по столу и говорит: «Значит, так, ситуация предвоенная, поэтому мы мобилизуем все резервы и возвращаем с запасных путей бронепоезда». В перспективе эта глупость будет концентрировать недовольство интеллигенции. А все переломные события в России вершились при участии интеллигенции. Такое генерал-губернаторское отношение к творцам, которым велят «знать свой шесток», приведет сначала к боязливой, а затем неуправляемой агрессивной реакции.
— Несмотря на поток уезжающих, даровитых, молодых, перспективных…
— Уезжают… И вместе с тем еще есть среда обитания, общее культурное пространство со своим микроклиматом. Да, оно истончается. Но невозможно пасту затолкать в тюбик обратно. Невозможно запретить все, пересажать всю интеллигенцию, превратить нас в Северную Корею. Это большая ошибка, очередной пережим. Его идейные вдохновители не учитывают законов сопротивления материалов. Не будем забывать и об очередном переделе власти. В том числе московской. У нас сменился начальник культуры. В российской традиции любой начальник убирает все, связанное с именем предыдущего, уже нелюбимого начальника. Это еще одна из причин атаки на худруков театра, поддержанных предыдущей властью. А в ситуации раздрая среди интеллигенции их и защитить некому. Может быть, новый московский начальник — хороший человек и просто все так совпало, но ощущение пренеприятное. Ведь это «обыкновенная история»: для того чтобы победить, надо разделить. Не знаю, насколько преднамеренно. Однако такой мотив угадывается: тех приблизить — этих отдалить, одним улыбнуться, орден дать — других не позвать.
— Есть замечательная формулировка Умберто Эко: «Легче опролетарить интеллигенцию, чем интеллектуализировать пролетариат».
— В этой ситуации надо сжать зубы и, не обращая внимание на личное неприятие (меня некоторые коллеги не любят, я отвечаю им взаимностью, в творческой среде такое случается), прекратить поносить каждый каждого, уважать чужое мнение, поддерживать тех, кто сегодня особенно остро в этом нуждается.
