БуреВесник

Он кажется балагуром по жизни, баешником. Он кажется легким и искрометным. А на самом деле народный артист СССР Евгений Яковлевич Весник — человек трагический. Отца его расстреляли, мать погибла в лагере. Когда его, сына «врага народа», увозили в детдом, он спрыгнул с грузовика и сбежал. Так он и бежит всю жизнь: через войну, через кино и театр… И вот добрался до своего 85-летия. Поздравляем!

«Я не упрямец, иначе меня тут же бы застрелили»

— Евгений Яковлевич, где вы встречали Новый год?

— Как всегда, дома. Ложусь в 20 минут первого спать с чувством сделанного для себя полезного дела.

— И давно у вас эта традиция?

— С детства, сразу после того, как я остался без родителей. Моего отца расстреляли ни за что, а теперь памятник ему поставили. Он был очень большим человеком. В Гражданскую стал комиссаром первого ранга, это на уровне маршала. Потом работал торговым представителем в Америке, закупал там оборудование для Магнитки, «Криворожстали». Стал директором металлургического завода, депутатом, у него было два ордена Красного Знамени, орден Ленина.

Мать сгноили в лагерях. Ну что это за государство?! Но я люблю свою страну, ее просторы, простых людей люблю. Как-то я написал, что правительству нашему надо учиться у пьющих, потому что пьющие не врут. Ведь простой человек, когда выпьет, он все тайны высказывает.

— Считаете себя простым человеком?

— Судя по тому, что вижу, я очень отсталый и малообразованный человек.

— А что вы видите?

— А то, что сейчас вбивается в голову. Да вы посмотрите телевидение! Вот первый враг людей, особенно детей, — это телевидение.

— Это вы про то, что по одному из каналов в Новый год показывали полуголых девушек?

— Да нет, совсем не это. Ну хочется тебе смотреть на голых женщин, смотри. Я про другое — когда врут кругом. Я не верю ни одному слову, которое говорят начальники. Вот на фронте нельзя было плохим быть, это плохо кончалось. Были политруки, которые призывали: «Вперед! За Родину, за Сталина!» А сами потом в тыл уезжали на машине. Ну раз у него это получалось, ну два. А потом его не находили. Таких уничтожали морально, а то и физически.

— В каком звании вы закончили войну?

— Старшим лейтенантом. А войну закончил в Прибалтике, под Кенигсбергом, у Куршской косы. Как командир батареи, я был придан пехоте и выдержал штурм, психическую атаку итальянско-немецких моряков. После того как их корабли разбомбили, они спасались на шлюпках, высаживались на Куршской косе и не знали, что на крышах домов сидели русские снайперы. Наш генерал сказал: «Ни звука, допустить на расстояние 30 метров — и огонь». Это было 15 апреля 1945 года. Вообще для меня война кончилась не 9 мая, а 12-го, потому что мы должны были добить Курляндскую группировку немцев, но они сдались.

— В последнее время многие пересматривают официальную историю, пишут о том, как вели себя советские войска в завоеванной Германии…

— Это ужасно. Я столкнулся с этим. Когда я вмешивался, делал замечания, то мое счастье, что я не упрямец, иначе меня тут же бы застрелили. Один мне так прямо и сказал: «Иди на х…, а то пулю получишь». И что, я полезу на рожон?.. Творилось бог знает что, но это не значит, что так происходило везде. Все зависело от контингента набранных солдат. Среди артиллеристов такого быть не могло, среди летчиков — тем более. В эти войска брали людей с образованием, ну или хотя бы после десятилетки. Я попал туда, потому что усидчивым был и умел с людьми сходиться…

— Считаете, что образование как-то облагораживает человека? Может, наоборот? Сами же говорили о простых людях, говорящих правду.

— Может быть, суть человека не меняется, но война ко многому обязывает, и сдерживающие центры в образованном человеке работают больше, чем в необразованном. Хотя, конечно, есть люди, которые получают высшее образование только для того, чтобы убивать.

— Но бывает, что именно образованный человек сделает тебе еще больнее и так ударит исподтишка, что мало не покажется.

— Это смотря с кем поведешься. В 14 лет, оставшись без родителей, я попал в компанию хулиганов. На Шаболовке, на Донской ходил в драку с поножовщиной. Но потом я плюнул на это дело, потому что мне в школе учительница хорошая попалась, которая вывела меня из этой гадости. Помню, она подошла ко мне, погладила по голове и сказала: «Ты позоришь своих родителей». Это была праправнучка Тютчева, старая дева. Когда я ушел на фронт, она мне писала в письмах: «Мой голубок, целую тебя, обнимаю…». Все думали, что это моя девушка.

Но сейчас я не знаю, кого назвать интеллигентом.

«Пришел с орденами, раненый — и стал не нужен»

— Разочаровались в людях?

— Моя любовь к людям осталась там, на войне. А сейчас я во многих, кого знаю, разочаровался. В друзьях, тех же военнослужащих, в офицерах, которые играют в патриотов, а потом выпивают 100 грамм и готовы идти убивать. Я будь здоров сколько повидал.

— Вас предавали?

— И предавали, и кляузничали, и доносы писали. Трое моих собутыльников, клявшихся мне в вечной дружбе, оказались профессиональными сексотами. Когда я узнал об этом, у меня волосы дыбом встали. Так было и в училище, и в театре. На войне — нет, я нашел общий язык с солдатами, хотя у меня было много «беломорканальников» прощенных. Но они-то воевали как звери. Поступил я в Щукинское училище еще до войны, а со второго курса меня призвали на фронт, потому что бронь начиналась только с третьего. Вернулся, хорошо окончил Щуку, играл в Малом театре. Но так как я был сын «врага народа», меня из Малого погнали. На войне я был нужен, а пришел после с орденами, раненый — и стал не нужен. Тогда я ушел в Театр Станиславского, потом в Сатиру, стал модным артистом. А когда Сталин умер, тут же позвонил Царев: «Дорогой мой, надо возвращаться домой!»

— А вам не предлагали работать на КГБ?

— Мне не могли этого предлагать, потому что меня знают. Поэтому и звание народного не давали.

— Звание народного артиста СССР вам дали в 89-м году.

— Да, одним из последних дали мне и Волчек, а через неделю после нас дали еще и Гурченко. Так что государство, повторю, я не люблю.

Как-то я выступал в передаче «Бомонд» и ведущий Ганапольский меня спросил: «Вы член партии?» Я говорю: «Нет». — «А комсомольцем были?» — «Нет.» — «А пионером?» — «Нет». — «А октябренком?» — «Нет». — «Так вы же чисты перед государством», — воскликнул Ганапольский.

— Ну а государство за труды ваши и за раны что вам дало?

— У меня приличная пенсия только из-за того, что воевал. Я получаю две пенсии, в общей сложности выходит тысяч семнадцать. За книги свои я ни копейки не получаю, я дарю их друзьям, родственникам. Как-то я подарил врачу в больнице свою книгу, и он был на седьмом небе от счастья, потому что ему осточертели эти коньяки, цветы и коробки конфет. Но я еще получаю ежемесячно 500 долларов, работая на радио «Говорит Москва». Бывает, пишу статьи, гонорары получаю.

«В молодости мы с Папановым давали дрозда!»

— Ну а с алкоголем дружите?

— Сейчас уже нет. Но вот в молодости, помню, мы с Папановым давали дрозда! Были мы крепкими ребятами, но Папанов послабее меня. У него даже от этого осложнения пошли, и он завязал на время. А умер потому, что развязал. С гастролей в Риге он поехал в Свердловск на съемки, потом заехал домой в Москву. Была сильная жара, Папанов открыл холодный душ — и все. Мы с ним очень дружили. Он был очень интересным человеком. Нас с ним в Малый театр из Сатиры вдвоем пригласили. Он не пошел.

— А на войне перед боем фронтовые сто грамм?

— Хорошо шли! Под американскую тушенку. Но меня интересует другое: вот есть организация «Наши». Пойдут ли они на войну за Родину, как мы шли?

— Глядя на нынешнее время, вы, как фронтовик, не спрашиваете себя с горечью — за что же я воевал?

— Бывает, и не только я. Вот мы сидим, ветераны, выпиваем, и многие начинают плакать, глядя на то, что творится. Причем и в советское время фронтовики после войны мало что от государства получали хорошего, больше было унижений.

«В моей квартире прямо на полу жарили шашлыки»

— Вы прекрасный рассказчик. Но почему у вас нет передачи на ТВ? Не предлагают?

— Предлагают, но вяло. А я отказываюсь, потому что знаю — мне будут завидовать. Может, это нескромно, но в театре многие мне завидовали из-за того, что я был молодой еще, а играл уже большие роли. Поэтому у меня принцип: не тронь г… Вот я и не трогаю. Я никогда в театре не интриговал, не подписывал подметных писем. Это мое правило, фронтовое качество. Да если бы я стал писать что-то подобное на фронте, меня бы наутро застрелили. Я такой, какой есть. Просто никогда не смогу забыть, что власть разрушила мою семью и истребила самых родных мне людей.

Но я столько пережил и понял, что не стоит педалировать свои трагедии. Надо их переживать молча. У меня есть несколько девизов. Первый — от Сенеки, который сказал: «Надо мужественно переносить то, что ты не можешь изменить». А второе от моего любимого Василия Розанова: «Беги толпы». Еще кто-то сказал: «Если ты разделяешь мнение большинства, меняй мнение».

— А «никогда ни у кого ничего не проси…»? Не приходилось просить для себя квартиру, например?

— Никогда! Один только раз, когда мне давали звание народного артиста СССР, Лукьянов, вручая мне грамоту, спросил: «Ну как вы живете?» Я улыбнулся: «Стесненно. У меня бывают встречи с иностранными актерами, с Марчелло Мастрояни, например, и мне негде их принять». Лукьянов обращается к кому-то: «Выясните этот вопрос, это же народный артист». Через неделю мне позвонили и предложили несколько квартир на выбор. В одном месте я отказался, в другом, в третьем. И наконец остановился на этой высотке на Баррикадной, где мы сейчас с вами сидим. На тот момент она представляла собой следующее: в уборной г… на потолке, здесь, в комнате, — выжженный паркет.

— Здесь что, алкаши жили?

— Нет, здесь жил сын дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Харитонова. И прямо на полу жарил шашлыки. Кончилось тем, что он сошел с ума и эту квартиру дали мне. Я взял ее, не раздумывая, отремонтировал, никто мне не помогал, кроме театра. Тогда это было шик-блеск, а сейчас — смешно.

— Но ваши-то коллеги, молодые артисты, сейчас хорошо получают и квартиры себе покупают пачками.

— Многих я знал еще младенцами. Я говорю об эстраде. Но большинство из них просто шваль, зато напокупали себе домов не только здесь, но и за границей. А драматические актеры как были в дерьме, так и сидят.

— Это лишь те, кто в сериалах не играет… Вот вам предлагали играть в сериалах?

— Нет, но если бы предложили, я бы отказался. Я вырос в Малом театре среди гениальных артистов, среди истинной интеллигенции. Я видел на сцене Садовского, Пашенную, Зеркалову, Рыжова. Кого я только не видел! И вдруг они начали умирать. Последней моей партнершей была Елена Николаевна Гоголева в «Мамуре». Потом умерла и она. И вот как-то я сидел дома и думал о театре: почему я должен жить с «нелюбимой женщиной»? Мне стало противно ходить в Малый театр. И вот на гастролях в Японии я написал заявление на имя художественного руководителя: «В связи с тем, что я учился и работал в другом Малом театре, прошу меня от работы в данном Малом театре освободить». Думали, что я хохмлю, но я больше в Малый театр не пришел. С тех пор прошло 17 лет.

«Когда девушка проявила ко мне внимание, мы поженились»

— По поводу любимой женщины… Что у вас на личном фронте?

— Мы с моей женой Нонной Гавриловной живем вместе 41 год. Впервые я ее увидел, когда она выходила замуж за моего фронтового друга. Она мне тогда очень понравилась. Потом прошло много лет. Помню, я преподавал актерское мастерство в училище циркового и эстрадного искусства. Вдруг мне говорят: «Вас на улице ждет какая-то женщина с ребенком». Я спустился вниз, смотрю, Нонна стоит с девочкой лет четырнадцати. Она мне говорит: «Здравствуйте, вот моя дочь с ума сходит, так хочет быть артисткой». Я ее прослушал и не посоветовал. Теперь эта девочка мне благодарна, потому что стала директором лучшего книжного магазина в Москве. А к тому времени Нонна с моим другом уже развелась, и мы с ней стали встречаться. Я тогда был один. Ну, слово за слово — мы поженились.

— Это не первый ваш брак? Сколько у вас их было?

— Ой, я уже забыл.

— Вы ходок?

— Нет, просто, когда девушка проявила ко мне внимание, мы поженились, она родила. Я ни о чем не думал, прилично зарабатывал, очень много снимался.

— И сколько же у вас детей?

— Два сына от второго и четвертого брака и еще внебрачная дочка. Моему младшему сыну 40 лет, он работает в системе «Кодак», и мы с ним хорошо общаемся. Старший — инженер-экономист, но с ним мы вообще не контактируем. А свою нынешнюю супругу я очень люблю, и с годами все больше и больше. Я без нее уже не могу. Она из дома выходит, я уже как на иголках.

«Я свое все уже сыграл, силы уходят»

— Знаю, что вы очень наблюдательный человек и в ролях в театре и в кино старались показывать особенности знакомых вам людей.

— Да, в «Приключениях Электроника» я играл учителя математики, чем-то похожего, с одной стороны, на Маршака, а с другой — на моего знакомого врача. Городничего в «Ревизоре» я взял от своего соседа, украинца. У меня вообще есть целая коллекция походок, и стоит ее изменить — сразу же становишься другим человеком.

Еще бывают разные темпы речи, жесты. Это необъяснимая вещь. Когда мне было 27 лет, в Театре Станиславского я играл дона Педро в спектакле «С любовью не шутят». Я говорил по роли: «О боже, помоги мне», и губы у меня начинали дрожать. Зал аплодировал. А взял я это у одного скульптора. Он, такой мощный, с гривой волос, вышел на трибуну на каком-то совещании. Глаза горят, руку, громадную, как у молотобойца, выставил. Я думаю: «Ну, сейчас матом заорет». А он пропищал: «Материалу нету». И роль моего дона Педро была решена.

— Говорят, много будешь знать, скоро состаришься. По-моему, к вам это не относится.

— Да мне конец, сил уже нет никаких. Я свое все уже сыграл. Силы уходят. Я не могу спать, не могу лежать, желудок не работает. У меня болит все. Мне 85 лет, милый мой! У меня все друзья поумирали. А шваль разная живет. Как и я… Значит, и я?..

— Нет, Евгений Яковлевич, вы лучший! Здоровья вам, счастья и удачи.

Александр Мельман