Мне хочется сказать, что я патриот. Но для этого нужно мужество, которого у меня нет. Потому что нужно быть готовым к вопросам со всех сторон.
Во-первых, есть соблазн удариться в восторженное состояние и начать проповедовать, минуя все неровности. Это одна сторона. Как правило, она густо представлена в политике.
Вторая сторона – это то, что вы, сами того не желая, попадёте в дискуссию, как быть с тем-то и тем-то, и как вы смеете об этом говорить, когда происходит вот это. Придётся взять на себя то ли грехи, то ли ответственность – за всё и всех, кроме себя.
На длинные разговоры шанса не будет, до уровня афоризма свести эту тему – сложно.
Вообще я придерживаюсь того воззрения, что моя родина – это весь мир, планета Земля. Дальше начинаются человеческие отношения, в результате которых возникают языки, культуры и государства. Во всей этой карусели есть люди более самостоятельные и менее самостоятельные. Факторов, определяющих эти фазы и их градацию по шкале, много.
Но могу сказать, что я пока не видел за всю жизнь ни одного абсолютно самостоятельного человека.
Может быть, это и невозможно, потому что даже та степень свободы и самостоятельности, которых мы достигаем, вырабатывается в результате отношений с другими людьми. И мы можем либо сотрудничать, подельничать, семафорить, обмениваться содержанием снов, а можем – подавлять.
Итак, мы берём, как данность, сначала семью. Потом мы берём, к примеру, школьный класс. Потом мы берём район города, сам город. Потом – государство.
Патриотизм, таким образом, начинается с семьи.
Для меня это тяжёлая тема, потому что один из сюжетов моей жизни – это отсутствие семьи. Я не могу сказать, что я не люблю своих родителей. Но и любить их я тоже не могу. Сколько я помню сложные моменты, мать, от бессилия, из малодушия, выбирала подавление. С отцом я вообще вступал в драки. За мной даже числится одна или две победы в бою, и парочка – в моменте прелюдии, после которой не следует продолжения.
Они пьющие. Главный стимулирующий момент их жизней – грядущая смерть. Так повелось в девяностые, так оно осталось и сейчас. Они слабы, именно потому так злы и недоверчивы. Я им не нужен.
У меня есть младший брат. Я пытаюсь участвовать. Помог ему с колледжем. Родители считают, что им назло. Отчасти это так, наверное, но лишь от малой части.
Так выглядит мой патриотизм.
У меня нет семьи. Считаю ли я вследствие этого, что семья в принципе плохая идея? Нет. Я считаю, что это просто идея. А воплотить её можно как угодно.
Государство – это большая семья, скованная правилами. В результате этих правил меня вылечили от онкологии, а потом я учился в университете. Есть ли у этого государства проблемы? Их много. Если выносить за скобки каждодневную повестку, то лично я долгое время чувствовал, что я этому государству так же, как и своим родителям, не нужен. Знаю, что так же чувствовали и чувствуют многие мои ровесники – и вообще: многие соотечественники.
Это происходит потому, что система не гибкая, и если она вам как-то помогает – это происходит либо в результате лотереи, либо как следствие шулерского подхода.
Но я бы хотел, чтобы Пушкин жил не зря. И чтобы все, кто меня учил, учили меня не зря. Это запрос на обыкновенный баланс. Метаболизм. Я хочу вернуть то, что мне дали, чтобы меня это не сожрало. Для этого мне нужно это дораскрыть. Возможности я найду. Мешать мне продолжат. Так получилось, что всё это происходит в рамках именно этого языка, этой культуры и этого государства.
Поэтому, наверное, я патриот просто по факту боли. Моему соотечественнику, при определённом усилии, она будет понятна. Так что это обычный прагматизм. Никакой восторженности, никакой вины. Просто боль.
Однажды она пройдёт – вместе с патриотизмом.
Глеб Буланников
