Владимир Шахрин считает, что история вокруг екатеринбургского сквера была искусственно раздута, видит страшные сны, боится революций и не воспринимает «няшную» красоту. Об этом и многом другом бессменный лидер группы «Чайф» рассказал «Известиям» накануне своего 60-летия.
— Вы много лет выступаете, наверное, уже нет волнения перед концертами?
— Я отношусь к той категории исполнителей, которые считают: «Нет волнения — нет артиста». Много лет выхожу на сцену и переживаю как в первый раз. Все в группе уже знают, что ко мне с серьезными делами за 15 минут до выступления лучше не подходить. Страхи самые обычные: «Вдруг забыл слова? Или именно сегодня, может, что-то расклеится, разладится?»
Порой мне и в снах накануне выступления ужастики всякие снятся: аппаратура разваливается, играть начинаем вкривь и вкось. Снилось как-то, что люди уходят из зала, а я пытаюсь их остановить. Ору: «Принесите паяльник — провод отпал!» А меня никто не слышит. На самом деле в жизни так ужасно не было никогда… Всё же я люблю минуты перед выходом на сцену. Делаю шаг и говорю волшебную фразу: «Здравствуйте, родные!» В этот момент я знаю: в зале сидят близкие люди.
— Не надоедает играть одно и то же, если зрители просят исполнить любимые хиты?
— На концерте главный — зритель, не понимаю исполнителей, которые, выходя на сцену, говорят: «Мне без разницы, что вы там в зале думаете, я хочу вот так». Люди купили билет на концерт, отдали свои деньги, а я должен оправдать их ожидания. В то же время понятно, что между нами и залом всегда существует определенный компромисс: мы ведь не играем 30 лет одну и ту же программу.
— Как рождаются мелодии, любимые миллионами?
— Это невозможно запланировать. Песня «Аргентина–Ямайка», появилась, например, так. В 1998 году группа подарила нам с женой Леной путевку в Париж. Приехали, там идет чемпионат мира по футболу. Выходим из метро, а вокруг столпотворение. Бразильцы танцуют, чтобы заглушить печаль от проигрыша на чемпионате, аргентинцы радуются победе. Вот так и получилась песня, которую мы сначала воспринимали просто как шутку. На нее никто не делал ставки, но вопреки продюсерским правилам существует магия.
Иногда думаешь, вот эта песня точно станет популярной, а не становится. «Время не ждет» создавалась для альбома «Шекогали», но туда не вошла — якобы не бывает в России популярных песен в стиле фанк. Но в следующем альбоме песню сделали заглавной, и она очень понравилась слушателям. Когда отмечали 20-летие «Шекогали», включили в концерты песню в первоначальном виде.
— Вас не раздражают назойливые поклонники, которые наверняка узнают на улице?
— Да, на улице узнают, но уровень публичной популярности меня абсолютно устраивает. Он достаточно сбалансирован. И этот баланс, на мой взгляд, идеален. Где-нибудь в кафе может выйти познакомиться с тобой шеф-повар. Утром в подъезде со мной с удовольствием здоровается консьержка, дворник, приветствуют люди на парковке.
Но, конечно, бывают досадные моменты. В пять утра приезжаешь в аэропорт абсолютно невыспавшийся, а люди просят сфотографироваться. Не очень хочется это делать в таком состоянии, но я совершаю над собой усилие — понимаю, что даже очень неудачная моя фотография не испортит популярности группы.
— Привычное уже название «Чайф» наверняка звучало когда-то эпатажно?
— Наша группа начиналась в 1983 году, а название придумал Вадик Кукушкин на репетициях тогда еще безымянного ансамбля. Мы заваривали чай в кофеварке, и вот эту черную жижу Вадик называл «чайф», совмещая «чай» и «кайф». Между собой мы говорили, что собираемся не на репетицию, а на чайф. Телефонов мобильных тогда не было, и после каждой встречи мы договаривались: «Ну, что, в следующую среду — на чайф?» Накануне первого концерта решили: пусть и группа так называется. Такое вот фонетически неправильное слово. «Кайф» всё равно читается, а чай, чаепитие в русской традиции — это такая домашняя интимная история. Как корабль назовешь, так он и поплывет.
— Вы с детства мечтали быть музыкантом?
— В детстве мне просто нравилось быть мальчишкой. Душевные компании во дворе и в школе, хорошие отношения с родителями. Мечтаешь, если хочешь, чтобы было лучше. А у меня всё было достаточно неплохо, мне было интересно жить. Потом появилась рок-музыка — только тогда, лет в 13, мне реально захотелось стать парнем с гитарой.
— Родные поддержали?
— В семье была гармония. Отец — тоже с гитарой, душа компании, всегда помогал во всех делах. Надо приемник — давай соберем вместе, электрогитара — тоже можно. Необходим звукосниматель — давай откроем журнал «Юный техник», найдем, как это делается. И мама — очень терпеливый человек. Непросто ей было выносить первые репетиции нашего школьного ансамбля. Люди приходили и спрашивали: «Вы что, с ума сошли?» А мама на кухне была и ни разу ни в чем не упрекнула. В это время в газетах писали, какие ужасные все эти рок-музыканты, какая это порочная музыка, но мама понимала, что никакие мы не порочные, а нормальные пацаны.
— Что, на ваш взгляд, самое важное в мужчине и в женщине?
— Для меня главное в мужчине — достоинство: каким образом человек ведет себя в тех или иных ситуациях. А в женщине, наверное, терпение. Красивая внешность не на первом месте. Совершенно не воспринимаю кукольную «няшную» красоту, в конкурсах красоты мне все кажутся на одно лицо.
Моя супруга искренне уверена, что я дурака валяю, когда спрашиваю у нее: «А как зовут эту актрису?» Да, звезда, но я действительно ее не помню. При этом, например, Вупи Голдберг мне нравится — интересное лицо. Это притягивает. Когда я познакомился с женой Леной, она была девушкой с большими, сильно накрашенными глазами — просто героиня из немого кино.
— Любовь с первого взгляда и сразу свадьба?
— Не сразу, я ушел в армию, мы переписывались, пересылали друг другу фотографии. Письма в армии многое значат. Вся служба солдата — от письма к письму. Из Хабаровска отправил, знаешь, что твое послание неделю идет и неделю минимум будет идти ответ. Ждешь, потом читаешь, перечитываешь. После армии я купил билет до Кургана, куда уехала Лена после учебы в Свердловске. Забрал ее и приехал домой. В одной руке у меня была гитара, другой вел невесту.
В 1981 году в апреле сыграли свадьбу, в следующем мае родилась первая дочка, Юлечка. Мы сами еще были детьми. Оба ходили на работу. Я на стройке, Лена в институте технической эстетики. И, конечно, родительские функции поначалу были для нас некой обузой. В конце 1983 года я получил комнату в коммуналке — 13,5 м, мы переехали от родителей, и там у нас родилась еще одна дочка — Дашенька.
— Дочери считают вас хорошим отцом?
— Говорят, что да. Но я отношусь к себе критично — многое упустил. Сейчас на внуках наверстываем. У нас две внучки и внук, ждем еще одного. Дружная семья, мы много общаемся, полное взаимопонимание. Если не каждый день, то через день видимся. Собираемся по праздникам и дома, и на даче.
— Семейственность, умение хранить верность, любить передается генетически?
— Есть сторожевая порода собак, охотничья, бойцовская порода, есть семейная порода. А есть люди семейные и наоборот.
— На родине ваших предков в Курганской области вам дали медаль «Труд. Честь. Слава». Как вы сейчас связаны с этим местом?
— Там дом Шахриных, он в небольшой деревне, которая называется Куртамыш, между Курганом и Челябинском. И в нем сейчас музей, который я поддерживаю. Помогаю обеспечить отопление, канализацию, ремонт. Мне это дико приятно — я чувствую, что в этом доме жили мои прадеды.
Там было четыре брата и три сестры, их родители в 1914 году построили новый дом и наладили производство масла. Держали мельницы, пшеницу в Италию продавали…
И вот какие-то умные люди из Питера, Москвы и Женевы вдруг решили, что они знают, как русскому мужику лучше. Мол, ему плохо при царе-батюшке. Устроили революцию — и не стало той семьи Шахриных. Спустя сто лет мы снова поднялись, у нас опять дом, семья, и вот недавно мне написали, что появились новые марксисты — они революции хотят. Я говорю: «Парни, мы Карла Маркса-то читали, это вы не в состоянии прочесть три страницы. Так что вы в Москве не переживайте за русского мужика, мы сами разберемся потихонечку».
— Вы родились в Екатеринбурге и живете в нем. Что думаете по поводу недавнего скандала вокруг строительства храма вместо сквера?
— Благодаря этой истории волшебным образом сквер стал популярным. Раньше такого не было. Я каждые выходные проезжаю мимо этого места и ухмыляюсь, потому что никого там нет, а рядом у торгового центра —битком народу. Весь этот скандал — такая виртуальная реальность, люди создали эту историю. Это такая внутригородская дискуссия: люди рассуждают, быть храму или нет, быть скверу или не быть, обсуждают размер храма, его дизайн, количество деревьев... Но здесь всё как по щелчку было. Вдруг встал вопрос: «Ты за народ или за власть?» Ставят меня перед выбором. Я говорю: «Подождите, я вообще в эту игру не играю». Извинился, как в старом анекдоте лошадь на ипподроме, — «ну, не шмогла я, не шмогла», просто отошел в сторону.
— Если бы у вас было огромное состояние, на что бы вы его потратили?
— Это же сколько лишней обузы пришлось бы на себя взять… Купил бы какой-нибудь дом за границей, яхту, и у меня была бы постоянная головная боль, как это всё содержать, а значит, как накопить еще больше денег.
Если честно, мой уровень достатка меня абсолютно устраивает. Хватает средств, чтобы содержать себя, семью, помогать близким родственникам и даже участвовать в благотворительных проектах. А особняк мне не нужен. Достаточно раз в год собрать всю семью, арендовать дом в красивом месте недели на две. У меня в планах съездить с женой в Португалию — еще ни разу не был. Такое отношение к деньгам мне отец с детства внушил: «Володя, живи по средствам и радуйся тому, что у тебя есть».
Марина Суранова
Надежда Алешкина
