В прокат вышел фильм исландского режиссера Хлинюра Паульмасона «Белый, белый день». Михаил Трофименков полюбовался ста оттенками белого цвета, в который выкрашена Исландия, порадовался тому, что при всей своей дистанционной любви к Исландии не живет среди пустошей и вулканов, и по-доброму посмеялся над наивным лукавством режиссера.
«Да, конечно»,— отвечает Паульмасон на вопрос, любит ли он Андрея Тарковского. «Нет, конечно»,— отрицает Паульмасон то, что название фильма — прямая отсылка к творчеству русского мастера. Паульмасон божится: о том, что сценарий фильма «Зеркало» назывался именно «Белый, белый день», он впервые услышал уже на съемочной площадке. Какой-то ассистент рассказал. А вообще-то «белый, белый день» — устоявшееся (поди проверь) исландское выражение, означающее состояние природы, когда белое небо сливается с белым снежным покровом, а мертвецы получают возможность беседовать с живыми.
Допустим, как допустим и то, что Паульмасону не попался на глаза одноименный альбом поляроидных снимков Тарковского, вышедший в 2010-м. Скорее можно поверить, что исландец незнаком с одноименным стихотворением Арсения Тарковского, к которому восходит рабочее название «Зеркала». Точнее, можно было бы поверить, если бы не удивительное созвучие — на эмоциональном, ассоциативном уровне — исландского фильма с русскими строками.
Пусть по объективно-климатическим причинам в фильме нет ни жасмина, ни цветущего серебристого тополя, ни вьющихся роз райского сада невозвратного прошлого, о котором речь у Арсения Тарковского. Но когда экранный психолог просит отставного начальника райотдела полиции Ингимундура (Ингвар Сигурдссон), потерявшего в ДТП жену, припомнить счастливейший день в своей жизни, разве это не рифмуется один к одному со светлой русской печалью? «Никогда я не был / Счастливей, чем тогда. / Никогда я не был / Счастливей, чем тогда. / Вернуться туда невозможно / И рассказать нельзя, / Как был переполнен блаженством / Этот райский сад». А призрачный отец, что «стоит на дорожке» в том саду,— разве это не Ингимундур, по жизни — вдовец, отец и дед, а по сути — Бог Отец, чьи мельницы мелют медленно, но верно?
А камень — тот самый камень, который в первой строке Тарковского «лежит у жасмина», не он ли проскрежещет по днищу ингимундуровского автомобиля? Седобородый отставник с натугой дотащит его до обрыва — не того ли, в который сорвалась белым, белым днем его жена? — и скинет вниз. Камень будет катиться вниз достаточно долго, чтобы самый тупой зритель припомнил: бывает время собирать камни и время их разбрасывать. На часах Ингимундура время разбрасывать камни. Случайно узнав об измене покойной жены, он — не мести ради, а защищая райский сад воспоминаний — едва не дойдет до смертного греха. А может, дойдет. Черт разберет этих исландцев — что полицейских, свято верящих в семью, что режиссеров, не стесняющихся открытых финалов.
Дождь в доме, который неторопливо строит Ингимундур на отшибе от условной исландской цивилизации, слава богу, не идет. Зато в одной из комнат расположилась по-своему метафизическая лошадь. Еще и покойная жена явится герою, что твоя Хари из «Соляриса».
Но «Белый, белый день» — тот редчайший случай в современном кино, когда претензии не кажутся претенциозными, метафизика органична, а поиски героем справедливости и скорбь по утраченному раю вызывают не глухое раздражение, а человеческое сочувствие. Даже за пустынными исландскими автострадами следить интересно, не говоря уже о перемещениях в пространстве самого Ингимундура. Своим обаянием фильм в значительной степени обязан мощнейшему в своей безыскусности Сигурдссону. Мужик как мужик, чего-то там ходит-бродит, потом — раз — и взбесится. А следишь за ним, как за таймером бомбы, которую ты не в силах обезвредить и от которой мог бы убежать, если б ноги не отказали. «Белый, белый день», хотя и длится почти два часа, пролетает для зрителя по-хорошему стремительно. И в этом его драгоценнейшее отличие от 99,99% современных авторских фильмов, которые, даже если длятся полчаса, кажутся шестичасовыми эпопеями.
Михаил Трофименков
