Перед премьерой документального проекта "Похороны Сталина" по пустынному фойе Гоголь-центра ходил режиссер и вдохновитель события Кирилл Серебренников. Вокруг как на кладбище. Ряды и ряды стоек-фото, погибших в ГУЛАГе или репрессированных, но выживших. Каждая стойка куском цемента вмонтирована в пол. Среди строек ультра модная шапка на голове Серебренникова смотрелась как одноухая лагерная ушанка.
Фото: Ира Полярная
Другие похороны
— Этот проект задуман как похороны Сталина каждым из нас в себе, лично, — говорит художественный руководитель Гоголь-центра Кирилл Серебренников. — Но все же проект, надеюсь, шире антисталинской акции. В один день с вождем — 5 марта 1953 года — умер великий русский композитор Сергей Прокофьев. Сталина хоронила вся страна, Прокофьева — мало людей. Очень мало. Их тихие голоса существовали вне хора тех, кто шел на другие похороны. Уверен, что пришло время прислушаться к тем, не услышанным голосам. Они шлют нам важные мысли - про достоинство, честь, музыку, верность, искусство, про любовь. Многие из тех, кто пришел на "Похороны Сталина" — ученые, правозащитники, писатели, потомки репрессированных и просто зрители, тоже задавались вопросом: слышат ли наши современники те голоса?
Гора калош
"Похороны Сталина" на этот вопрос до начала спектакля-свидетельства ответили инсталляцией. Сцена ждала зрителя заставленными горами калош, варежками, пальто и горстями пуговиц от пальто. Потом выступавшие очевидцы того дня — 5 марта 1953 года — говорили о том, что в этот день в толпе, шедшей в Колонный зал дома союзов, где стоял гроб вождя, из-за давки погибло много людей. Цифра до сих пор неизвестна. Известно лишь, что первыми сбивали с ног самых беззащитных — любопытных детей и слабых старушек.
— Я чудом остался жив, — вспоминает театровед Алексей Бартошевич. — В тот день я увидел Москву, Тверскую улицу такой, какой не видел никогда — пустой. Только солдатские и милицейские цепи. Я, мальчишка, пошел гулять. У нас в школе, когда узнали, что Сталин умер, вообще кричали: "Ура-а! В школу не идем!"
Я и гулял. На углу Тверской и Пушкинской, вижу, со стороны Белорусского вокзала на меня плывет цунами из людей. Я влип ногами в асфальт. Умом понимаю, что надо бежать, и не могу. До сих пор меня преследуют два чувства. Первое — как остался жив? Тогда же вся Москва полнилась слухами как в давках к Колонному залу, первыми гибли дети. Вторая. Это, когда я уже пришел в себя. Меня, малолетнего дурака, из под толпы, меня все же столкнули вниз, за воротник вытащил безымянный солдатик из оцепления. Я стоял в полуобмороке и "смотрел кино". Мимо неслись две людских волны. Одна слезами-волнами стонала. Другая, не поверите, неслась и кричала: "Ура-а!" Только теперь я понимаю, что такой народ непобедим.
"Казус Прокофьева"
Щемящая нота несломленности народного духа звучала в выступлениях многих гостей - режиссера Андрея Смирнова и рэпера Лигалайз, писателя Людмилы Улицкой и философа Дениса Карагодина. Однако сквозной оставалась "тихая победа" над вождем и вождизмом музыки и воли Сергея Прокофьева.
Не принявший революцию, он эмигрировал из СССР, но в 1936 году, уже известный в мире Прокофьев, вернулся на родину. "СССР серый, — писал он, — но дух людей, ни с чем несравним, он как великая музыка — не фальшивит". Вскоре Сергей Прокофьев упрочил не только мировую славу, но и стал любимцем вождя. Он получил Ленинскую и шесть (!) Сталинских премий за музыку, ставшую сегодня частью мировой культуры. Потом — "казус Прокофьева": обвинение в музыкальном "формализме", негласный заперт его музыки, арест жены и ее ссылка в ГУЛАГ, его инсульт, забвение и смерть. Злопыхатели даже "шутили": "Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете". Намек был на "формальную" музыку к балету "Ромео и Джульетта", которая сегодня звучит во всех ведущих театрах мира. Но тогда только Прокофьев мог бросить вызов системе — единственный в стране ездил на синем "Форде", привезенном из Франции, носил желтые ботинки и оранжевый галстук, но главное — продолжал писать "формальную" музыку, которая потом будет признана новаторской.
И, как дань таланту и вере великого художника, в народ по морозу тело Прокофьева несли шесть студентов Московской консерватории. Из Камергерского переулка, где композитор жил, они несли его в консерваторию долго. Два километра — три часа! Сквозь кордоны НКВД, милицейское и солдатское оцепление. С кучей остановок и проверок. С риском быть арестованными за то, что не скорбят со всем народом в Колонном зале, а хоронят осужденного народом и товарищем Сталиным "отщепенца".
Забить осиновый кол
— Культ личности не умирает, когда личность, которую возвели в культ, уходит из жизни, — говорит на "Похоронах Сталина" поэт Ольга Седакова. — И хотя в ГУЛАГе люди понимали: смерть диктатора — единственный шанс на их освобождение, они понимали и другое. Липкий страх раба, способный воспроизводить новые культы личности, в них останется. Забить осиновый кол в этот культ невозможно. Его нужно изживать. Не только тем, кто был репрессирован. Но и нам, тоже надо "выдавливать из себя раба по капле". Смерти сталинского отпечатка в наших душах и примирения потомков жертв и палачей, вот чего я жду.
Когда "Похороны Сталина" закончились, в фойе Гоголь-центра зрители обступили Кирилла Серебренникова.
— Когда следующий спектакль? — спрашивают они.
Режиссер объясняет, что это не спектакль, а документальный эксперимент. "Продолжения в таком виде и в таком составе свидетелей, — объясняет он. — не будет. Похороны бывают один раз… А вот о продолжении документальных свидетельств, может в другом городе и в другом формате, стоит подумать…
Владимир Емельяненко
