Сегодня в основном конкурсе 37-го Московского международного кинофестиваля премьера самого необычного и парадоксального из трех представляющих Россию фильмов — снятой Андреем Прошкиным по сценарию Юрия Арабова морализаторской фантасмагории «Орлеан». Узнать у АНДРЕЯ ПРОШКИНА, как он превратился в русского Дэвида Линча, попыталась ЛИДИЯ МАСЛОВА.
— Согласишься ли ты с определением «абсурдистский» применительно к твоему фильму, и если да, то как получилось, что ты стал абсурдистом?
— Есть такой замечательный старый анекдот: «Девушка, расскажите, пожалуйста, как вы стали проституткой? — Вы знаете, просто повезло». Нельзя мне в ответе на твой вопрос ограничиться подобной метафорой?
— А такое уж ли это везение и счастье — иметь абсурдистский взгляд на мир?
— Нет, я так не считаю. На мой взгляд, трудноопределимый жанр «Орлеана» — абсурдистский трэш, я бы так сказал,— он выражает сегодняшнее время, может быть, даже точнее, чем какой-то внятный сюжет, месседж и прочее. Более того, эта светлая мысль пришла в голову далеко не только нам с Арабовым — я видел, например, «Страну Оз» Василия Сигарева, и ее направление, мне кажется, похожее. Вот какая-то такая жизнь, она так сегодня воспринимается, по крайней мере мной: сочетание невероятного трагизма и абсолютного абсурда. Так, собственно, и становишься абсурдистом. Поживешь и поневоле станешь.
— Раньше в твоем творчестве не было заметно таких наклонностей. Все, кто видел «Орлеан», рекомендуют эту картину как абсолютно для тебя неожиданную. Но так, наверное, не бывает, чтобы режиссер ни с того ни с сего вдруг проснулся другим человеком, с совершенно другим почерком. Может, все-таки что-то предвещало твою такую трансформацию?
— Ну, во-первых, если говорить о гротеске, то на самом деле он был и в «Орде», просто это не являлось ключевым элементом картины, но ордынские эпизоды во многом были построены на этом. И на самом деле, какая-то общая оторванность от реальности — и в самой истории, и в способе существования артистов на экране — это уже было и в «Миннесоте», поэтому сказать, что это совсем образовалось из воздуха, я не могу. Другой разговор, что в «Орлеане» гротеск диктуется арабовской историей, она так придумана — не то что был написан невероятной серьезности и занудства сценарий, а я его сделал другим. Все это было в сценарии, я пошел предложенным в нем путем, и именно этот момент меня и зацепил: мне показалось, что это адекватно и времени, и какому-то моему состоянию.
— А ты читал сразу готовый сценарий или и сам арабовский роман, в виде которого «Орлеан» существовал сначала? Мне вот книгу, честно говоря, было трудновато читать: требовалось некое усилие, а в фильме все воспринимается значительно бодрее.
— Я читал перед этим книгу и не могу сказать, что был в восторге. Я прочел ее в Питере во время перезаписи «Орды»: она просто попалась мне в магазине, я ее купил, прочел, почувствовал уважение, но не более того, и никаких разговоров об экранизации не было. Потом Юра посмотрел законченную «Орду» и предложил мне прислать новый сценарий, который как раз и был «Орлеан». Я подумал, что надо как-то обосновать и сформулировать отказ, сел читать — и вдруг смотрю: меня страшно разбирает, и с точки зрения каких-то смыслов, да и просто кайф какой-то — весело. И я так пару дней с этим походил, жену попросил почитать, и вот так как-то это все произошло, и мне все это понравилось, вопреки книге. На самом деле сценарий несколько посуше, построже по сравнению с романом, и мне кажется, вот эти десять процентов строгости во мне как-то срезонировали.
— Расскажи поподробнее про музыку к фильму, которая довольно неожиданно оказалась написана английской группой The Tiger Lillies и производит двойственное впечатление: с одной стороны, она ритмически хорошо организует картину и подходит стилистически, но все время есть ощущение, что по смыслу есть какой-то зазор и трение между этой музыкой и самим фильмом, какое-то неполное идеологическое совпадение.
— Она подходит прежде всего по методу, потому что основной метод The Tiger Lillies — это тоже гротеск, тоже такое мрачноватое шутовство и тот же абсурдизм. Что касается смысла песен, то мне как раз кажется, что они подходят — это не столько песни от автора, который что-то рассказывает про героев, сколько, наоборот, песни от лица героев, которые рассказывают о ситуации, в которую они попали.
— И тем не менее в конце все-таки потребовался титр «Морально-нравственная позиция авторов фильма не совпадает с позицией группы The Tiger Lillies». И я не то чтобы именно его ждала, но он подтвердил какое-то мое внутреннее ощущение неполного совпадения. А в чем там возникли разногласия, из-за которых они даже чуть не отозвали права на песни, написанные для «Орлеана»?
— Мне сложно сказать, это надоразговаривать с самим Мартином Жаком, их фронтменом. Там вообще был не очень простой и удобный способ работы: они были в туре, и мы с ними общались через их менеджеров, пересылали какие-то письма, и все было страшно коряво. Потом Мартин рассказал, что музыка была сочинена еще до получения каких-то бумажек от меня — фильм-то он видел, но не получил еще моих высокоумных указаний. А потом мы с ним переписывались и разговаривали, и я где-то чуть-чуть что-то попросил его в текстах изменить и смягчить. Дальше мы все это записали и вроде расстались довольные друг другом, но когда они снова все посмотрели, то сказали: «Нет». Я думаю, у них возникло такое ощущение, что больно сладенько выходит, поскольку то, что для The Tiger Lillies является нормальным, здесь за это по всем новым законам уже посадили бы. Основные темы The Tiger Lillies — последовательная борьба с религией, последовательное отрицание морали. Они считают, что все вещи, на которых держится общество: какие-то законы, мораль и прочее — унижают и в конечном счете уничтожают человека. И поскольку юмор вообще плохо переводится, у меня есть подозрение, что абсурдистско-юмористическое начало картины показалось англичанам значительно слабее, чем оно может быть воспринято здесь.
— Но фильм в общем-то вполне имморалистский. И если додумать до логического конца идею Юрия Арабова написать историю о «положительном маньяке», который олицетворяет совесть и кошмарит жителей условного города Орлеан, то выходит, что совесть — это вообще некая психопатология, которая мешает нормально жить. А чтобы нормально существовать в обществе, надо от совести каждый день избавляться — убивать, душить, расчленять, как стараются бессовестные орлеанцы расчленить героя Виктора Сухорукова.
— Ну, в общем да: в том мире, который показан, совесть может восприниматься как патология, но я скорее бы перефразировал, что совесть — это такая хрень, с которой жить тяжело и зачастую неприятно. Но почему-то выясняется, что когда окончательно ее побеждаешь, становится совсем плохо.
Лидия Маслова
