Дочь без права передачи

Я хорошо помню этот день. Как через усыпанный кленовыми листьями двор подхожу к унылому зданию, сложенному из темно-серого кирпича. Как навстречу выходит женщина — директор детского дома. Она берет мои документы, внимательно их изучает и говорит: «Да, у меня есть девочка такого возраста. Идемте, я вас познакомлю». У меня от волнения потеют ладони…
В тот день я впервые увидела свою третью дочь. У меня уже были старшая и младшая. В детдом я пришла за средней.

Директор ведет меня на задний двор, где на небольшой полянке играют дети. Мы проходим мимо группы воспитательниц. Они поворачиваются и вопросительно смотрят на директрису.

— Кого? — спрашивает одна из них, понимая, что я — будущая усыновительница.

— Дану, — коротко отвечает директор. Воспитательница удивленно вскидывает брови, но кивает и идет к небольшой ямке посреди двора, где ковыряются в песке дети из младшей группы. Она вытаскивает оттуда маленькую девочку лет трех, в длинном, перепачканном землей пальтишке, в грязной вязаной шапочке, съехавшей на одну бровь, в огромных резиновых сапогах. Я чувствую, как у меня от волнения начинают подгибаться колени, и присаживаюсь на корточки возле ребенка. Девочка стоит молча, на ее перепачканном песком личике не отражается никаких эмоций. Она не смотрит на меня: карие, как маленькие шоколадки, глаза опущены вниз. Я беру ее за грязную ручонку, но девочка не реагирует. А у меня в голове проносится мысль: «Я держу за руку свою среднюю дочь…» Пытаюсь расшевелить девочку, что-то говорю ей, задаю вопросы… В ответ не получаю ничего — ни слова, ни взгляда. Вспомнив свое детство, я мастерю из золотых кленовых листьев «корону» и надеваю ей поверх шапочки. Снова мимо… В отчаянии нахлобучиваю эту «шляпу» себе на голову. На губах ребенка появляется слабая улыбка, в карих глазах мелькают «бесенята». У меня немного отлегает от сердца…

— Боже мой, ну зачем вы берете именно ее?! — восклицает воспитательница Лида каждый раз, как мы с мужем приезжаем навестить Дану, ожидая судебного заседания, на котором окончательно решится, станет ли девочка нашей дочкой. — Вы сошли с ума! У вас же двое своих детей, она же их покалечит, вы не представляете себе, что это за зверек!

Мы не знаем, что ответить Лиде. Мне нравится Дана. Да, шустрая, да, непослушная, но… Когда я первый раз взяла ее на руки, Данка обняла ручками за шею, прижалась и замерла. Я только чувствовала, как у нее в груди бьется маленькое, испуганное сердечко. И именно в тот момент поняла: это моя дочка. Я заберу ее отсюда.

Лида не понимает меня.

— Лучше бы вы взяли кого-нибудь другого… — ворчливо говорит она.

Ее не смущает присутствие Даны, и у меня щемит сердце: я вижу, как тревожно девчушка заглядывает мне в лицо — не откажусь ли от нее, не послушаю ли Лиду? Обнимаю ее, глажу по головке, тихонько шепчу на ухо: «Подожди немножко, дочка, скоро нам разрешат забрать тебя домой». Данка сжимает мою руку и прижимается ко мне всем телом. Разве я могу ее предать?

И вот настает великий день: мы забираем Дану домой. Наши дети — старшая, тринадцатилетняя Эля, и младшая, полуторагодовалая Алечка, ждут нас дома. Данка взбудоражена: она первый раз в жизни вышла за ворота детдома. И не просто вышла, а поехала куда-то на машине. Было от чего разволноваться.

Первый домашний ужин съедается наспех — Дана глотает все подряд, не жуя. Такие «обеды удава» нам придется наблюдать еще в течение нескольких месяцев, пока девочка не поймет, что голодать больше не придется.

После ужина начинается процедура укладывания спать. Маленькая Алечка исподлобья наблюдает за Даной. Эля, навещавшая девочку вместе с нами в детдоме, вовсю старается, помогает ей раздеться, стелит кроватку. Постельное белье поражает Данку. Круглыми восхищенными глазами она смотрит на пододеяльник с нарисованными божьими коровками. «Мамочка, — тихо спрашивает она, — это вы с папой мне купили? Мне, да?» Складывает ручки на груди и смотрит на нас влажными от слез глазами: «Спасибо, мамочка! Спасибо!» У меня по спине бегут мурашки, я сама уже чуть не плачу, поэтому нарочито бодрым голосом командую: «Так, детки, быстренько ложимся спать!» Мы с мужем целуем на ночь всех своих принцесс и выключаем верхний свет. Кроха Алечка из кровати косится на новую сестричку. Ей странно, что вместе с ней в комнате будет спать еще какая-то девочка. Дана осторожно, словно боясь спугнуть божьих коровок, подходит к своей кровати, садится на нее, а потом, внезапно подпрыгнув, плюхается со всего маху на мягкую подушку. Расплывается в довольной улыбке и, глядя куда-то внутрь себя, тихонько шепчет: «Моя кроватка…» Так заканчивается первый день нашей совместной жизни.

* * *

— Мама-а-а, — кричит моя старшая дочь Эля, — она кусается!!!

Вбегаю в комнату и застаю дивную картину: Алечка сидит, забившись в угол дивана. Эля замерла у шкафа. Я вижу, как стремительно, словно ящерица, к ногам Эли бросается Данка и изо всех сил кусает ее за лодыжку. Элька отчаянно верещит и пытается отскочить, но Данка вскакивает и впивается острыми зубками в Элькины руки. Маленькая Алечка начинает визжать, заливаясь горючими слезами. С трудом отрываю Данку от Эли и оттаскиваю на другой конец комнаты. Элька с рыданиями вылетает за дверь, а я бросаюсь к орущей Алечке, хватаю на руки, начинаю успокаивать. Тем временем Данка, глядя на нас с малышкой в упор темными злыми глазами, начинает методично раскидывать по комнате все попадающиеся под руку вещи. Я знаю, что все это — последствия нахождения малышки в детском доме и называется «адаптация».

— Дана, прекрати! Так нельзя!!! — стараясь сохранять спокойствие, говорю я, уже зная, что будет дальше. Обиженная замечанием Данка открывает рот и квартиру оглашает дикий, какой-то звериный рев. Она орет на одной ноте, и я уже знаю, что это может длиться и час, и два. При этом на ее ресницах не выступит ни единой слезинки, она не начнет хлюпать носом, как обычный ребенок. Нет. Она просто будет орать, продолжая громить квартиру, не слушая никаких слов, увещеваний, уговоров, не реагируя ни на какие наказания. Бабушка наша, пытаясь помочь, старается угомонить Данку, поговорить с ней, но «в награду» получает искусанные руки и отдавленные ноги.

— Даночка, — пытается она вразумить ее, — мне же больно!

Но Данка, сверля своим «фирменным» взглядом бабушку, снова со всей силы наступает ей на ногу. Алечка продолжает заливаться слезами, Эля, судорожно всхлипывая, держит под холодной водой красные опухшие руки, бабушка, хромая, торопится скрыться в своей комнате. А я с ужасом думаю о том, что желанием взять в семью сироту я испоганила жизнь не только себе, но и своей семье.

* * *

Да, когда Данка появилась в нашем доме, жизнь в семье встала с ног на уши. Уже на следующий день после приезда, едва успев проснуться, она принялась вовсю «показывать себя». Шторы с окна были содраны в один момент. В следующую секунду она уже сидела верхом на телевизоре. Пока я добежала до нее, она умудрилась раскачаться так, что телевизор грохнулся с тумбы на пол, и Данка откатилась куда-то под стол. Я похолодела от страха, но она тут же вылезла, не проронив ни слезинки, и прошлась мне по ногам, нарочно наступая как можно больнее. «Даночка, мне больно!» Она только зло смеялась в ответ: «Нет, не больно!» и плевалась. И продолжала крушить квартиру. Никакие замечания не могли ее утихомирить. Напротив, она нарочно старалась нахулиганить еще больше, сделать назло. Подходила к полкам с книжками, игрушками, посудой, поворачивалась и смотрела прямо мне в глаза. Догадываясь, что она хочет сделать, я спокойно говорила: «Дочка, не надо». Но Дана, продолжая смотреть мне в лицо, не глядя смахивала на пол все, что стояло на полках, а в ее глазах я читала вызов: «И что ты мне теперь сделаешь?» Что со всем этим делать, я действительно не понимала. Я не ожидала такого поведения. Да, мы не обольщались и знали, что первые недели дома с ребенком может быть крайне сложно. Но такого кошмара я не могла себе представить.

Каждый день я шла с работы домой как бык на заклание, зная, что спокойный вечер нам не грозит: Дана в очередной раз искусает Элю и бабушку, оборвет шторы, скинет на пол вещи и еще бог знает что натворит. Я стала замечать, что в моей душе появляется неприязнь к ребенку. Я боялась признаться самой себе, что мечтаю вернуть то время, когда девочки еще не было в нашем доме, когда здесь царили мир и спокойствие. Сердце сжималось при мысли, что ничего уже не переиграть, не поправить, и с этим надо будет как-то жить. Потому что вопрос о том, чтобы вернуть Дану обратно в детдом, не мог даже обсуждаться. Я ни за что не отказалась бы от нее — детей нельзя предавать. Даже таких, вредных и злых.

В детском саду воспитатели хватались за головы, а родители детей бегали к заведующей с требованием убрать Данку из группы и кричали мне в лицо, что моего ребенка пора сдавать в психиатрическую клинику.

Чтобы не сойти с ума, я пыталась изменить свое отношение к Дане, стараясь найти в ней хорошие качества, а в том, что они есть, я не сомневалась ни на секунду. Каждый раз, когда она делала очередную гадость, я проговаривала про себя, что все равно она очень ласковая, добрая, заботливая. И так изо дня в день. И так же изо дня в день таяла моя неприязнь к девочке, уступая место нежности и привязанности. Мне стало гораздо легче переносить Данкины «шалости». Да и она постепенно становилась спокойнее и покладистее.

А потом пошли успехи: вот Даночка усвоила почти все буквы, а вот она научилась считать до тринадцати, а вот собрала все игрушки и сама застелила свою кроватку… Каждое такое действие приносило мне невероятную радость. Так изо дня в день по маленьким крупинкам мы набирали в свою копилку Данкины достижения. И однажды я обнаружила, что почувствовала ее! Почувствовала свою девочку сердцем, почувствовала кожей. Она перестала быть мне чужой. Она стала своей. Настолько своей, что я уже не мыслила себе жизни без этого маленького чертенка.

Спустя год…

Я прихожу домой с работы. Из детской слышится смех и визг: это играют Дана и Алечка. Они слышат, что я пришла, и в коридоре раздается дружный топот четырех маленьких ножек — мои девчонки подлетают ко мне, виснут у меня на шее, наперебой рассказывают, что они делали и как играли, и как соскучились. Я сажусь на диван.

— Мамочка, ложись, я тебя укрою, ты устала, спи, моя мамочка любимая, спи, моя хорошая, — трещит как пулемет Данка, забегая с разных сторон и заботливо укрывая мне ноги пеленкой. — Аля, не шуми, пусть наша мамочка поспит! Спи, мамочка, ты у нас самая лучшая мамочка на свете, ты у нас самая добрая…

В этом — вся Дана: ласковая, заботливая, преданная. Ей всего 4 годика, почти три из которых она провела в детском доме. Но я давно уже забыла, что моя средняя дочь — приемная.

Она продолжает хлопотать вокруг меня, а я вспоминаю, как долго и упорно мы учили Дану жалеть, любить, сопереживать, просить прощения. Давно прошли те дни, когда мне хотелось исчезнуть с лица земли, когда я готова была выть от отчаяния. Когда-то маленький зверек Дана причиняла боль всем вокруг. А теперь она может неделями страдать, если увидит, что кто-то обидел слабого. Когда-то я переживала за отношения Алечки и Даны, а сейчас Данка — главная защитница младшей сестренки. Приходя домой из детского садика, она первым делом спрашивает: «Где моя Алечка?» Если ее угощают конфеткой, она прячет ее в карман — «для Алечки».

Маленькая строптивая Аля тоже приняла новую сестру далеко не сразу. Сначала она просто старалась не обращать на Данку внимания. Потом, очевидно, поняв, что помеха по имени Дана никуда не денется, начала активно выражать новоприобретенной сестре свою неприязнь. Сейчас четырехлетняя Данка и трехлетняя Алечка не мыслят себя друг без друга.

Сейчас я уже почти забыла, что моя дочка когда-то жила в детском доме, что на любое замечание, сделанное ей строгим голосом, она тут же закрывалась рукой, как от удара, и кричала «Не бей!», что означало только одно: на нее поднимали руку в детдоме… Но я помню, как она приводила меня в шок, прилюдно целуя мне руки и приговаривая: «Моя мамочка, моя мамочка!», как не знала, что такое «день рождения», как, обнаружив в супе мясо, со страхом спросила, что это такое и можно ли это есть.

Мне часто задают вопрос: «Зачем ты это сделала? Проблем не хватало? Захотела еще?» Я это сделала, потому что не могла не сделать, потому что думала об этом всю свою жизнь. Первый раз я увидела брошенных детей в детской больнице. Моей старшей дочке было тогда 4 месяца, и мы с ней находились в одном из боксов инфекционного отделения. За стеклянной стеной я видела кроватки, в которых лежали одинокие, никому не нужные малыши. Меня поразило, что они мало плакали, очевидно, понимая, что их слезы останутся без ответа. Дети лежали на голых, холодных клеенках, у них не было ни игрушек, ни погремушек… И тогда я подумала, что когда-нибудь обязательно стану мамой вот такому ребенку. Правда, прошло много лет, прежде чем мне удалось осуществить свою мечту. И сейчас я благодарна Дане за то, что она целых три года ждала нас в детском доме, я благодарна ее кровной матери, кем бы она ни была, за то, что родила для меня такую замечательную дочку, я благодарна своему мужу и своим детям за то, что они поддержали мое желание принять в семью одинокого ребенка, и я благодарна судьбе за то, что в нашей семье появилась шустрая маленькая девочка, наш милый родной бесенок по имени Дана.

Иногда меня спрашивают: «А что ты с этого имеешь?» И я отвечаю: «Любовь дочери».

Нина Адамович