Пару лет назад было.
Знакомы с одной девушкой. Она красивая. Волнующая. Бывает, что смотришь на неё и отключается мозг. Короче, есть все причины, чтобы больше с ней никогда не общаться.
Но мы общаемся. Списываемся в мессенджере. Причина ясна – некий спортивный интерес. Кто перещеголяет в этом спарринге? Моя слабость такова: я боюсь показаться ранимым и тонко чувствующим. Для меня превыше всего – лёгкая дерзость. Вроде, короче, задрал тигра, но он в клетке, поэтому переживём.
Её слабость... Не знаю. Как будто чувствую её, но назвать не смогу. Американцы называют это «vulnerable». Некая уязвимость, но она словно бы так очевидна, что походит на обманку. Как сумочка с двойным дном.
В общем, театр. Этот мир достоин внеочередного спид-дейтинга сразу со всеми всадниками апокалипсиса (их четыре) за то, что полон имитации. Иногда я с сожалением вспоминаю, что я не бобёр. Бобры строят плотину. Однажды плотину прорывает водой. Тогда они строят её в другом месте. Аристократия кочевого образа жизни! Никакой цыганщины, только работа с деревом.
Как говорил Дэвид Мэмэт, «если заглянуть в глаза бобра, то его глаза заглянут в тебя».
Бобры строят плотины и уже знают, что плотины будут сломаны. Бобры этого не боятся или об этом просто не думают.
Люди строят стены, чтобы потом их разрушить, а потом возвести новые. Но это ладно. Ведь всё это сопровождается ансамблем песни и пляски, иногда – влезанием в окно по водосточной трубе, иногда – выпадением из него под влиянием спиртного.
... Списываемся с этой девушкой в мессенджере. Она спрашивает – как ты, мол?..
Я и говорю: да вот, в Оренбурге.
- А зачем?
- Ну понимаешь... Тут служил мой хоуми Петя Гринёв.
- Это из «Капитанской дочки» который?
- Да. Хочу татуху даже сделать.
- Какую?
- Беда, барин, буран.
- Вау!
В это время я, естественно, сижу в библиотеке. Нет, там тоже есть кое-что интересное. Например, то, что через коридор там проходят занятия йогой. Девушки в колготках тянут мысы под расслабляющую музыку.
Но, согласно легенде, я в Оренбурге. Вот как раз надеваю валенки, чтобы отправиться на место дуэли Гринёва со Швабриным. По-хорошему, я даже надеюсь, что меня тоже там застрелят. И прибежит Савельич, полубосой, потерявший обувь в снегу, и отнесёт меня, раненного, в мою комнату.
И я буду ждать Машу. И естественно, эта девушка ею не является просто по характеру. Потому что плевать она хотела на мои закидоны, на гордыню мою. Плевать хотела и плюнет при случае, ибо кто живёт в 19 веке – наверняка, не использует с должным тщанием лосьон для тела, когда моется. Ну, безобразие!
Но мы продолжаем разговор, и я спрашиваю, держа в руках пыльную книгу про церковный раскол 17-го века, как дела у неё?
- А я в Грузии, - отвечает она.
«Жаль, что не в Нагорном Карабахе», - думаю я.
- А зачем?
- Не скажу.
Вот же стерва. Я-то хоть ложь придумал, а она томить будет. Знает, что тайна влечёт. Но я человек бывалый. Поэтому спрашиваю:
- Случайно не в Кутаиси?
- Нет. А что?
- Да так...
И я уже начинаю думать – а что в Кутаиси? Могила царя Аттилы... Потомки Тамерлана... А, точно, там же живёт мой друг, который играет на укулеле.
Значит, скажу, что однажды в Кутаиси я был на отпевании потомка царского рода, а другой потомок этого рода учил меня играть мелодию для тризны на укулеле...
И так далее, и так далее, и так далее...
Взаимное нежелание раскрываться навстречу. Но как будто такая перспектива сулит освобождение, потому раз за разом, попытка за попыткой. Но нет. Я должен пересилить всё, сломать об колено и сказать – да какой Оренбург?
Буран-то он, конечно, буран. Альдебаран!
Глеб Буланников
