В Новой Третьяковке открыта выставка «Поколение XXI. Дар Владимира Смирнова и Константина Сорокина». Она представляет не столько новое — XXI века — поколение в современном искусстве России, сколько институциональную перспективу этого искусства в сложившихся политических обстоятельствах
Забывая о социальном дистанцировании, зритель выбирает сердцем, голосует ногами и толпится внутри и снаружи инсталляции Романа Мокрова «Домой» (2012). Чтобы понять подтекст феерически веселого видео, где два парня в пляжных шортах улеглись пузом на надувной матрас и гребут по заросшей камышом канаве вроде тех, что пассажир обычно видит вдоль путей из окна поезда, надо пройтись по мосткам у стен видеоотсека, изображающего болото, и рассматривать старые черно-белые фотокарточки: художник следует туристическим маршрутом своего отца — река, по которой в молодости сплавлялся отец художника с друзьями, обмелела и заболотилась, романтику рюкзака, палатки и байдарки вытеснила экзотика Мальдив, представления о туризме, досуге, благополучии и, может быть, даже самом счастье изменились. Правда, образ пляжника на надувном матрасе в болотистом, сплошь покрытом ряской водоеме появился чуть ранее инсталляции «Домой» — на фотографии «Плыви в лето!» из серии «Немосква» (2010), где какое-то неказистое Подмосковье, вероятно, родные мокровские Электроугли, силится предстать этаким тропическим раем. Зритель прав: работы Романа Мокрова — не просто одни из лучших на и в целом неплохой выставке, это своего рода идеал, то, к чему стремится меценатская программа Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина, свежее, молодое, отчаянное, веселое, желательно нестоличное искусство, в котором политика не заглушает поэтику.
Строго говоря, «Поколение XXI» слеплено из разных поколений — и в демографическом (экспонентам от 50 до 30), и в историко-художественном смыслах (одни заявили о себе в 1990-е, другие — в 2010-е): группа «Синий суп» и «Группировка ЗИП» — современники, но между ними поколенческая пропасть и разлом эпох. И все же, несмотря на разницу в возрасте и времени инициации, почти всех художников выставки можно окрестить «молодым искусством» — этот еще не вполне конвенциональный термин, сравнительно недавно пришедший в Россию, давно нуждается в контекстуализации.
Не секрет, что все новое, революционное, авангардное искусство было по большей части молодо — «Разрушение молодит», как гласил нео- (или псевдо-?) ситуационистский лозунг группы Claire Fontaine. Но уже в 1980-е, когда взошла звезда Жан-Мишеля Баския, стало ясно, что молодость искусства — не только естественный эволюционный механизм, но и институциональный запрос. На вопрос, в чем же состоит этот запрос, левая критика отвечала однозначно, что это запрос рынка, готовившегося стать глобальным, и приводила группу, брендированную как «Молодые британские художники» (Young British Artists, YBA), в качестве аргумента — с того самого момента, как акула рекламного бизнеса Чарльз Саатчи взялся за раскрутку YBA, по большому счету и началось терминологическое оформление понятия «молодое искусство». Так что рыночное клеймо или, выражаясь языком более молодым и модным, рыночная стигма сопровождает любые институциональные начинания в области «молодого искусства» — от «Поколенческой триеннале» Нового музея в Нью-Йорке, первая выставка которой прошла под лозунгом «Младше Иисуса» (в глобальный указатель молодых художников, выпущенный к «Младше Иисуса», вошла Ирина Корина, чья инсталляция есть и на «Поколении XXI»), до Московской молодежной биеннале.
Однако у «молодого искусства» имелось еще одно, не рыночное предназначение, связанное с эпохой глобализма: запрос на художественное конструирование новых национальных идентичностей оформился несколько позже рыночного запроса. Если говорить о постсоветском пространстве, то здесь самый яркий и успешный пример — киевский Центр Виктора Пинчука (PinchukArtCentre), сделавший ставку на поколение, взрослевшее после распада СССР: беспрестанно тематизирующее советские травмы, само оно лишено травматического советского художнического опыта и гораздо легче вошло в глобальный мир искусства, чему способствовали и две учрежденные Центром Пинчука молодежные премии, национальная и пользующаяся большим авторитетом международная.
Попав в первый зал выставки «Поколение XXI» с квазиабстрактными работами Давида Тер-Оганьяна, Александры Галкиной и Владимира Логутова, художников, родившихся в самом начале 1980-х и прочнее всего ассоциирующихся с кругом Фонда Смирнова и Сорокина, можно подумать, что когда-то в программе фонда была заложена аналогичная пинчуковской идея — внести некоторый вклад в конструирование нового искусства постсоветской России. Понятно, что при существующем разнообразии национальных и локальных художественных сцен одного-единого конструкта быть не может — в Фонде Смирнова и Сорокина как раз активно привечают героев немосковских сообществ: самарских, воронежских, ростовских, краснодарских, петербургских, чеченских, дагестанских. Но тем не менее тер-оганьяновская «Черная геометрия» (2009) — серия картин со словно бы обгрызенными по краям «черными квадратами», кажущаяся на первый взгляд очередным оммажем Малевичу, но на самом деле воспроизводящая картографические очертания африканских стран, которым эта странная геометрия границ досталась в наследство от эпохи колониализма,— наводит на мысль, что в Давиде Тер-Оганьяне, вполне возможно, видели конкурента Никиты Кадана.
На сайте Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина можно прочесть, что «ключевой приоритет» организации — «культура соучастия в создании искусства». За культурно-менеджерской корявой фразой стоит вполне внятный проект по конструированию небольшого художественного сообщества — мастерские, арт-резиденции, образовательная программа, серии камерных отчетно-учебных выставок, издание каталогов и продвижение своих подопечных на международной сцене, участие в биеннале и ярмарках. Впрочем, нельзя сказать, что Фонд Смирнова и Сорокина вырастил у себя в теплице какой-то особенный урожай — все крупные частные московские институции, поддерживающие «молодое искусство», тасуют по большому счету одну и ту же колоду художников: Виктор Алимпиев, Сергей Сапожников, Арсений Жиляев, Таус Махачева, Александра Паперно, «зипы» и «ЕлиКука»... Характерно, что все эти институции — и Фонд Смирнова и Сорокина, и V-A-C, и «Гараж» — возникли на волне медведевской либерализации, в 2008–2009 годах, когда был провозглашен политический курс на модернизацию и инновационность, и занялись не то оформлением новой национальной арт-идентичности, не то стимуляцией и отчасти симуляцией глобального арт-продукта. Политический курс, как известно, быстро сменился, курсы частных художественных институций медведевского периода остались прежними.
Выставка «Поколение XXI» свидетельствует о завершении определенного периода не только «молодым искусством», на ней представленным, но и самим фактом передачи этого искусства в дар Третьяковской галерее. Миф о даре, понятое дело, лежит в основе исторического эпоса Третьяковки, и директор музея Зельфира Трегулова напирает в предисловии к каталогу на то, что отец-основатель, даровавший собрание родному городу, покупал для своей галереи студенческие произведения Федора Васильева и Левитана. Кажется, сегодня Третьяковка сделалась лидером среди всех музеев России по умению собирать дары. Перед локдауном здесь показали «Дар Марата Гельмана» — панораму искусства 1990-х, галерейного десятилетия. После карантина выставили «Дар Владимира Смирнова и Константина Сорокина» — панораму искусства 2010-х, назовем это десятилетие фондовым. Очаровываясь подробно разработанной мифологией дара, мы стараемся забыть, что Государственная Третьяковская галерея — главный национальный музей, и ему по статусу положено бы было закупать современное искусство на государственные деньги. Этой весной Третьякова посмела купить «Ветку» живого классика Андрея Монастырского и выставить этот музыкально-философический объект в Лаврушинском — в зале Александра Иванова, крупного специалиста по веткам в живописи. «Ветку» купили не на бюджетные, а на собственные средства галереи — на первый доход от музейного эндаумента. Тот скандал, что был раздут в консервативной печати и блогосфере в связи с этим приобретением, дает кое-какие основания предсказывать, как будет складываться закупочная политика музея и как — экономика дарения.
Анна Толстова
