Русский музей представил ретроспективу Константина Сомова, одного из главных мирискусников, художников Серебряного века. Ранее лишь однажды устраивалась подобная акция — полвека назад, к 100-летию со дня рождения мастера. С тех пор многое в восприятии художника изменилось, чему немало послужил и недавно опубликованный дневник, освобожденный от цензурных пут и отодвинувший завесу над личной жизнью Константина Сомова. Но отразились ли эти перемены на выставке, и вообще — как сегодня воспринимается этот «ретроспективный мечтатель», разбирались «Известия».
Экспозиция разместилась не в корпусе Бенуа, а в суровом Инженерном замке. Казалось бы, странно для утонченного и хрупкого эстета, «художника радуг и поцелуев», певца века пудры и мушек. Внутри здания противоречие, впрочем, сглаживается: бывшие императорские покои, включающие и крошечные зальчики, и полукруглую нишу, резонируют с Сомовым, который в лучших своих проявлениях — мастер всё-таки «миниатюрной» живописи.
Дело не столько в размерах картин, сколько в проработке нюансов. Известно, что художник работал очень долго и мучительно. Скажем, на портрет Анны Остроумовой, соученицы Сомова по репинской мастерской, ушло более 70 сеансов, каждый мог занимать несколько часов. Этот ранний портрет, что и говорить, волшебный. При вполне реалистической манере подачи здесь чувствуется тот самый «ретроспективизм»: лицо словно проступает из старины, Остроумова кажется современницей Тропинина.
Выставка выстроена хронологически. В первом зале — ранний этап, здесь Сомов еще ищет себя. Ощущается, как важна для художника натура, и в этом его генетическая связь с учителем, Репиным. Портреты еще не обрели откровенно салонные черты, а пейзажи — ту декоративную застылость, когда кажется, что живописец не «подражает жизни», а воображает свой мир, оперируя устоявшимися образами, персонажами и мизансценами. В следующих залах Сомов представлен в самой известной своей ипостаси — как певец галантного века, который любуется ушедшими эпохами, в то же время иронично ставя зеркало перед своим временем. Сценки с уединившимися жеманными парочками, все эти арлекины, сладострастно прильнувшие к дамам, игривость вкупе с порочностью, прорывающейся сквозь изящество формы, характерны именно для эпохи модерн.
Рука так и тянется к смартфону, чтобы наснимать «открыток» для соцсетей. Но надо быть осторожным. Во-первых, при всей рафинированности сомовские «картинки» вовсе не невинны. Глядя на позы, руки и уста этих девушек и юношей, понимаешь одного из современников Сомова, заметившего, что для него главная сущность всего — эротизм. Во-вторых, в его мире постоянно проступает лик Смерти, чувствуется запах тления.
Инфернальной печатью отмечен не только представленный здесь «Арлекин и Смерть», но и иные портреты работы Сомова. «Я не могу понять, откуда художник взял эту маску с истерической впадиной под глазом, с красными, как у вампира, губами», — писала актриса Валентина Веригина про графический портрет Блока. Чувственные удовольствия, зависимость от «основного инстинкта», но и неотвратимая смертность человека — вот что Сомов умел передать как никто. В советское время, когда его интимная жизнь еще была завуалирована, посетители выставок не могли не считывать «порочность» его портретов, особенно мужских. На этой выставке можно увидеть, хоть и очень выборочно, мужское ню, а в электронном виде — пролистать «Книгу маркизы», оформленную Сомовым антологию эротической словесности.
Но при всех этих вольностях в сравнении с ретроспективой полувековой давности Сомов всё же выставлен академично, «чинно-благородно». Можно предположить, что в наше время такой эротизм уже не шокирует. Но если вспомнить не столь давнюю ретроспективу мастера в петербургской KGallery, там он всё-таки возникал куда острее, дразняще и — более концентрированно. Сомовские работы из музейных и частных собраний появлялись на многих выставках последних лет, и не сказать, что сейчас Русский музей нечто новое в нем открыл. А без таких принципиальных произведений, как «Дама в голубом» из Третьяковки, ретроспективу не назовешь объемлющей.
Конечно, можно вздыхать и об артефактах, которые наверняка сложно привезти из-за океана. Эмигрантский период Сомова освещен до обидного предсказуемо, а это всё же полтора десятка лет напряженной работы. Остается любоваться известным Сомовым, тоскуя по его эпохе, как он тосковал по ушедшему рококо...
Евгений Авраменко
