Белорусский блогер Эдуард Пальчис, обвиненный в экстремизме, за короткий срок умудрился посидеть в нескольких российских и белорусских тюрьмах. «Провокатор» (так его называют некоторые коллеги) решил выяснить: в какой из двух стран за решеткой «жить хорошо да весело»?
И так совпало, что почти сразу после этого Россия и Белоруссия объявили: сделают свои колонии для женщин и несовершеннолетних лучшими в мире. И на это Союзное государство вроде как готово выделить большие средства (речь о двух-трех миллиардах рублей).
Самая лучшая тюрьма — та, которой нет. Именно из этого принципа и собираются исходить: обычные колонии и тюрьмы заменят воспитательные центры. И уже известно, как они будут выглядеть: образец такого центра открыли в Брянске.
Обозреватель «МК» побывала в «идеальном месте», где отбывают наказание подростки-преступники.
Где сидеть лучше
В годы СССР тюрьмы по всей его территории были абсолютно идентичными. Условия отсидки арестантов отличались разве что погодой за окном. Даже питание было совершенно одинаковым, невзирая на национальные вкусовые особенности. Сейчас тюрьмы в бывших советских республиках — как разные планеты. Больше всего похожи, по словам экспертов, российские и белорусские. Утверждение это, надо сказать, весьма спорное.
«Сидеть лучше в России», — заявил недавно блогер Эдуард Пальчис. И пояснил: там отношение к людям лучше, ходят правозащитники, которым можно пожаловаться, есть формы обращения в ЕСПЧ. В Белоруссии же, как уверяет Эдуард, тюремные порядки суровые — и пожаловаться на них можно разве что прокурору. Зато в республике кормят почти от пуза: «И рыба в соусе, и картошка с мясом».
«Тюремный» блогер подметил, пожалуй, самое важное. Но откуда вообще взялись все эти отличия? Все просто. Наши СИЗО и тюрьмы принадлежат отдельному, независимому от правоохранительных органов ведомству — ФСИН, а белорусские курирует само же МВД. Никаких общественно-наблюдательных комиссий в Белоруссии никогда не было и нет, видимо, по этой же причине. А поскольку сама она не в составе Евросоюза, то все стандарты и правила ЕС на нее не распространяются. Задумай арестант пожаловаться в Европейский суд по правам человека, только бумагу зря замарает: толку от такого обращения не будет ни малейшего.
Но если в плане гуманизации белорусам есть чему поучиться у нас, то нам стоит обратить внимание на их хозяйственность. Белорусской пенитенциарной системе удалось достичь почти невозможного — тюрьмы здесь, не поверите, самоокупаемые (пока, правда, процентов на 90, но даже эта цифра кажется запредельной).
— В тюрьмах работают абсолютно все заключенные, — говорит главный тюремщик Беларуси (начальник департамента исполнения наказаний МВД) Сергей Дорошко. — Государство наше небогатое, а содержание человека обходится примерно в 60 долларов в месяц. Потому у нас каждый арестант оплачивает даже коммунальные услуги. Вообще зарплата у него хорошая, ее на все хватает, в том числе часть идет на так называемый накопительный капитал (то, с чем он выйдет на свободу, — этих денег должно хватить как минимум на три месяца, пока он не трудоустроится). Средний возраст осужденного в Беларуси 35 лет, то есть самый работоспособный. В общем, все 100% осужденных трудятся, у них нет времени устраивать бунты, акции протеста, организовать побеги (ни одного во всей стране за 5 последних лет не было).
— Россия идет по другому пути, — объясняет заместитель директора ФСИН РФ Валерий Максименко. — Труд — право, а не обязанность. Вообще в соответствии с европейскими нормами принуждения к труду за решеткой быть не должно, поскольку это нарушает Конвенцию о правах человека. Заставить работать осужденного может только суд, приговорив его к исправительным или обязательным работам.
В общем, российская гуманность, с одной стороны, и белорусская жесткость и хозяйственность — с другой.
Тюремное население братских стран
— А я недавно общался с одним заключенным — гражданином России, — говорит главный белорусский тюремщик Дорошко. — Он на что-то пожаловался у меня на выездном приеме в колонии. Я ему: «Так хочешь, тебя на родину отправим? Домой?». А он на это: «Нет, не хочу». Вот вам и ответ на вопрос — где и кому сидеть лучше.
Впрочем, сравнивать две пенитенциарные системы, наверное, и не совсем правильно с учетом численности «сидельцев». В России их больше 600 тысяч человек, а в Белоруссии всего 20 тысяч.
— Да и это для страны численностью в 9 миллионов человек очень много, — говорит Дорошко. — Нам нужно сократить тюремное население до 14–15 тысяч. Кстати, примерно столько было во времена СССР. И рецидив мы хотим снизить с нынешних 27 до 9% (как в советские годы).
В России мечтают довести численность арестантов хотя бы до полумиллиона, а рецидив до 25% (сейчас он доходит до 60%).
В действительности все эти задачи вполне решаемы — и одно вытекает из другого. Если за решеткой человек не будет чувствовать себя униженным, если его там вылечат, дадут образование, специальность, то шансов, что он вернется в тюрьму, — минимум. А значит, сама численность тюремного населения автоматически сократится.
В общем, такие разные пенитенциарные системы двух стран решили объединить усилия в нескольких направлениях. Первое — медицина. В Белоруссии уже две колонии подключены к общей электронной медицинской базе. То есть поступил туда заключенный, а его медкарта уже у тюремного доктора, со всеми диагнозами и анализами. Именно такую задачу (сделать медкарты всех заключенных электронными и включить в общий документооборот) поставили в России. Есть идея приспособить тюрьмы для инвалидов (раз уже по закону они не освобождаются от уголовной ответственности). Но главная задумка — улучшить условия содержания за решеткой женщин и подростков. Концепцию программы по гуманизации системы исполнения наказания Россия и Белоруссия представили на днях Союзному государству.
— Впервые поднимается такая тема, — говорит государственный секретарь Союзного государства Григорий Рапота. — Руководители системы исполнения наказания двух стран считают, что за решеткой нельзя унижать человека. То, что они так настроены, важное обстоятельство. Нужны научные исследования, которые помогли бы пенитенциарным системам.
Сами тюремщики уверяют: нужны деньги, а не научные изыскания. Называют даже примерные цифры — 2–3 миллиарда рублей, которых хватило бы, чтобы полностью модернизировать детские и женские колонии. А в качестве примера «кивают» на Брянск: здесь за 200 миллионов рублей построили «колонию будущего».
Камера для новой жизни
Историй, когда прошедший «лагеря и централы» заключенный просил в очередной раз его не выпускать на волю (потому что в тюрьме — еда, постель, а на свободе его никто не ждет), можно рассказать множество. Но вот чтобы матери несовершеннолетних заключенных просили начальника колонии не освобождать условно-досрочно — таких случаев единицы. Именно это не раз происходило в брянской воспитательной колонии (называется она сейчас не колонией, а центром). Одна из матерей недавно спросила: «А нельзя ли как-то определить сюда и второго моего сына?».
Брянск. Комплекс зданий в самом центре города за высоким забором, но без всяких колючих проволок и решеток и есть тот самый центр. Чтобы пройти на КПП, требуется сканирование сетчатки глаза и отпечатков пальцев. А дальше — помещение, напоминающее хороший ресторан, со стильными кожаными диванами и маленькими столиками. Оказалось, это комната для краткосрочных свиданий. Охрана — в другой комнате, ее не видно, но она видит и слышит все (в столики вмонтированы микрофоны, о чем заранее предупреждают посетителей, а специальные видеокамеры помогают приближать изображение).
Корпус, который действует как СИЗО. Здесь комнаты-камеры запираются, подростки не могут отсюда выходить, когда захотят. Есть карцер, есть камера для лиц, у которых произошел нервный срыв (она вся — стены, пол и потолок — мягкая). В двери снаружи вмонтированы экраны, на которых видно, что творится внутри (и в глазок нет необходимости заглядывать).
А вот корпус для уже осужденных. Детские кровати с цветным постельным бельем, резные табуреточки, картины, занавесочки... Накануне я была в старом пионерлагере в Курске, так вот там обстановка скорее напоминала детскую колонию, чем то, что увидела здесь.
— Не, дома у меня такого нет, — говорит осужденный подросток. — Мы бедно живем, у меня нет не только своей комнаты, но даже своей кровати. За что сюда попал? 158-я.
Статья 158 УК «Воровство» — здесь самая популярная.
— Я украл инструменты, — рассказывает подросток в игровой комнате (здесь ребята обычно рубятся в настольный теннис или хоккей, играют в лото).
— А я одежду воровал и компьютеры, — добавляет его товарищ.
У этих двоих на воле все было, они в отличие от других воровали скорее из куража, чем по необходимости.
А вот этот парень на свободе грабил и избивал вообще непонятно по какой причине.
— Видите этот портрет мужчины? — говорит психолог. — Я прошу подростков вглядеться в него и спрашиваю, о чем он думает. Они начинают рассказывать то, что у них самих в голове и на сердце. Таких психологических приемов мы используем множество. А потом создаем атмосферу волшебства в особой комнате — и ребенок исцеляет сам свои душевные травмы. После этого могут происходить поистине удивительные вещи с ребятами.
— Один парнишка прочитал все собрание сочинений Шекспира, — подтверждает библиотекарь. — Запоем читал, мы не мешали. Но есть здесь те, кто вообще к чтению приучен не был. Я восемь месяцев пыталась уговорить одного мальчишку прочитать хоть одну книжку. Что я только не делала! Привлекала его для работы в библиотеке: книги расставлять, списки составлять — бесполезно. А потом мы с ним поспорили. И он на спор прочитал очень серьезную книгу. Теперь вот читает все подряд.
В ТВ-студии центра монтирует фильм подросток. Его ролик про любовь и дружбу занял первое место на всероссийском конкурсе «Амнистия души». Дома у него не было даже своего компьютера, здесь он научился пользоваться программами, которые в арсенале у самых продвинутых монтажеров. Освободится — если повезет, то устроится в какую-нибудь киностудию. Почему нет?
Есть тут комнаты, где подростки могут по скайпу поговорить с родителями, есть магазинчик, где они все покупки совершают по отпечатку пальцев, есть музеи (один, посвященный Первой мировой войне, — единственный в своем роде в стране), есть столы для именинников (в день рождения сюда каждый может позвать лучших друзей), есть волейбольная площадка с подогревом. Много чего еще тут есть. Так что это не колония, а целый город для детей.
В центре отбывают наказание сейчас 60 человек. Из тех, кто освободился (а это около сотни), вернулись обратно только трое. Такого низкого процента рецидива не было в истории ни советской, ни российской пенитенциарной системы.
Чего, казалось бы, стоит сделать такие по всей России? Стоит это денег. Будут деньги — будут вместо колоний-малолеток со всей их жестокостью вот такие воспитательные центры. Правозащитники говорят, что если уж вкладывать в кого — так это в подростков. У них точно есть шанс изменить свою жизнь. А научные исследования в области пенитенциарной системы, в которые хочет «вложиться» Союзное государство, — они ведь и так, по крайней мере в России, все последние годы ведутся. Только толку от этого — ноль. Никакая наука кровь с рук подростков не ототрет, с их пороками не справится, если камеры грязные и убогие, на ужин вонючий суп с гнилой картошкой, а вместо тенниса и книг — игры на деньги и наркоту.
Ева Меркачева
