Время, когда он учился в Московском областном педагогическом институте, Сергей Эдуардович Цветков определяет как Эпоху позднего застоя. Исторический отрезок от начала
Потребность в критическом переосмыслении преданий и легенд выросла у Сергея Цветкова до масштабов научного труда «Русская история». Пока серия представлена тремя томами, однако в анналах Интернета труду предрекают
Древнерусский новояз
— Сергей Эдуардович, как вы определяете жанр своих книг о выдающихся людях прошлого?
— Издательства называют их «беллетризованными биографиями». Я бы назвал «портретами на фоне эпохи». С них я начинал. Выбирал тех людей, которых внутренне понимаю. Автору важно вникнуть в психологию героя, чтобы не допустить ошибок. А ошибки бывают разительные даже у великих писателей. Вот, например, Вяземский критиковал Льва Николаевича Толстого, указывая на неточности в толковании характера Александра I в «Войне и мире». У Толстого есть эпизод, в котором царь разбрасывает с балкона пирожные народу. Как известно, Лев Николаевич не особенно жаловал власти предержащие. Вяземский как участник тех событий указал, что такого эпизода не было. Не отрицая права писателя на вымысел, он настаивал что жест, описанный Толстым, совершенно не в характере Александра I, потому что боязнь выглядеть посмешищем — одна из характеристик светского человека того времени, Александра в частности.
— Насколько вы как историк доверяете писателям, которые пишут о реальных людях и событиях?
— Историческому роману в России не повезло. Напомню, этот жанр появился в 1814 году с выходом книги Вальтера Скотта «Уэверли». Вальтер Скотт своими лучшими произведениями преобразил литературу и надолго определил ее дальнейшее направление, удачно совместив увлекательное повествование с психологическим раскрытием личности в социально-историческом контексте. С тех пор почти каждое десятилетие в Западной Европе появлялись авторы, которые историческим романом двигали вперед весь литературный процесс.
У нас исторический роман редко становился фактом «большой литературы». В XIX веке можно вспомнить «Капитанскую дочку» Пушкина и «Войну и мир» Толстого. В
Впечатления от чтения исторических романистов у меня в целом грустные. Сплошь и рядом вижу, что писатели разучились отличать вымысел от клеветы. Другая беда — их неспособность добиться исторической достоверности, неумение создать правдивую среду для своих героев. Скажем, писатели, разрабатывающие древнерусскую тематику, изобрели
— До какой степени писатель-историк может лирически отступать от фактов и документов?
— Могу сослаться на Андре Моруа. Он приходил в ужас, когда его биографии называли беллетризованными. Считал, что биограф в праве оперировать только фактами. Литературное творчество для него заключалось в их отборе и компоновке. При этом его книги читаются на одном дыхании!
Однако такой метод хорош, когда не углубляешься дальше XIX века. Занимаясь историческими личностями XVI-XVIII столетий, видишь, что некоторые моменты в их жизни плохо освещены. Здесь я могу допустить
— Зато теперь это весьма популярный жанр.
— И слава Богу! Историкам будет с чего лепить образ эпохи.
— Как быть с историческим анекдотом, слухом и прочими догадками, которые нельзя проверить? Например, о герое одной из ваших книг, Александре I, есть легенда: будто бы он не умер в Таганроге, а стал старцем Федором Кузьмичом…
— В своей книге эту версию упоминаю, но не останавливаюсь на ней, потому что изучил массу исследований, убедительно опровергающих ее. Надо сказать, что люди, которые считают ее подлинной, показывают полное непонимание психологии Александра. Он был, что называется, комильфо. Вот, например, по Петербургу тогда гуляла сплетня: якобы государь, дабы придать своим ногам красивый рельеф, подкладывает под икры вату. Когда Александр об этом услышал, пришел в неистовство: ему была невыносима одна мысль, что окружающие находят недостатки в его внешности. Теперь представьте, мог ли такой человек уйти странствовать в Сибирь. Мог бы, наверное, если бы его «рубище» сшил лучший французский портной.
— Но откуда мог взяться такой слух?
— Слухи о посмертной судьбе Александра I, точнее о том, что он вовсе не умер, появились почти сразу после его кончины. Легенда о Федоре Кузьмиче — лишь последнее их «издание». Первоначально же поговаривали, что Александр бежал в Америку. Действительно, в молодости Александр писал друзьям, что его тянет к частной жизни, и если он станет императором, то только лишь для того, чтобы дать России конституцию. Потом, дескать, отречется, уедет на Рейн или в Америку… Легенды, ложные учения и псевдорелигии, как правило, основываются на
— Труднее писать о личностях, которые на слуху, или о тех, чья жизнь пока мало кому известна?
— Когда в наличии есть хорошая биография, хотя бы и столетней давности, вроде и незачем еще раз писать о человеке. Но я выступаю как архитектор: кирпичи известны не одно тысячелетие, но это не мешает строить из них другие здания. Так и в исторической науке: новая гипотеза может опираться на известные факты.
Мой «Царевич Дмитрий», пожалуй, хороший тому пример. Давно существует точка зрения, что Дмитрий не погиб. И человек, которого мы называем Лжедмитрием I, — самый настоящий царевич, сын Грозного. Этому есть целый ряд подтверждений. Льщу себя надеждой, что мне удалось несколько пополнить их число. Правда, все они косвенные, но их совокупность рождает достаточно определенную картину. Но ни эта гипотеза, ни общепринятая (хотя и более невероятная!) — о царствии Гришки Отрепьева, не могут перевесить друг друга, потому что новые источники не вводятся в оборот уже сто пятьдесят лет.
В наше время продвинуть этот вопрос может только генетическая экспертиза. Благо останки Дмитрия и Ивана Грозного сохранились. Если исследование докажет их родство — вопрос закроется. А если нет?.. Но в любом случае научная добросовестность требует такого исследования.
Вот только стоит оно, как говорят, около 100 тысяч долларов. Выступая на радио, я предложил состоятельным людям, которые хотят оставить свое имя в истории русской науки, финансировать проведение ДНК-экспертизы. Был даже один звонок. Но потом человек — кстати, тезка царевича, передумал.
Маска, я тебя знаю!
— Почему вас заинтересовала судьба государственных тюрем Европы — Бастилии и Тауэра?
— Меня вообще привлекает символическое в единичном явлении. Обе тюрьмы — безусловные символы. Возьмем Бастилию. В массовом сознании это мрачное место, где столетиями гноили жертв королевского произвола. Между тем этот зловещий образ не совсем справедлив. За исключением периода правления Людовика XIV, который устроил гонения на гугенотов, в ней редко находилось больше дюжины заключенных одновременно. А создавалась эта тюрьма как место заключения аристократии. Туда долгое время сажали герцогов, графов, на худой конец маркизов. Им предоставляли несколько комнат, которые они могли меблировать по своему вкусу. Здесь же размещалась прислуга. Если заключенных не устраивала тюремная пища, им разрешалось заказывать блюда в ресторанах или у домашних поваров.
14 июля 1789 года в крепости находилось всего семеро узников. Четверо из них — фальшивомонетчики — почему бы им не сидеть? И только один — это действительно вопиющий случай — провел в застенках несколько десятилетий за то, что написал эпиграмму на маркизу Помпадур. За несколько дней до падения Бастилии из нее перевели в Шарантонскую лечебницу небезызвестного маркиза де Сада. Иначе и он был бы освобожден как жертва королевского произвола. Как видите, штурмовать крепость не было смысла. Более того, королевская власть сама обсуждала проект сноса Бастилии — слишком дорого она обходилась казне.
Тюрьму для аристократов разрушил простой народ. Две другие, — действительно жуткие тюрьмы, где в страшных условиях содержали заключенных из простонародья, — никто пальцем не тронул! Таков один из парадоксов революционного сознания.
Еще миф Бастилии — «Железная маска». На Западе этот вопрос уже закрыт, и только в России
Тайные агенты Людовика выкрали его и доставили в Бастилию. А маску надели, но не железную, а карнавальную, венецианскую. Надо заметить, что ношение масок в повседневной жизни было в то время обычным делом. Как сейчас черные очки — надеваешь, если не хочешь быть узнанным. Узнику нельзя было ни с кем говорить, его имя тщательно скрывали. Но на рубеже
— Ну и профессию вы избрали — разочаровывать читателей, которые верят романтическим легендам…
— Мифы никуда не денутся. Историк лишь в редких случаях может повлиять на общественное мнение. Это удавалось единицам. О ГУЛАГе писали и до Солженицына! Но никто не верил в существование системы концлагерей в СССР. После Солженицына сомневаться в реальности ГУЛАГа — все равно, что отрицать Холокост.
Работа над ошибками
— Как появилась идея продолжить дело С.М. Соловьева — создать серию «Русская история»?
— Идея принадлежала директору издательства «Центрполиграф» Д.Е. Шепетину. Я имел дерзость согласиться, хотя во многом на тот момент был не готов к такой работе. Пришлось на полтора-два года погрузиться в древнерусскую историю, прежде чем начать писать. Сейчас ежедневно прочитываю около двухсот страниц.
Когда стал изучать материал, понял, что в древней истории укоренились многие мифы, в истоки которых никто не хочет даже заглядывать. Решили ученые двести лет назад, что варяги — это норманны, то есть скандинавы, — и ладно. Хотя нет никаких сведений, что викинги навещали наши края раньше
Еще один мифический постулат — торговый путь «из варяг в греки», вдоль которого будто бы строилось наше государство: из Балтийского моря, через Неву и Волхов в Ильмень-озеро, оттуда по реке Ловать в Днепр и в Черное море. На самом деле единственное упоминание об этом пути находится в самом начале «Повести временных лет». Но это — апокрифический сюжет о том, как апостол Андрей Первозванный посетил Русь. Причем, как показывает филологический анализ, она сложилась не ранее XIII века. Видимо, один из поздних переписчиков летописи перенес ее в начало Повести.
В последующем тексте нет ни одного упоминания о том, что
Торговый путь, который усеян находками, проходит совсем в другом месте — от Балтики по Каме и Волге к Каспийскому морю, с ответвлением по Дону — в Черное…
Или пресловутый «варяжский вопрос» — о роли варягов в древней русской истории. Распространенная ошибка, будто варяги существовали в
Варягами, или варангами, жители Константинополя прозвали наемников из поморских славян. На Руси «варягом» стали обозначать иноземного наемника вообще. В легенде о призвании князей летописец воспользовался современным ему словом для описания событий конца IX века. И озадачил историков на века…
На сегодняшний день накопилась масса археологических, антропологических, лингвистических исследований и открытий, которые приводят к полному пересмотру сложившихся взглядов на древнюю русскую историю. Но они на 80% остались в научных журналах. И практически не были востребованы историками, которые писали обобщающие труды, в том числе школьные и вузовские учебники. Вот почему историография древней Руси так слабо развивалась.
Норманнская теория — последний и чрезвычайно вредный идеологический пережиток в отечественной науке. Вредный, потому что ложный. Со всей ответственностью могу сказать: скандинавами наши первые князья не были.
— Так кем же тогда?
— Занимаясь викингами, пытаясь отыскать в их среде истоки самого корня «рус», ученые не заметили целый народ, который является коренным носителем русского имени.
На Западной Украине и отчасти на территории Венгрии и Австрии живут русины. С ними рядом — лемки. Русины и лемки — народы-странники, чье происхождение до сих пор не выяснено. Вместе они
Спустя столетие видим русинов и лемков (в «Германии» Тацита) на южном берегу Балтики. И если мы прочертим линию по этому пути, то окажется, что везде они оставили топографические следы — названия поселений и местностей с корнями «рус», «рос», «рут», «руг» и «лем». А коренной народ никогда не оставляет своего имени в названии местности. Поэтому мы можем говорить о том, что это следы миграции — из Восточного Средиземноморья на южный берег Балтики, а оттуда — во время Великого переселения народов — на средний Дунай и Карпаты. Видимо, в
Это объясняет, почему, с одной стороны, Нестор пишет, что «словенский и русский язык — один есть», а с другой — никогда не смешивает русов с восточнославянскими племенами. Видимо, захватив при князе Олеге Киев, русины образовали государственную элиту, которая долгое время не ассимилировалась с восточными славянами. Кстати, первое упоминание русского имени в нашей истории — договор Олега с греками. И в нем представитель Руси в единственном числе именуется «русин». Замечу еще, что Олег в договоре называет себя «светлый князь». А у скандинавов никогда не было такого титула.
В этой теории происхождения Руси и древнерусского государства я абсолютно уверен. Призываю историков рассмотреть ее. Если найдутся серьезные возражения, готов их принять.
— На какие исследования вы опирались при выстраивании своей теории?
— Их много. Например, работы дореволюционного историка С.А. Гедеонова, покойного академика А.Г. Кузьмина и ныне здравствующего А.Л. Никитина. Вообще список литературы для каждого из томов «Русской истории» включает до трех сотен наименований.
— Говорят, Россия — страна с непредсказуемым прошлым. Вы согласны?
— Это выражение обычно употребляют в ехидном смысле: мол, у нас любят переписывать историю в угоду политическим режимам. Но если его относить к самому научному процессу, то в нем нет ничего обидного. Наука ведь не может не развиваться. Историк не должен быть жрецом, хранителем незыблемых преданий. Время от времени переписывать прошлое необходимо, но не в угоду политикам, а в интересах научной истины.
Хотя история и называется наукой последние лет двести, на самом деле использовать подлинно научные методы она стала только в XX веке. С их помощью еще только предстоит разгрести многие завалы. Не сомневаюсь: если наш политический строй снова не станет тоталитарным, историки со временем прочертят четкую линию исторического развития России от древнейших времен до наших дней.
— С какими историческими эпохами вы бы сравнили наше время?
— В плане национально-государственном мы отброшены лет на 400 назад, к тем временам, когда значительная часть русского населения пребывала вне границ Московского государства, и вся политика власти была направлена на включение этих бывших русских территорий в состав страны. Думаю, не избежать этого и в нашей последующей истории. 25 миллионов русских людей, каждый седьмой россиянин, оказались за пределами России. Потеря соотечественников — страшное преступление!
В то же время мы заново открываем мир, как бы еще раз входим в семью цивилизованных народов. Это сродни Петровской эпохе. В области культуры мы вернулись к состоянию после монгольского нашествия — сплошные развалины. Но монголы — дети по сравнению с большевиками. За период Советской власти мы потеряли 80 или 90 процентов материального и духовного прошлого. Многое из уцелевшего теряем до сих пор…
Сейчас Россия напоминает человека, которого долго били. Он отлежался, пришел в себя, пытается встать. Но в голове шумит, его качает.
Ему нужно сейчас заниматься лечением ушибов и переломов, поменьше думать о делах Ближнего Востока и больше — о делах Тамбовской губернии…
— По прошествии какого времени можно судить об эпохе?
— Практика последних двух тысячелетий показывает, что по истечении
— Не хотелось бы заканчивать разговор на столь минорной ноте…
— Историку трудно быть оптимистом. Потому что он знает ту цену, которую обществу приходится платить за прогресс. Поверьте, она лишь в редких случаях может называться оправданной или, по крайней мере, разумной. Для занятий историей нужно иметь определенную силу духа. Стендаль недаром говорил: «Чтобы знать истину, надо иметь мужество смотреть ей в лицо».
Анастасия Белякова
