Когда прошел первый шок от пожара, сгубившего церковь Успения в Карелии, и сошли на нет пересуды о поджигателе-подростке, гостившем у бабушки на каникулах, остались вопросы: почему горят наши памятники? Почему за это никто не отвечает? «Огонек» задал их специалистам
Страшные снимки объятого пламенем шедевра XVIII века (1774 год постройки) стали шоком. Пересуды о школьнике-сатанисте, получавшем инструкции по планшету, и молва о бригаде пожарных, прибывшей на место без капли воды в цистерне, вызывали раздражение. Но главное, что угнетало,— это ощущение беспомощности: ведь вслед за очевидным вопросом «Кто виноват?» во весь рост возник куда более принципиальный — «Что делать, чтобы сохранить оставшееся?», который ни по горячим (извините за невольный каламбур) следам, ни позже внятного ответа от властных инстанций так и не получил. И это понять и принять невозможно: как же так получается, что начальство по телевизору и в отчетах дружно клянется в патриотизме, но безразлично взирает на гибель бесценного культурного наследия, которое и сделало из нас нацию?
Проект есть — памятника нет
Начнем с контекста, который удручает не меньше самого недавнего пожара: печальная участь церкви Успения немногим отличается от десятков других исторических памятников на территории Российской Федерации, сгинувших за последние годы. Именно такая участь «Успенки» была… предрешена: почти оставленная прихожанами (богослужения в ней проходили только по большим праздникам), нерегулярно посещаемая даже туристами, церковь пустовала — по существу, стояла бесхозной. Последняя масштабная реставрация в ней прошла в минувшем веке, а проект ближайшей был составлен три года назад и… отложен для дальнейшего обсуждения. Несчастье могло случиться в любой момент и — случилось.
Сергей Куликов, главный архитектор Центральных научно-реставрационных проектных мастерских и председатель технического комитета «Культурное наследие» при Росстандарте, разводит руками:
— Получается так, что проект есть, а памятника уже нет. Думаю, если бы тогда (три года назад.— «О») работы начали, то и пожара бы не было. Был бы пригляд. А так … И ведь рядом не пустыня Сахара — целое озеро рядом. Да и стояла церковь не в деревеньке забытой, а на окраине города, где один из крупнейших комбинатов в Мурманской области (речь о Кондопожском ЦБК, одном из крупнейших производителей бумаги в Европе.— «О»).
Соблазнительно, конечно, считать поджог церкви исключением, но, увы, тут тоже начинают просматриваться закономерности. Кто накажет, раз нет хозяина? И дело не только в пересудах: деревянные памятники горят то тут, то там, молва винит в поджогах то одних, то других экстремистов — как это остановить? Ведь при очевидном «недеянии» властей перспектива только одна: ЧП будут множиться. Вот уже и «арт-поджог» возник: скандальная акция фотографа Данилы Ткаченко (он, к слову, лауреат престижной премии World Press Photo), который в прошлом году зажег целую заброшенную деревню XIX века (как предполагают эксперты, поморскую) ради ярких снимков.
— Уничтожены многочисленные постройки. А ведь это могли бы быть и объекты культурного наследия! — сокрушается Артем Демидов, председатель центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК).— Но они стояли брошенные, непризнанные, никому не нужные. Вот этот фотограф и поджег в знак какого-то освобождения. Само собой, никакого наказания за свою идиотскую акцию он не понес…
Стоит добавить: с мыслями об этой опустелой деревне фотограф прожил около двух лет и, как сам объяснял, слишком привык к окружавшему его «хламу»: письмам, фотографиям, книгам — целым летописям чужих жизней, забытым на старых чердаках. И нашел единственный, по его выражению, самый русский способ порвать с прошлым — взять и сжечь. Как квалифицировать такие «поиски смысла», вопрос скорее административный, чем культурологический. Но квалификация нужна — иначе «русский способ имени Ткаченко» неизбежно будет плодить последователей.
Речь, впрочем, не только о конкретном эпизоде — о взгляде на проблему сохранения исторического наследия в принципе.
Даже звучит наивно. Или это от отчаяния? Ведь памятники в России в XXI веке (не знаю, как с рукописями) явно горят.
— Весь вопрос в комплексном подходе к культурному наследию,— объясняет Демидов.— Церковь Успения была филиалом музея, это выдающийся памятник, его реставрировали, но ежедневно она почти не использовалась. По сути, церковь в Кондопоге стояла бесхозной. Будь там, скажем так, рачительный пользователь, была бы и какая-то гарантия сохранения. На самом деле таких случаев много, мы просто о них не знаем. Какие-то памятники пропадают, какие-то горят, ветшают, рушатся. Словом, беда…
Эксперт добавляет: не меньше вреда, чем огонь, деревянным храмам наносят и горе-реставраторы. Именно благодаря им Карелия заслужила репутацию зоны бедствия в том, что касается деревянного зодчества,— пожар в Кондопоге лишь ее закрепил. Стоит вспомнить, к примеру, как, решив перенести Варваринскую церковь (XVII век) из села Яндомозеро в другое, по соседству, ее сначала… растеряли по дороге — аж в трех разных местах! Потом все же собрали и даже начали восстановление (благополучно пропустив сроки сдачи объекта, указанные в контрактах), но судьба церкви и ныне покрыта мраком: по плану она должна стоять на новом месте с 2016-го, но не стоит, кто приглядывает за контрактами и есть ли средства на их исполнение, не совсем понятно. Схожая история с объявленной реставрацией (с полным демонтажем и сборкой заново) и у другого карельского храма — Успенского собора (XVIII век) в Кеми. По вине подрядчиков и здесь сроки сорваны: остается гадать, когда собор снова будет стоять и много ли в нем останется подлинного. Впечатляет, что все три случая (пожар в Кондопоге и обе губительные реставрации) произошли в Карелии всего за три года.
— Если после реставрации от храма сохраняется хотя бы 50 процентов от подлинника, это уже считается хорошим результатом,— добавляет «краски» Константин Михайлов, координатор «Архнадзора» и главный редактор сайта «Хранители наследия».— Считается, что древесина недолговечна, вот только при этом недоговаривают, что разрушается она в отсутствие ухода. Храмы же, которые находятся под контролем, могут стоять (и стоят!) столетиями.
Страна невыученных уроков
Парадокс налицо. Россия — уникальная страна по числу и разнообразию памятников деревянного зодчества, но вспоминаем мы об этом от утраты к утрате. А вот не столь богатые деревянными шедеврами Норвегия, Швеция и Финляндия мало того, что обеспечили безопасность храмам из дерева, так еще и целые городские поселения из этого материала сохраняют, а многие даже функционально используют.
В нашей стране долгое время действовал один универсальный рецепт спасения крупных церквей (деревянных и прочих) — их передавали в музеи-заповедники, и каждый памятник попадал под надзор сторожа, выбиравшегося обычно из местных, который не давал разрастись траве вокруг, закрывал ставни, проверял замки и всячески заботился о том, чтобы объект аккуратно выглядел изнутри и снаружи.
— Теперь этот рецепт не работает. Хотя это было, как говорят итальянцы, мерой превентивной реставрации,— поясняет Сергей Куликов.— Заделанная вовремя дырка исключала протечку, проверка громоотвода или чистоты помещения после туристов на предмет, скажем, окурков помогала избежать пожара. Система работала, но в рамках оптимизации всего и вся сторожей не стало, многие памятники ушли на баланс в музеи, а музеи переформатировали. Те памятники, которые оказались вне территории музеев-заповедников, на отшибе, выпали из поля зрения начисто — бесхозные, ничьи…
Наверное, все так. Но в Кондопоге-то и сторож был, и город рядом, а церковь все равно не спасли. Как же так? — Нет ответа. Артем Демидов из ВООПИКа напоминает только, что и в советские времена система музеев-заповедников, в которые свозились памятники для сохранности, не была панацеей. Объекты строились в определенном природном ландшафте, и сохранять их нужно в нем, а не свозить, как в зоопарк. И соглашается: ни географическое положение, ни сторожа, ни охранный статус у нас памятники деревянного зодчества от неприятностей не гарантируют.
— Возьмем для примера последние пожары в Сергиевом Посаде,— говорит председатель ВООПИКа.— Мы обнаружили на его территории замечательный деревянный домик XIX века, пытались привлечь к нему внимание общественности, но в 2017 году он все же сгорел, и дело вовсе не в поджоге (его следов не обнаружили). На мой взгляд, памятник пропал, так как был никому не нужен и просто брошен. Человек не оставит без присмотра свою дачу, скажем, месяца на два-три, а бесхозный памятник — легко…
Ну хорошо, согласились с этим. А делать-то что? Как выяснилось, в 2016 году Министерство культуры заказало (по результатам конкурса) ООО «ЭКОКУЛЬТУРА» на бюджетные средства «Концепцию сохранения памятников деревянного зодчества и включения их в культурный оборот до 2025 года». Заказ был выполнен, однако, несмотря на довольно подробно описанные механизмы защиты памятников, продуманный список самих объектов, которые прежде всего нуждаются в сохранении и определенных защитных процедурах, перечень первостепенных работ на объектах и другие детали, документ уже полгода находится на рассмотрении в Роскультпроекте. И — без движения.
— Концепцию делали специалисты по охране наследия. Если ее примут, будут нужны еще и менеджеры по продвижению этого наследия,— описывает перспективу Константин Михайлов.— Не могут же эти объекты просто стоять в мертвых деревнях, посреди пустующей местности — они должны быть включены в социальную ткань. Либо к ним нужно протянуть нить познавательного, культурного или даже экстремального туризма…
Короче, все эти меры могут занять годы. А горит — сегодня. Поэтому, подчеркивает Михайлов, в первую очередь нужны элементарные противопожарные меры.
— По степени пожароопасности,— поясняет эксперт «Огоньку»,— памятники деревянного зодчества можно приравнять к нефтебазам и бензоколонкам. И чтобы на таком объекте поставить видеокамеру и систему автоматического пожаротушения, никакой концепции не надо. Случай в Кондопоге, я считаю, должен быть разобран до деталей, чтобы выявить и прикрыть уязвимые места в системе защиты памятников. А итогом разбирательства должен стать судебный процесс. Есть конкретные люди, которые ответственны за сохранность памятника; нужно назвать их пофамильно. Задача — не просто найти виновных, а снизить вероятность повторения подобного. Если увидят, что не сошло с рук, то и другие «пользователи» призадумаются. Вывод простой: принимая на баланс национальное сокровище, надо понимать, что вместе с ним принимаешь ответственность. И чтобы потом ничего нельзя было списать на 15-летнего мальчика и жаркую погоду...
«Огонек» попытался выяснить у Министерства культуры, готово ли оно к предметному разговору по горячим следам трагедии. В частности, собирается ли отправить в Кондопогу собственную комиссию, чтобы провести расследование на месте и установить личности виновных? Собирается ли вносить изменения в Концепцию сохранения памятников деревянного зодчества, в частности, по установке систем пожаротушения?
Пока реакции ведомства нет. Может, Минкульт просто тщательно обдумывает ответы?
Памяти «Успенки»
Головешки от кондопожской церкви еще не остыли, а спор о ее реконструкции и даже о воссоздании (по фотографиям) знаменитого иконостаса силами современных художников захватил профессиональную общественность. Видимо, такова уж у нас новая формула защиты культурно-исторического наследия: что имеем, не храним, потерявши — строим копию.
Реставраторы с именем, правда, выступают против реконструкции в жанре новодела, предлагая уж лучше перенести на место сгоревшей церкви какой-нибудь другой храм, находящийся в небрежении, и тем самым почтить память многострадальной «Успенки». Это близко и прихожанам: им больно смотреть на пустынный берег, где когда-то высилась самая статная деревянная церковь русского Севера. Дискуссия, похоже, будет принципиальной: ВООПИК не против нее, но предлагает не торопиться и принять как можно более взвешенное решение.
— Вопрос восстановления памятника — на самом деле это вопрос отношения к подлинности,— говорит реставратор Сергей Куликов.— Подлинный облик этой церкви вряд ли получится восстановить, она в любом случае будет другая. Утраченное в принципе восстановить невозможно.
Между тем очевидно: то, что еще подлежит спасению, спасти и возможно, и необходимо. Если, конечно, мы поняли, наконец, зачем нам все это нужно…
