Печальная коррида, вид из дурдома и бородатые неформалы — все эти образы окружают посетителей выставки «Москва–Ленинград. Нонконформизм 1950–1980-х годов» в петербургской KGallery на Фонтанке. Интимность пространства и «квартирная» развеска картин соответствуют по духу искусству, представляющему инаковое направление советской живописи и графики. И вместе с тем создают своеобычную, нешаблонную панораму целой эпохи.
Разделение неофициального искусства по городам, обозначенное в названии, по-своему условно. Скажем, Олега Целкова причисляют к московским нонконформистам, но важно, что сформировался он в Ленинграде. В московском «секторе» выставки можно увидеть как сразу узнаваемые картины Целкова — лысые мужские головы, похожие на отесанные глыбы, — так и раннее изображение корриды. Надо сказать, парадоксальное: минорное, без витальной энергии. Тореадор скорее сам сейчас накроет красной тряпкой быка, нежели тот бросится на нее.
Но в целом Москва показана более скудно и вынесена в «вестибюль» перед входом в более просторный зал с галереей, где развернулись ленинградцы. И здесь уже — не только живопись нескольких десятилетий (есть даже несколько картин 1990-х), но и фото, фиксирующие свободную творческую жизнь «периода застоя».
Длинноволосые, бородатые, неформального вида дядьки (что сегодня модная повсеместность, а тогда было признаком избранных) чаще сосредоточены и сумрачны, но и независимость, и право на отдельность в них чувствуются. Это фото квартирной «выставки двадцати» у поэта и издателя Константина Кузьминского на Конногвардейском бульваре. А вот в мастерской Владлена Гаврильчика по-домашнему отмечается 10-летие сенсационной выставки в ДК имени Газа (кстати, она состоялась в том же 1974-м, что и знаменитая «бульдозерная», здесь оставшаяся за кадром). А вот и последовавшая в следующем году экспозиция в ДК «Невский»…
Но главное, конечно, живопись. «Шпалерная», со стремлением заполнить всю стену развеска картин, когда они образуют аж четыре ряда, порой ущемляет удобство рассматривания. Произведения «дедушки «Митьков» Владимира Яшке освещены слишком тускло, а что-то из верхних рядов хочется увидеть поближе. Но сам этот принцип напоминает, конечно, о квартирных выставках, которые в то время цвели буйным цветом и играли огромную роль в неофициальном арт-процессе.
По словам кураторов, художественное различие нонконформизма Москвы и Ленинграда решили не акцентировать, хотя оно, конечно, существует: в то время как москвичам были присущи политическое высказывание, аллюзия, завуалированная игра, ленинградцы отражали маленького человека и окружающий его мир. И чаще всего в этом качестве возникает конкретный город: не со своими магистралями, но, как и следовало ожидать, с окраинами. Часовня Ксении Блаженной на картине Ивана Сотникова осенена благодатной сельской тишиной. Игорь Иванов запечатлел вполне парадную часть города — Летний сад со скульптурами, — но субъективно, размыто и печально…
Ленинград складывается здесь именно из таких пейзажей — тихих и лирических. «Вид из дурдома» Михаила Шемякина 1965 года: в нарочитой безликости и пугающей обыденности этого пейзажа еще не узнается будущий метафизик и фантаст. Это интересно как документ того этапа жизни художника, когда он содержался на принудительном лечении в клинике для душевнобольных. Напоминание о том, что за право быть «не таким» и пренебрежение советскими нормами в то время можно было поплатиться собственными здоровьем и свободой
Евгений Авраменко
