Считается, что Сталин любил детей. Во всяком случае, как и многие политические и государственные деятели, он регулярно брал их на руки, фотографировался с мальчиками и девочками на торжественных мероприятиях и прослыл «лучшим другом детей». Впрочем, в Стране Советов он был «лучшим другом» для всех: физкультурников и писателей, летчиков и полярников, колхозников и шахтеров, а также для всех остальных граждан, кроме разве что «врагов народа». В свое время в городе Ворошиловграде (так тогда назывался Луганск) я видел у одного коллекционера изумительный плакат. В левой части его «вождь народов» держал на руках малыша в коротких штанишках. Подпись под ним гласила: «Товарищ Сталин – лучший друг мальчиков!» А в правой части было изображение генсека в той же самой одежде и в той же самой позе, но со школьницей на руках. Аннотация к картинке была следующей: «Товарищ Сталин – лучший друг девочек!» Середина плаката была украшена вертикальным пунктиром с надписью «Линия разреза». Скорее всего, плакат предназначался для школ с раздельным обучением (его ввели в 81 городе СССР в 1943 году), а совмещенные изображения были сделаны из экономии… Но любовь к детям «лучшего друга» была несколько странной. С одной стороны, он вроде бы хорошо относился к ним, а с другой – был одним из инициаторов и пламенным защитником закона, позволявшего применять смертную казнь к детям с 12-летнего возраста…
Дочь вождя неприятно поразили детские фотографии
Сталин не только фотографировался с мальчиками и девочками, но и украшал стены своего жилища репродукциями из журналов с детскими фотографиями.
Дочь Сталина фотографии чужих детей на Ближней даче по какой-то причине раздражали. Ей было непонятно, почему ее отец, у которого были все возможности для того, чтобы сделать, скажем, из большого зала Ближней дачи личную картинную галерею, не задумывался об этом.
Светлана Аллилуева писала в своих воспоминаниях: «Когда я была у него здесь последний раз, за два месяца до болезни и смерти, я была неприятно поражена: на стенах комнат и зала были развешаны увеличенные фотографии детей – кажется, из журналов: мальчик на лыжах, девочка поит козленка из рожка молоком, дети под вишней, еще что-то… В большом зале появилась целая галерея рисунков (репродукций, не подлинников) художника Яр-Кравченко, изображавших советских писателей: тут были Горький, Шолохов, не помню, кто еще. Тут же висела, в рамке, под стеклом, репродукция репинского «Ответа запорожцев султану» (картина называлась «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». – Ред.) – отец обожал эту вещь и очень любил повторять кому угодно непристойный текст этого самого ответа… Повыше на стене висел портрет Ленина, тоже не из самых удачных. Все это было для меня абсолютно непривычно и странно – отец вообще никогда не любил картин и фотографий. Только в квартире нашей в Москве, после маминой смерти, висели ее огромные фотографии в столовой и у отца в кабинете. Но так как он не жил в квартире, то и это тоже не выражало, по существу, ничего…»
Светлана, пытаясь найти объяснение появлению трогательных детских фото и репродукций портретов и картин, высказывала версию о том, что виновата или скромность вождя, или его страх, или что-то еще:
«В тот ноябрь 1948 года мы возвращались в Москву вместе, поездом… У меня в купе был журнал «Искусство», я сидела и разглядывала репродукции. Вошел отец, заглянул в журнал. «Что это?» – спросил он. Это был Репин, рисунки, этюды. «А я этого никогда не видел…» – сказал он вдруг с такой грустью в голосе, что мне сделалось больно… Я представила себе на минуту, что случилось бы, если бы отец вдруг – нет, в какой-нибудь специально отведенный для него лично, закрытый день – пошел бы посмотреть Третьяковку, – что бы там творилось. Боже! И что бы творилось потом! Сколько бы беготни, суд-пересуд, болтовни нелепой… Должно быть, отец сам представлял, что это для него просто стало невозможным – как и многие другие невинные, доступные другим развлечения. И он этого не делал. Или – он боялся. Не знаю…
Странно все в комнате – эти дурацкие портреты писателей на стенах, эти «Запорожцы», эти детские фотографии из журналов… А впрочем, – что странного, захотелось человеку, чтобы стены не были голыми; а повесить хоть одну из тысяч дарившихся ему картин он не считал возможным».
Как одни советские дети убивали и развращали других
Время от времени в прессе возникают дискуссии о том, насколько жестокими были введенные в апреле 1935 года меры по борьбе с преступностью среди несовершеннолетних. Внук Сталина по этому поводу даже судился с радиостанцией «Эхо Москвы», вступаясь за своего деда. Проиграл.
А предыстория введения расстрельной статьи для детей была такова. 19 марта 1935 года возмущенный нарком обороны Клим Ворошилов послал Сталину, Калинину и Молотову письмо о развитии детской преступности в столице. Наибольшее возмущение у него вызвали цифры, которые ему сообщил начальник Управления Рабоче-крестьянской милиции полномочного представительства ОГПУ-НКВД по Москве Леонид Вуль. В столице в то время было только зарегистрированных хулиганов-подростков около 3000 человек, из которых «800 бесспорных бандитов, способных на все».
А потом, приведя в пример случай, когда 9-летний мальчик ранил ножом 13-летнего сына заместителя прокурора Москвы Вениамина Кобленца, нарком писал: «Что касается данного случая, то я не понимаю, почему этих мерзавцев не расстрелять. Неужели нужно ждать, пока они вырастут еще в больших разбойников?» Кстати, данная фраза в историческом контексте звучит несколько двусмысленно: упоминаемые в документе начальник милиции и зампрокурора были расстреляны соответственно через два и три года…
«Вождь народов» откликнулся на инициативу о расстреле детей по обыкновению быстро. Лично правил проект совместного постановления ЦИК и Сов-наркома «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», которое было принято менее чем через три недели и опубликовано в «Правде» 8 апреля 1935 года (№ 97/6343). В нем черным по белому было написано: «Несовершеннолетних, начиная с 12-летнего возраста, уличенных в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытках к убийству, привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания».
На местах идея расстреливать детей вызвала некоторые вопросы к судебным инстанциям. Поэтому еще через двенадцать дней, 20 апреля, председателем Верховного суда СССР был разослан уточняющий постановление циркуляр с грифом «Совершенно секретно. Хранить наравне с шифром».
«Всем прокурорам союзных республик, краевым, областным, военным, транспортным, железнодорожным прокурорам, прокурорам водных бассейнов; прокурорам спецколлегий, прокурору
г. Москвы. Всем председателям верховных судов, краевых, областных судов, военных трибуналов, линейных судов; судов водных бассейнов, председателям спецколлегий краевых, областных и верховных судов, председателю Московского городского суда.
Ввиду поступающих запросов, в связи с постановлением ЦИК и СНК СССР от
7 апреля с.г. «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», разъясняем:
1. К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел).
2. В соответствии с этим надлежит считать отпавшими указание в примечании к ст. 13 «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик и соответствующие статьи уголовных кодексов союзных республик (22 ст. УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик), по которым расстрел к лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не применяется».
Летом того же года к нам приехал большой друг СССР писатель Ромен Роллан, который был принят Сталиным и беседовал с ним. В этой беседе, состоявшейся 28 июня 1935 года, писатель высказал некоторые сомнения в том, что закон, предусматривающий смертную казнь для детей, принятый в СССР, достаточно гуманен. И задал соответствующий вопрос, на который получил понятный ответ (расшифрованный текст беседы был помечен Сталиным «Совершенно секретно. Не для печати»):
Сталин. …Теперь позвольте мне ответить на Ваши замечания по поводу закона о наказаниях для детей с 12-летнего возраста. Этот декрет имеет чисто педагогическое значение. (Здесь и далее выделено автором.) Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей. Надо иметь в виду, что в наших школах обнаружены отдельные группы в 10–15 чел. хулиганствующих мальчиков и девочек, которые ставят своей целью убивать или развращать наиболее хороших учеников и учениц, ударников и ударниц. Были случаи, когда такие хулиганские группы заманивали девочек к взрослым, там их спаивали и затем делали из них проституток. Были случаи, когда мальчиков, которые хорошо учатся в школе и являются ударниками, такая группа хулиганов топила в колодце, наносила им раны и всячески терроризировала их. При этом было обнаружено, что такие хулиганские детские шайки организуются и направляются бандитскими элементами из взрослых. Понятно, что Советское правительство не могло пройти мимо таких безобразий. Декрет издан для того, чтобы устрашить и дезорганизовать взрослых бандитов и уберечь наших детей от хулиганов.
Обращаю Ваше внимание, что одновременно с этим декретом, наряду с ним, мы издали постановление о том, что запрещается продавать и покупать и иметь при себе финские ножи и кинжалы».
Любопытно, что к середине тридцатых годов публикации в прессе о реальных масштабах преступности, в том числе и детской, практически прекратились. Вся статистика была засекречена, а упоминания о беспризорниках, хулиганах и малолетних преступниках обычно связывались с давно ушедшими временами революции и Гражданской войны.
Публикации о хулиганстве очень заразительны
Конечно, для Ромена Роллана слова генсека были неким откровением, поскольку до этого ему внушали, что уж с детьми-то у нас точно все в порядке, а Сталин – их «лучший друг». Возможно, ему даже приводили слова из песни «Слава великому Сталину» (слова И. Добровольского):
Небывало радостными стали
Каждый шаг, учеба и досуг,
Потому что наш великий Сталин
Нам, ребятам, самый лучший друг.
Но Ромену Роллану все-таки было как-то удивительно, что такая замечательная идея – расстреливать малолетних преступников – была какой-то полулегальной, не очень обоснованной. И он стал вежливо, но настойчиво убеждать Сталина в том, что факты, которые приводились вождем насчет разврата и террора со стороны одних детей по отношению к другим, можно было бы опубликовать в прессе и тем самым показать, что подростковая преступность в СССР настолько опасна, что уничтожить ее можно только с помощью ответного террора. И аргументировать, в том числе и для зарубежной общественности, издание упомянутого постановления.
Ромен Роллан. Но почему бы Вам вот эти самые факты и не опубликовать? Тогда было бы ясно, почему этот декрет издан.
Сталин. Это не такое простое дело. В СССР имеется еще немало выбившихся из колеи бывших жандармов, полицейских, царских чиновников, их детей, их родных. Эти люди не привыкли к труду, они озлоблены и представляют готовую почву для преступлений. Мы опасаемся, что публикация о хулиганских похождениях и преступлениях указанного типа может подействовать на подобные выбитые из колеи элементы заразительно и может толкнуть их на преступления.
Ромен Роллан. Это верно, это верно.
Вот так будущий генералиссимус простой, но емкой фразой убедил наивного классика французской и мировой литературы в своей правоте. Более того, он развил свою мысль дальше и стал объяснять непонятливому иностранцу, что никаких разъяснений о том, что этот «декрет» на самом деле не будет действовать, а издан в качестве «страшилки» для уголовников, никоим образом давать нельзя:
Сталин. А могли ли мы дать разъяснение в том смысле, что этот декрет мы издали в педагогических целях, для предупреждения преступлений, для устрашения преступных элементов? Конечно, не могли, так как в таком случае закон потерял бы всякую силу в глазах преступников.
На самом деле генсек, конечно, обманывал писателя. Постановление ЦИК и Совнаркома от 7 апреля 1935 года в действительности было направлено не только и не столько против уличных хулиганов, сколько против детей «врагов народа». Некоторые защитники вождя писали о том, что список преступлений, за которые привлекали к ответственности несовершеннолетних, был таков, что «политических» за них судить было нельзя. В действительности же детей судили за «попытки убийства», как правило, по тем же эпизодам, что и их родителей. Количество несовершеннолетних, репрессированных в годы действия постановления (1935–1947 и 1950–1959 гг.), посчитать практически невозможно. Например, время от времени озвучиваются непроверенные данные, что из более чем 20 тысяч человек, казненных на Бутовском полигоне, детей было чуть больше 160. Но Бутовский полигон был не один…
В дальнейшем в СССР смертная казнь в отношении несовершеннолетних применялась всего несколько раз. Самым известным случаем был расстрел Аркадия Нейланда, законченного маргинала – убийцы из Ленинграда, который накануне своего 15-летия 27 января 1964 года в квартире на Сестрорецкой улице убил топором молодую женщину и ее трехлетнего ребенка.
Поймали его довольно быстро – через три дня, но уже в Сухуми. Офицер 9-го управления КГБ СССР Алексей Сальников, восемь лет работавший с Хрущёвым, рассказывал мне, что Первый секретарь ЦК, которому доложили о преступлении, был в бешенстве. Видимо, этим объяснялось его решение в любом случае расстрелять Нейланда. Действующее законодательство этого не позволяло (расстрелять могли только после 18-летия, а в возрасте 16–17 лет верхней планкой был десятилетний срок).
Как «легализовали» смертную казнь несовершеннолетнего в случае с Нейландом? 17 февраля 1964 года было принято постановление Президиума Верховного Совета СССР о том, что в отношении несовершеннолетних допускается применение смертной казни. А затем собрали всех судей Ленинграда и провели письменный опрос: следует ли придать этому постановлению обратную силу. Судьи ответили «да». 23 марта Нейланда приговорили к расстрелу, а 11 августа привели приговор в исполнение.
Алексей БОГОМОЛОВ
