Последний маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов восьмого ноября празднует свой 91-й день рождения. Он прошел всю Великую Отечественную войну, принимал личное участие в событиях, ставших переломными для СССР. Настоящий суворовский солдат, который прошел все ступеньки военной иерархии. «МК» встретился с Дмитрием Тимофеевичем накануне дня рождения, чтобы расспросить его о том, как ему удалось выжить в самой страшной войне XX века, с какими трудностями он столкнулся, став последним министром обороны СССР, а также о его роли в печально известном ГКЧП.
— Дмитрий Тимофеевич, как вы перед днем рождения себя чувствуете? Как настроение?
— Настроение хорошее. Здоровье немножко подкачало. Из-за этого я долго не мог плавать. А сегодня вот был в бассейне. Правда, плавал как кирпич. (Смеется.) Но, в общем, ничего.
— Давайте начнем наш разговор с далекого прошлого. Вы ведь начали войну солдатом. Причем обманули военкомат: приписали себе лишний год, чтобы попасть на фронт раньше положенного срока…
— Когда началась война, мне не исполнилось и 17 лет. Шел 1941-й, я думал, что немцев разобьют очень быстро, и боялся не успеть повоевать. У нас тогда мысли были такие: мы погоним немцев, в Германии произойдет революция, фашистов скинут, и все. Даже не успеем пострелять. Мы были по-детски наивные. А вышло вон как. Если говорить обо мне, то я за время войны был дважды ранен.
— И все же остались живы. Как вам это удалось? Вы всю войну были младшим командиром. А, как известно, погибали как раз больше всего представители младшего командного состава…
— Правильно, младший комсостав в первые годы войны погибал часто, но на фронте иногда бывают исключения. Меня сразу же отправили учиться в Новосибирск, в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое было эвакуировано из Москвы. Затем, в конце января 1942 года, я снова вернулся в Москву, куда в Лефортово перевели училище, после того как немцев отогнали от столицы.
— Как вас там обучали? Тяжело было молодым-нестреляным?
— Тогда Лефортовский парк был парком Московского военного округа. А стрелять мы ходили пешком или на лыжах по шоссе Энтузиастов, километров за 70. По три патрона нам давали. Нагрузка была большая. Я был молодой, но рядом были более старшие товарищи, вот и тянулся за ними. Но, в общем, все было нормально.
— Дни отдыха у вас были?
— Нет. Даже 1 и 2 мая, которые в то время были выходными, мы все равно работали. Но мы 1 мая приводили в порядок Москву — Кремль чистили, площадь Свердлова… А 2 мая уехали в Солнечногорск, в лагеря. Там нам дали сутки-двое привести себя в порядок — и снова солидная нагрузка. И так до июня 1942 года, пока не окончил училище.
— И вот тогда уже нюхнули пороху по-настоящему?
— Сразу после училища я попал в 177-ю стрелковую дивизию, которая 28 августа 1942 года перешла в наступление в районе станции Погостье под Сенявином в Ленинградской области, — тогда там были очень напряженные бои. В этот день я и был ранен в первый раз, да еще получил сильную контузию. Поэтому снова вернуться на фронт смог только в конце октября 1942 года. А в 1943 году, во время очередного наступления, был ранен опять. Немец бросил гранату. И я ведь видел, как он ее бросал, — только поднял голову, и тут же меня накрыло осколками. Но я тогда не ушел с поля боя, был там до конца. И снова был госпиталь. А когда подлечился, командование направило меня на курсы усовершенствования командного состава Волховского фронта. Так получилось, что потом меня оставили на этих курсах преподавать. Там я и находился до 44-го года, когда Ленинград освободили, и Волховский фронт соединился с Ленинградским. Вот и остался в живых.
— А где вы войну закончили?
— Город Иелгава (современное название — Митава, Латвия. — «МК»), там раньше находились подразделения немцев группы армий «Север».
— В каком звании?
— Старшим лейтенантом.
— А когда в 1987 году вас министром обороны назначили, какой военный опыт у вас уже был?
— Скажем так: я уже имел определенный опыт, в том числе и политический. Я уже до этого командовал центральной группой войск в Чехословакии, побывал командующим Среднеазиатского округа, когда вели войну в Афганистане, а в 87-м командовал войсками Дальневосточного округа.
— Как это произошло?
— Приезжает Горбачев. Я ему делаю доклад по ситуации на Дальнем Востоке — где какие округа, какие армии, какие корпуса… А я там ситуацией владел полностью, даже знал, сколько арестованных у меня, там же лагеря были сплошные. Доложил обстановку, потом сопровождал Горбачева в поездке в Комсомольск-на-Амуре, где было много военных заводов. А вечером мы с ним вместе смотрели в театре оперетту «Свадьба в Малиновке», которую к тому времени сам я уже, наверное, раз десять видел. Ну а утром поехали ко мне, в 882-й полк на Красной Речке. И очень уж ему понравился порядок в полку. Тогда Горбачев дал поручение проверить все финансовые документы. Вот после этого его визита меня и вызвали в Москву. Министром обороны СССР был тогда маршал Сергей Леонидович Соколов. А меня назначили на должность его заместителя по кадрам. Видимо, Горбачев хотел видеть в военном ведомстве нового человека, который не знал московских порядков, не участвовал в подковерных играх, а должен был новое слово сказать, войсковое. Пробыл я на этой должности с февраля по май.
— А потом произошло нечто из ряда вон. Настоящий шок вызвало тогда сообщение о том, что немецкий пилот Матиас Руст, пролетев незамеченным полстраны, посадил свой самолет прямо на Красной площади...
— Когда Руст сел в самом сердце Москвы, начальник Генштаба Сергей Ахромеев вызвал меня и дал указание собрать документы на всех командующих ПВО и округов, над которыми пролетел немец. Я собрал. А потом ко мне приходит посыльный и говорит: «Вам приказано быть на Политбюро в субботу», — хотя обычно это заседание проводили в четверг. Когда я приехал в Политбюро, все, кто должен был докладывать по этому вопросу, уже были на месте. Нервничали.
— Соколов тоже?
— Да. Он зашел в зал и как кандидат в члены Политбюро сел за один стол с членами Политбюро. А все мы сели в сторонке. И началось бурное обсуждение посадки Руста. В основном говорили, что это страшный позор и что Россию этим сильно обидели. В какой-то момент, выслушав всех, Горбачев попросил военных выйти. А минут через 30 он вызвал меня и неожиданно сообщил: «Мы решили назначить министром обороны вас».
— Вы сразу согласились?
— Я попытался отказаться. Говорил, что не знаю системы заказов техники, вооружения. А мне в ответ: вы прошли должности командующего группой войск в Средней Азии, на Дальнем Востоке, хорошо выполнили задание на Кубе… В общем, сразу представили меня на коллегии, и все разговоры. Соколов мне даже вроде подыгрывал: дескать, соглашайся. После назначения он отдал мне ключи от сейфа, вызвал специалистов, которые показали мне, как пользоваться ядерным чемоданчиком. Ключи от него были у начальника Генштаба, президента и у меня. И все. Начал я командовать.
— Трудно пришлось?
— Вроде вначале все получалось. Нужно было приходить пораньше, уходить попозже, в войсках бывать. В течение месяца я ознакомился с тем, кто на каких должностях находится, какие имеет задачи, планы. На первом месте по значимости тогда была наша группировка в Германии, потом Дальний Восток, Забайкалье, Среднеазиатский округ…
— Какая военная обстановка была в это время?
— С Китаем было много ссор. Было несколько попыток китайцев перейти государственную границу. Тогда на границе с ними было 17 спорных участков, через которые они и пытались осуществлять провокации. Тяжелая ситуация была в Закавказье, где обострился конфликт между Арменией и Азербайджаном, в Средней Азии, где в Узбекистане поднялись крымские татары… Из-за этого, считай, почти целый год наши воздушно-десантные войска просидели на бронетранспортерах, бойцы спали в боевых машинах пехоты. Так началась в нашей стране либерализация…
— Вы как министр должны были выполнять и решения Политбюро, и Генерального секретаря, и самому вам, наверное, нужно было принимать достаточно спорные, непростые решения? Каковы были ваши ощущения в этот период? Когда вы поняли, что армию по сути дела в том виде, как она существовала до этого, уничтожают?
— В какой-то момент возникло такое положение, когда стало очевидно, что нужно принимать срочные меры. Но Горбачев принимать их не хотел. Зато принимал решения, которые выходили боком для обороноспособности страны. К примеру, об уничтожении оперативно-тактического ракетного комплекса «Ока», который формально под условия Договора о сокращении ракет малой и средней дальности (ДРСМД) не подпадал, так как имел дальность пуска до 400 км. (Договор обязывал не производить, не испытывать и не развертывать баллистические и крылатые ракеты наземного базирования средней (от 1000 до 5500 километров) и малой (от 500 до 1000 километров) дальности. — «МК».)
— Вы пытались его остановить, образумить?
— Горбачев сказал, чтобы я не вмешивался. А как же не вмешиваться? Министр обороны должен заниматься всем. Или ничем. Потом он мне приказал ввести в Баку чрезвычайное положение. Там дошло до того, что фронт, который они создали, Национальный фронт, практически побеждал. В Армении тоже фронт создали. Вся техника, которая была в институтах, университетах, — танки, разведывательные машины и прочее, — была наша, но оказалась в руках этих фронтов. Горбачев понял, что при таком положении вещей необходимо принимать меры на уровне правительства. А через некоторое время дела стали еще хуже.
— Это были как раз его последние дни во власти?
— На одном из заседаний Горбачев сказал: надо выступить с докладом, где в союзных республиках обстановка остается тревожной. Выступили Крючков, я, Павлов и Пуго. Каждый доложил по своей линии. Хотя заседание было закрытым, через несколько минут все стало известно Ельцину, который в то время был в Америке. А чуть позже, хотя никто и не обсуждал такую тему, начали говорить, что готовится переворот. О нашем докладе тогдашнему послу США Мэтлоку рассказал Гавриил Попов. Мэтлок дальше доложил — в итоге о закрытом заседании Ельцин узнал от президента США Буша-старшего.
— И тогда Горбачев уехал в Форос?
— Да. Когда уезжал, собрал всех руководителей и министров в кабинете председателя правительства Валентина Павлова на Пушкинской улице и сказал: если что будет — введем особое положение. Мотивировал так, советский народ 17 марта проголосовал за сохранение СССР, и мы должны будем выполнять волю народа. В этот период (август 1991 года. — «МК») Ельцин уже объявил, что законы и указы Президента России выше союзных законов. Из этого следовало, что сколько Ельцин захочет перечислить денег в союзный бюджет, столько и перечислит. А Павлов был финансистом и отлично понимал, что августовскую зарплату бюджетникам платить будет нечем. Он пытался дозвониться до Горбачева. Другие министры — тоже. Когда не удалось, приняли решение лететь к нему лично и просить ввести чрезвычайное положение, чтобы поставить Ельцина и других региональных лидеров на свое место. Поехали человек шесть. Никакого переворота мы делать не собирались, хотели от Горбачева только получить распоряжение о введении чрезвычайного положения: нечем было платить солдатам, офицерам, потому что Ельцин запретил перечислять деньги в центральный бюджет. Мало кто знает, но 40 процентов средств, которые давала Россия, шло на армию, КГБ, МВД и внутренние войска, а также на содержание аппарата.
— А вы в Форос, насколько известно, не летали.
— Нет. Я не мог. Я оставался здесь, с ядерным чемоданчиком.
— И участвовали в заговоре?
— Получилось так, что Горбачев не согласился на введение чрезвычайного положения. И я понял, что он хочет сделать все чужими руками — руками руководителя КГБ СССР Крючкова. После этого нами было проведено совещание, где на всех уровнях было принято решение о введении чрезвычайного положения. А чтобы один человек не отвечал за все, мы и решили создать госкомитет — ГКЧП.
— Что вы должны были предпринять?
— Мне было поручено ввести в Москву войска для охраны всех стратегических объектов: Гохрана, Кремля, водоканала, телевидения и т.д. Я не знал, что мне делать. Решил лететь к Горбачеву. Мы отправились на его самолете, чтобы в случае удачного разговора привезти его в Москву, но параллельно с нами на другом борту вылетели Руцкой и другие люди из команды Ельцина.
— И вам не удалось с ним встретиться?
— Он нас не принял, а их принял. Тогда я понял, что по возвращении в Москву буду арестован.
— Вы пытались что-то предпринять? У вас же в распоряжении была вся армия.
— Конечно, можно было еще больше нагнетать ситуацию, захватить аэродромы. Можно было бороться с ними запросто. Но тогда началась бы самая настоящая гражданская война. Зачем она нам нужна? Из-за чего люди бы гибли? Поэтому я и приказал ни одного аэродрома не захватывать, не стрелять. Вот так это было.
— Удивительно благородно. А сейчас, глядя глазами профессионала, как вы можете оценить работу Министерства обороны, министра, всех тех, кто сегодня воссоздает или работает на новую армию?
— Положительно. Вы же знаете, что раньше министры менялись чуть ли не каждый день — Шапошников, Кобец, Грачев, Родионов, Сергеев, Иванов, Сердюков. И что толку? А нынешний министр делом занимается. Армия при нем стала армией. То он войска поднимает по тревоге, то учения проводит. Это и нужно делать. Раньше, к примеру, на учения горючее отпускалось дозированно, его буквально по литрам считали. А сейчас его не меряют. Сейчас наша армия на очень высоком уровне, поэтому и ценится высоко. Я знаю, что Шойгу старается изучать технику, во все вникает, ко всему имеет отношение.
— Можно сказать, что мы гордимся нашими летчиками в Сирии?
— Правильно. Это можно сравнить с тем, что было в Афганистане. Талибы — что-то вроде сегодняшних террористов из ИГИЛ.
— А если взять сирийскую операцию в целом, как вы оцениваете работу наших Вооруженных сил?
— Отличная работа. Министр обороны должен быть самостоятельным. Что сейчас враги говорят? Что надо сбивать наши самолеты? Значит, нужно ввести туда тихонько войска ПВО, чтобы защитить их и вести разведку.
— Скажите, как вы лично относитесь к контрактной армии?
— Я положительно отношусь к тому, что специалисты своего дела, те, кто работает на сложной военной технике, подписывают контракты. Вместе с тем считаю, что простой солдат по контракту служить не должен. Для этого есть срочная служба.
— Сейчас в армию привлекается много гражданских лиц для ее обслуживания. То есть солдаты, к примеру, сами уже не готовят. Как вы к этому относитесь?
— Плохо. А если завтра война? Что будет? Женщины будут готовить солдату, подавать?.. Солдат сам должен все уметь делать.
— Если бы вы сейчас были министром, на что бы вы обратили внимание в армии? Каков ваш взгляд как человека, который всю жизнь отдал Вооруженным силам, построил многое? Где вы видите узкие места?
— Побольше бы работал с теми, кто создает технику. Техника должна быть разнообразнее. Больше надо иметь частей и соединений, которые обладают техникой, которую можно использовать не только теоретически, но и практически. А вот столько типов танков, сколько сейчас в армии, я бы на вооружении не имел — достаточно всего 1–2 типов. Самолетов тоже сейчас очень много. Я полностью согласен с нынешним направлением развития армии, когда разрабатываются единые платформы вооружений. К примеру, платформа «Армата».
— Вы последний маршал Советского Союза. Это звание теперь совсем ликвидировали?
— Нет, не ликвидировали. Раньше маршала присваивали за проведение крупных стратегических операций, ими были командующие фронтами. Сейчас, я думаю, у Шойгу есть шанс провести успешную операцию и получить звание маршала России.
