Ни знаменитой песни «Я хочу быть с тобой», ни «Прогулок по воде» группы Nautilus Pompilius не было бы без личности Ильи Кормильцева. Она, впрочем, вышла далеко за рамки рок-поэзии и в другие миры — философии, химии, многочисленных иностранных языков, новых технологий, издательской деятельности, напрямую связанной с политикой. Книга журналиста и писателя Александра Кушнира «Кормильцев. Космос как воспоминание» — конструктор из тысячи деталей, собрать которые было непросто, как хитрую головоломку, история о том, чего еще не знали о герое и что другие боялись о нем рассказать. Автор написал, кто на самом деле оказал самое большое влияние на Илью в детстве, почему он не любил вспоминать о нем, что потопило корабль «Наутилуса» и как повел себя его лидер Вячеслав Бутусов с создателем практически всех своих хитов. А «MegaБит» поговорил с Александром о страшных фактах биографии поэта, которые многие, отмахиваясь, называли байками, предопределении, опережении времени и о том, какие подводные камни возникали в процессе работы.
— Саша, имя книге дало название стихотворения Всеволода Емелина «Космос как воспоминание». Эта идея появилась сразу?
— Нет, первоначальная версия звучала как «Илья Кормильцев. Позабытый при жизни». Под такой провокационной этикеткой проходили мои первые лекции о нем. Это вызывало бешеное раздражение у эстетов. Все его друзья били себя кулаком в грудь, говорили, что я циничный пиарщик и рассказываю народу страшные сказки. Мол, никакой Кормильцев не позабытый, ни при жизни, ни после. «Хорошо, — подумал я, — возможно, вы искренне заблуждаетесь и многого не знаете. Тогда почитайте факты, изложенные в книге». Причем глава о том, как Илья был всеми забыт, далеко не самая трагическая. Самая страшная — финальная, где конкретно описывается его болезнь, три лондонские больницы и смерть. В конце сентября 2006 года он уехал в Англию, четко осознавая, что не вернется в Россию, и в последние несколько месяцев был абсолютно брошенным человеком, лежал один на своей кушетке, когда жена была на учебе, дочь в школе…
Он умирал на руках у Саши Гунина. Это особенный человек, странный, нелюдимый. До Лондона он жил в Уэльсе, где изучал историю религий, наркотических препаратов, а также связь ритмов и темпов со страхами в экспериментальной музыке. Его электронный студийный проект «Теория сопротивления» — не для слабонервных. Он вспоминал, как ехал в машине, включив свою музыку на большую громкость, и через какое-то время в него врезался другой автомобиль, в котором сидели шокированные темнокожие парни. Они попросили выключить «это», потому что, вынужденно слушая такие звуки несколько минут, почувствовали необъяснимый страх и хотели уже мчаться в ближайшую церковь. Тогда Гунин подумал, что пора заканчивать с этой историей, но вот Кормильцеву проект чрезвычайно понравился. Он потом читал под эти композиции свои стихи. Саша и на прошедших в Москве презентациях книги сильно выделялся среди благостных, добродушных друзей Ильи, над которыми, казалось, вот-вот появится нимб. Он специально прилетел из Англии на презентацию «Космос как воспоминание» и был похож на настоящего Че Гевару с безумными глазами, когда начинал делиться воспоминаниями. Я чувствовал, как эти волны шли по всему залу.
— А какие впечатления остались от общения с другими героями? Хочется побольше психологических подробностей…
— Как раз о человеческой психологии в процессе работы я узнал много нового, не всегда приятного. Я взял для книги больше ста интервью. Половину — у музыкантов. Большинство из них крайне негативно отнеслись к издательской деятельности Ильи, когда он всерьез увлекся политикой и занимался «Ультра.Культурой» как реально революционной деятельностью. Там выходили какие-то совершенно невероятные, редкие книги, которые не выпустил бы никто другой — и из-за страха, и из-за ограниченности мышления, но артисты этого не оценили. Живущий сейчас в Болгарии Дима Умецкий, идеолог «золотого состава» «Наутилуса», даже сказал мне, мол, «когда я увидел название одной из них — «Отсос», то даже открывать не стал, а поставил на полку, где она до сих пор и пылится». В этом было удивительное единодушие и удивительная глупость, точнее — глупая ревность, какое-то рок-н-ролльное сектантство из серии: «Чего это вдруг?! Мы тут струны щиплем, вместе выпиваем, а он куда-то вырывается из нашего стада. Ну-ка обратно!» Крайне негативное отношение к книге проявил Вячеслав Бутусов. Причем он дал мне интервью для нее, даже два, но оба через посредников. В общем-то его реакция для меня вполне объяснима. Здесь ведь есть и кошмарная история распада «Наутилуса» в 1997-м, и история с невыплатой Кормильцеву отчислений по авторским правам, с выступлением группы в поддержку «Наших» на Селигере… Бутусов сам «дописал» послесловие ко всему этому, когда на его недавнем концерте в честь 35-летия команды буквально за час до начала шоу книгу запретили продавать. В итоге получилось какое-то мрачное Средневековье, хорошо еще, что тираж потом не сожгли. А ведь могли, наверное…
— Как, на твой взгляд, формировалась личность Кормильцева?
— Мне кажется, в ее основании было как минимум четыре кита. Это, во-первых, его дедушка Виктор Александрович с его огромной домашней библиотекой. С одной стороны, он, получается, неосознанно помогал внуку взрывать школу, уча его изготавливать всякие бомбочки, с другой — с детства давал читать Шекспира и переводить его с английского на русский, а потом наоборот. Во-вторых — компания его школьных и институтских друзей-меломанов, с которыми он проводил сутки напролет, в третьих — тусовка его уральских дружков — олимпиадных суперзвезд по химии, которые уже в десятом классе серьезно обсуждали, а не начать ли им производство ЛСД… Те из школьных товарищей, с кем мне удалось пообщаться, рассказывали, что начиная лет с 12 Илья был ходячей энциклопедией с мощнейшим «сервером», встроенным внутри. Также в его жизни активную роль играла мама Светлана Алексеевна Зворская. Она потомственный геолог, и Кормильцев с юности постоянно мотался с ней в летние геологические экспедиции.
Все эти четыре кита были связаны между собой гигантской тягой поэта к самообразованию. Его друзья мне рассказывали, что когда он ходил в экспедиции, то таскал на себе мешки с образцами пород, а в карманах штанов у него были перфокарточки с английскими и французскими словами, переведенными на русский. В его компаниях были не только безумные экспериментаторы, но и люди, которые пытались, к примеру, сочинять стихи сразу на двух языках. Некоторые из них вспоминали, как в 13 лет упражнялись в построении определенной рифмы, либо, наоборот, построении белого стиха. Эти персонажи, слава богу, были мной запеленгованы и сильно помогали в написании книги и всевозможных поисках.
— Какие ребусы было сложнее всего разгадать?
— Как раз то, что было связано с детством. Вокруг Ильи в Свердловске сформировалась такая «могучая кучка», где были очень яркие имена. Дебютом Кормильцева как поэта можно считать первый альбом группы «Урфин Джюс» «Путешествие». Это 1981 год. Человеку на тот момент было 22, и я впервые в своей писательской деятельности столкнулся с тем, что никто не мог ответить на самые банальные вопросы о нем. То, что ты прочитала в книге, также впервые прочли многие друзья, знавшие его 20 или 30 лет. При этом они понятия не имели, что происходило с ним до 20, в тот период, когда человек активно формируется. Мне, как журналисту и исследователю, было очень интересно докопаться до истоков — откуда взялись вот эти кормильцевские ДНК. И это было очень непросто. Я себе напоминал Владимира Ивановича Даля, который, составляя свой толковый словарь, выискивал в глубинке оставшихся в живых древних бабушек — носителей аутентичного фольклора.
В остальном я в очередной раз убедился, что философский закон перехода количества в качество работает. С каждым месяцем людей находилось все больше, соответственно — историй, событий. Пазл складывался. Единственное, чего я так и не увидел, — это та самая знаменитая дедушкина библиотека, но и здесь удалось найти выход, чтобы почувствовать ее дух. Мне рассказали, что там было много книг культового питерского издательства «Academia», и один подобный фолиант выпуска 1932 года, Вересаев о Пушкине, я купил в букинистическом магазине на Арбате. Такие вещи очень атмосферные, они помогают прикоснуться к энергетике, почувствовать ее…
— Электронный проект Кормильцева и Олега Сакмарова «Чужие» опередил свое время, как и многое, что делал Илья Валерьевич. Но в чем был смысл такого опережения, если тогда никто не мог его оценить, и только спустя 20 лет люди изумленно разводят руками?
— Многие в один голос, прочитав книгу, стали говорить мне о том, что мысли и действия Кормильцева кажутся очень актуальными сейчас, в 2018-м. Что касается прошлого, за 12 лет крепкого товарищества с ним я понял: он никогда не задумывался о том, поймет ли кто-то то, что он делает, и насколько это вообще интегрировано в действительность. У него была такая позиция: если человечество где-то до чего-то додумалось, это обязательно нужно попробовать, использовать. Это касалось всего — и музыки, и технологий, и книжных разработок. На рефлексию, будут ли оценены его опыты, у Ильи просто не было времени, да его это в принципе и не интересовало.
— Он глубоко и с энтузиазмом погружался в любую сферу деятельности, которой начинал заниматься. Что им руководило в его изысканиях?
— Нельзя однозначно ответить на этот вопрос. В его жизни было пять сознательных решений, которыми он сам пытался предопределить ход дальнейших событий. Первое — переезд в Питер, когда он предпочел ленинградский университет свердловскому. Эта история быстро закончилась, потому что питерский климат оказался губительным для него. Второе — переезд в Москву в 1990-х, когда в Свердловске на улицах стреляли и было понятно, что жить в этом месте больше невозможно. Третьим стало решение спустить все деньги на покупку аппаратуры для проекта «Чужие». Четвертым — создание «Ультра.Культуры». Эта история начиналась, как игра, но потом, как я уже говорил, переросла в политику, стала революционной. И пятое — эмиграция в Лондон. У Кормильцева были иллюзии, что можно как-то спасти издательство, и, как Ленин руководил революцией из-за границы, точно так же Илья пытался спасти свое детище, находясь в Англии. Во всем остальном он двигался вперед эмпирическим путем, интуитивно, ставя вечные эксперименты над собой и окружающими, из серии — «ввяжемся в драку, а потом посмотрим». Он не строил никаких алгоритмов и стратегических планов на будущее. В общем, это был такой кривоватый гибрид осознанности и спонтанности.
— И все-таки была ли в его личности какая-то определяющая сила, определяющее качество?
— Нельзя призывать художника писать картину одной краской, их было очень много. Он всегда обладал огромной жаждой новой информации и стремлением к самосовершенствованию. Но это, повторюсь, только одна из граней личности, и в какие-то моменты та или иная проявлялась в большей степени. Его жизнь была похожа на минное поле, где схема минирования постоянно менялась, и роли самого Кормильцева тоже. Иногда он был минером, а иногда сапером. С одной стороны — научный подход ко всему, при этом безудержная тяга к экспериментам, какое-то детское любопытство ко всему, что привлекало.
— Риторический вопрос. Как тебе кажется, был ли предопределен его финал? Почему он, имея еще столько планов на будущее, не хотел лечиться?
— Ты сама ответила на этот вопрос. Он действительно не хотел лечиться, и это как раз было связано с огромным количеством планов и идей. Рак позвоночника стал прогрессировать как раз во времена расцвета издательства. У Ильи было столько дел, что такие «мелочи», как здоровье, его не интересовали, ему было некогда на это отвлекаться. Он понимал: то, чего он не успеет сделать в рамках «Ультра.Культуры», не сделает уже никто. И история это подтвердила. Ему хотелось успеть как можно больше.
— В прошлом году рок-музыканты записали трибьют на стихи Кормильцева, найденные Алесей Маньковской. Насколько удалось раскрыть потенциал этих текстов?
— В этом отношении я предельно лоялен, демократичен и считаю, что любые действия, связанные с повышением культурологического интереса к фигуре Ильи, полезны и нужны. Я знаю, что когда песни на его стихи стали чаще звучать на радио, когда он посмертно был награжден премией «Легенда» на «Чартовой дюжине», многие люди полезли в Интернет, чтобы узнать, кто это, как бы дико это ни звучало. Начиналось все с моих невинных лекций где-нибудь в Дивногорье Воронежской области, когда люди после этого рыдали у меня на плече. Когда все заканчивалось такими проявлениями эмоций, я в очередной раз убеждался в том, что поэт в России больше, чем поэт. Сначала я не мог понять, почему даже лекции о Курехине не вызывают такого резонанса, но потом осознал, что все-таки Курехин был авангардистом, создавал элитарное искусство для подготовленной аудитории, а Кормильцев доступен и простым людям, которые ассоциируют его имя с песнями «Я хочу быть с тобой», «Прогулки по воде», «Скованные одной цепью». Конечно, это неравный бой русского авангарда и русской рок-поэзии… Переломным моментом стала лекция о Кормильцеве в Еврейском музее и центре толерантности, которую я дочитывал с температурой под 40. Там был зрительский рекорд по посещаемости. Он ожидался уже по заявкам, поэтому я не мог отменить мероприятие. Тогда пришло окончательное осознание, что книга должна родиться, что людям это нужно и интересно. Конечно, можно рассуждать о том, что человек умер одиннадцать лет назад, а музыканты спохватились только недавно, начав петь песни на его стихи, мол, где они были раньше. Но не важно когда, важен свершившийся факт, то, что сейчас Кормильцев в тренде. Мне это очень отрадно.
— Как ты думаешь, чем бы он занимался в наше время, если бы был жив?
— Зная его, можно интуитивно предполагать, что выпускал бы самые радикальные книги, запрещенные по определению, а если бы имел отношение к музыке — был бы автором радикальных текстов. Все время ходил бы по самому краю. Безусловно, ни один митинг не обходился бы без его участия, но при этом за короткий промежуток времени он мог бы возглавить шествие двух взаимоисключающих демонстраций, потому что бывали периоды, когда он быстро и при этом искренне менял свои взгляды на прямо противоположные. Как, например, в последние годы жизни, когда совершенно неожиданно обратился к политике.
— Были ли у тебя какие-то сомнения в процессе по поводу расстановки акцентов и как задумка соотнеслась в итоге с результатом?
— Есть инди-музыканты, а я, наверное, инди-автор. Я не видел конкретный результат изначально, я не давал текст на заверку, поэтому нет никакого альтернативного варианта видения произведения. То, как ты ощущаешь, так оно и получается. Говоря об акцентах, о содержании, мне, конечно, было удивительно, что за 20 лет, зная всю правду, никто не решился публично рассказать о том, как на самом деле распался Nautilus Pompilius, что происходило с группой, с Бутусовым, между ним и Ильей… Наверное, люди чего-то боялись — и у них были причины хранить молчание. Нужно было иметь определенную решимость, чтобы про это написать. Кроме того, было много скользких моментов. Жизнь Кормильцева, особенно последний период, обросла такими сплетнями и спекуляциями (по поводу принятия ислама например), что, рассказывая о ней, ты все время балансируешь на грани. Не буду скромничать, это смелая книга, и я даже не предполагал, что буду включать тормоза, хотя бы потому, что сам Илья был таким — без тормозов.
