Говорят, в детстве восприятие действительности – острее. Что хорошее, что плохое – всё как-то да отпечатывается в памяти ребёнка, впоследствии формируя его как личность. А как в детстве воспринимается недействительность? То есть, конечно, смерть?
Русский критик Серебряного века В.В. Розанов вспоминал, как, будучи шестилетним, любил играться с камином. Он делал парус: брал конец детского платья в зубы и растягивал одежду на камин, грелся, даже обжигаясь. «Мне в голову не приходило, что она (рубашонка – прим. авт.) может сразу вся вспыхнуть, что я стоял на краю смерти». То есть ребёнок неосознанно, с присущей возрасту беззаботностью занимался очень опасным для жизни делом. И, наверное, впоследствии жутковато вспоминал это.
Моя бабушка примерно в том же юном возрасте игралась с подругой у огромного сундука, когда им пришла невероятно интересная мысль залезть внутрь и доиграть там. Большой старый ящик был очень крепок. Само собой, забравшись внутрь, девочки перестали обращать внимание на всё вокруг, а сундук-то раз – и захлопнулся. Механизм замка был автоматическим, поэтому крышка сцепилась с сундуком намертво. Воздух кончался, девочки начали кричать, и на звуки и стуки быстро сбежались люди.
Тот же розановский «край смерти», тот же неосознанный детский подход к самому краю бездны – но уже с явным подглядыванием вниз.
Да и сколько у многих людей, наверное, таких странных, но именно детских или юношеских историй, когда близость гибели или серьёзного увечья осознаётся только спустя какое-то, часто долгое, время?
Почему ребёнок не способен принять возможность смерти? Только ли потому, что ещё не сталкивался с ней в обычном мире, то есть от недостатка сурового опыта жизни?
С возрастом предчувствие нехорошего становится острее, страшнее, заметнее. Оказавшись в ситуации, близкой к трагической, невольно вспоминаешь выражение «вся жизнь промелькнула перед глазами». И у многих действительно мелькала: а что уж вспоминать людей поколений старше, заставших войны или даже участвовавших в них.
А дети? А словно и не замечают – лезут в камин или в сундуки забавы ради. Возможно, потому, что они, не имея «взрослого» опыта жизни, понимают, что смерть – это не страшно, это не конец? И то, что называется окончанием жизни, лишь способ перехода, перерождения, может быть, и гораздо лучшего, чем земная жизнь, чем болезни, страдания, муки и трагические, никем не предугадываемые ситуации?
Так, может, необходимо в этом серьёзном вопросе оставаться как раз на уровне детей? Не в смысле беззаботного баловства лезть на рожон, а спокойно воспринимать возможную смерть себя или своих близких. Ушёл родной человек, уйду я, ну и что – ведь мы все одинаково сидели и играли тот срок, который был нам отведён, и совсем не важно, какого возраста достигли. Лишь бы быть детьми в восприятии смерти: не бояться, что нечто способно нарушить игру всей нашей жизни.
«Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него». (Лук. 18:15-17)
Почти 15 лет назад, когда умер член семьи, мы с маленьким братом сидели на полу и раскрашивали картинки. Взрослые сидели на диване, ещё эмоционально не отойдя от событий; ещё, наверное, не осознав уход: грустили, молчали, иногда вздыхали. А мы, дети, сидели и рисовали, и так же прекрасно знали, что человек ушёл и не вернётся. Но – улыбались, молча раскрашивали и раскрашивали; чувствовали, что ничего трагичного не случилось: мы все ещё точно встретимся.
Я, по крайней мере, и тогда чувствовал именно это, и даже сейчас. Надеюсь, буду и дальше.
Борис Поженин
