Коней не было. Наверное, их остановили на дальних подступах к Цирку на Цветном бульваре. Ну и ладно: не лошадок вовсе ходим мы смотреть к Никулину, а скорее, тех, кто мягко прерывает их яростный галоп.
Когда-то, будучи студентами, мы рисовали порой что-то на салфетках в кафе. Если это случалось однажды, говорили: люблю иногда зайти в кафе и... Вторичный творческий акт обозначался словом часто. Если авторучка за столиком доставалась трижды, говорили: всегда.
Исходя из этого критерия, я могу сказать, что в цирке прямо-таки вырос. Ещё бы: второй фестиваль подряд смотрю по пять представлений! И теперь могу считаться экспертом с мировым именем в области международных молодёжных фестивалей-конкурсов в Цирке на Цветном бульваре. Даром что из девяти этих встреч я пропустил семь. Не квантовая физика. А искусство для меня лично. То есть для народа.
Поэтому и оценки я буду давать зрительские. С лёгким уклоном в историю.
Начну прямо с вывода. В цирке, как и везде, идёт борьба между условной «традицией» и условным же «модерном». За традицией — трюк. Работа с животными, работа с предметом, а главное — работа с собственным телом. За модерном — театрализация. Которая сама по себе не есть дурное качество. Её неуместность проявляется только в крайностях. Говоря короче, пока цирковой номер драматургичен в рамках условной пантомимы или народного площадного театра, он хорош. Когда же цирковой режиссёр осмеливается покинуть обжитую территорию, результат теряет эстетическую однозначность. Здесь первое и единственное: не перемудрить. Ибо культуры есть только две: народная и лакейская. Первая естественно имеет в виду дворянскую, а вот вторая...
Вторая ориентируется на буржуазную. Которая, в свою очередь, адаптирует под себя культуру аристократическую. Удачи бывают: некий английский актёр хорошо расписывал «по ролям» древние истории для своей труппы. Результат: их разыгрывают на сцене уже четыреста лет, и не только в Англии. Но, повторю, так бывает редко.
Чаще бывает какая-то половинчатость: ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Хотя и «кочерга» получается частенько увлекательной. Особенно в цирке.
В этом году обошлось почти без «недокочерги». Что подтверждает статус фестиваля.
Парад-алле — и вот в манеже появляются акробаты на дорожке под руководством Сергея Рубцова. В их выступлении нет никакой «фабульности», они прыгают, крутят сальто, они просто показывают себя. Каскад головокружительных трюков, костюмы средневековых шутов — и что? Рождается сюжет. Я вдруг без усилий ощущаю себя на древней ярмарке Великого Новгорода. Справа — русский князь, он довольно посмеивается вместе со мною, скорее смердом, нежели дружинником. Слева — остзейский барон, он приехал по каким-то своим делам с дружественной Ганзой. В общем, гармония. Мы — один русский народ. При этом белый и европейский. Кто подарил это чувство? Да вот эти сильные парни из Цирка Никулина!
Они не гнались за «смыслом». Они поняли главное — смысл в том, чтобы быть здоровыми, сильными и ловкими. Остальное может лишь помешать.
Как помешала, например, «изысканность» западноевропейским гостям. Акробату на шесте Полу Херцфельду из Франции и франко-швейцарскому дуэту на канате «Шарлотт и Сафорин». Оба номера не были лишены настоящего изящества. Фрагменты очаровывали, но погоня за «историей» не увенчалась успехом. От выступлений, которые заявлялись осмысленными и законченными, осталось чувство пустоты. На множество «ахов» в процессе пришлось единственное «и что?» по окончании. У парня был более цельный номер — он стал лауреатом. Тогда как девушки — всего лишь дипломантками.
А вот первым акробатам досталось «золото». По справедливости. Пусть не единственное, но несомненное.
Особая статья цирка — клоуны. С этим беда. В «рыжего» играть считают несовременным, а если пытаются, то без успеха. Бельгийский клоун Барто изображал «тупого». Настолько удачно, что порой за него было стыдно. Правда, вдруг бельгийцам это в радость: здесь необходимо сделать поправку на традиции. Ибо американский дуэт Алекс и Белла Чер (русские по языку и настоящим именам!) показал то, что мне, например, увиделось не столько даже строгим следованием традиции, сколько творческим развитием этой самой «архаики». Выступай Алекс и Белла под русскими именами, я бы вспомнил Петрушку, но дуэт из США закономерно отсылал зрителя к англосаксонским Панчу и Джуди, супружеской паре площадного кукольного театра.
В жестах Алекса хватало грубости и неприличия. В поведении Беллы — стервозности. Но за всеми их междоусобицами угадывался неподдельный лиризм без деклараций. Каждый в этой паре был «рыжим» и «белым» одновременно. Это легко понять населению «земли» — крестьянам и помещикам; труднее — насельникам «людской», которым главное, чтобы было «богато» в понятных только им смыслах.
Собственно, все номера уложились в эстетический диапазон между указанными выше. Будь у меня репортаж, я бы нашёл доброе слово для каждого. Поверьте, каждый конкурсант это заслужил, но у меня текст про другое. Про культуру, которую я люблю, которая ещё сохраняется в цирке почти нетронутой. Пусть это «почти» тревожит, но цирк в лучших проявлениях демонстрирует завидную реакционность и почтенную «отсталость» от моды.
Даже животные мне пришлись по вкусу, хотя и не были «даны в снедь». Я сторонник бархатной диктатуры. Мне приятно смотреть, когда подчинение доставляет естественную радость. Как аполлонический человек, я не люблю грубое насилие извне, хотя и признаю его необходимость.
Поэтому я пел от радости на выступлении морских львов Василия Тимченко («золото») и страдал вместе с тиграми «В развалинах старого замка» Андрея и Натальи Широкаловых (тоже «золото»).
Последний номер, однако, был затянут; его декорации отличались помпезной избыточностью, а поведение дрессировщиков — подчёркнутой демонстрацией риска. Кто спорит, сотни килограммов разящей мощи, суммарные метры клыков и когтей, децибелы рычания — всё это волновало. Номер не мог остаться без «Золотого слона», на смаковании опасности держится цирк, но! Цирк всё же не коррида, у которой основа — тавромахия, искусство убийства быка, восходящее к крито-минойской культуре. И если цирк забыл священные основы игр с пантерами и леопардами (а он, как кажется, забыл), то лучше не играться в смерть с большими кошками. Это я к тому, что здесь «модерн» мешает. Здесь цирк покидает свою обустроенную ойкумену, стиль страдает.
Впрочем, крепость многоликого цирка превосходит алмаз. Он вбирает в себя все этапы своей нелинейной истории. Он даже не забыл тот период, когда лучшим развлечением граждан почиталась демонстрация уродств и иных ненормальностей. Вокруг мутантов собирались сильные и здоровые люди. Они смотрели на редкость. На редкость смотрим сейчас в цирке мы. Это мы должны быть быстрыми, сильными, координированными, а они — такими же, но ещё готовыми умереть для развлечения тех, кому смерть не кажется эксцессом.
Короче, цирк неколебим: каждый вечер он собирает вокруг манежа людскую толпу и с удивлением всматривается в неё.
Евгений МАЛИКОВ
