У Гоголя в Москве не было своей квартиры. Теперь у него два дома. Они стоят торцами к Никитскому бульвару с номерами 7а и 7 и кажутся близнецами, построенными в одном стиле и в одно время. Но это строения разных эпох. Одно появилось в XVIII веке. Другое — в начале ХХ века.
На этом месте в Средние века за стеной Белого города возник боярский двор Салтыковых. «Должно заметить, что ни в одной фамилии не было столько бояр, столько фельдмаршалов и столько начальников Москвы, как из Салтыковых», — писал в XIX веке историк, генеалог князь Петр Долгорукий.
Согласно генеалогии, некий «муж честен из Прусс», то есть Пруссии, среди русских прослыл Прушаниным. Его сын, боярин Александра Невского, отличился в Ледовом побоище. Один из потомков боярина получил прозвище Салтык, ставшее фамилией рода.
Дочь Федора Салтыкова Прасковья стала царицей, выйдя замуж за Ивана V, сводного брата Петра I, и матерью Анны Иоанновны, будущей императрицы. В годы ее правления владение принадлежало дяде царицы Василию Салтыкову, проявившему себя при возведении на престол Елизаветы Петровны. Его дети Мария, Анна, Екатерина, Сергей оказались при дворе Екатерины II. У Анны за дерзость отрезали косу. Красавец Сергей приглянулся Екатерине Алексеевне в годы замужества за нелюбимым Петром III, открыто ей изменявшим. Она не осталась в долгу. В «Записках» отцом сына Павла, будущего императора, Екатерина II назвала Сергея Салтыкова. Когда любовь угасла, его отправили послом в дальние города Европы.
Главным воспитателем внуков Александра и Константина Екатерина II назначила Николая Салтыкова, выразив таким образом к нему особое доверие. Считается, что генерал-аншеф оказался «неспособным педагогом и воспитателем царских детей», но он «умел лавировать между противоречивыми требованиями» Павла и Екатерины II. Войдя на престол, Павел не забыл воспитателя своих детей, присвоил ему чин генерал-фельдмаршала. Но убийству Павла это возвышение не помешало.
Смертельно опасный заговор против императора осуществил командир лейб-гвардии Преображенского полка молодой генерал Петр Талызин, масон и командор Мальтийского ордена, гроссмейстером которого являлся Павел I. Командир полка устраивал для офицеров «интимные сборища и de petits soupers fins» (изысканные ужины для избранных — на французском языке. — Ред.). Из его квартиры в корпусе Зимнего дворца после 11 вечера 11 марта 1801 года около сорока офицеров, разгоряченные застольем с шампанским, направились к Михайловскому замку. Талызин туда привел батальон Преображенского полка, «внушив солдатам, что нужно спешить, ибо жизнь государя в опасности», и скомандовал им зарядить ружья.
Что произошло в замке, известно из учебников истории.
Но после переворота командир Преображенского внезапно заболел. И через два месяца после убийства императора Петр Талызин умер. Одни считают, что это произошло от пережитых волнений. Другие думали, что его отравили за измену вдохновители заговора, желавшие вынудить Александра I подписать «конституционный акт» и ограничить тем самым самодержавие. На что командир преображенцев не пошел, убедив царя в абсолютной поддержке гвардии, решавшей в XVIII веке судьбу России и самодержцев.
Дом на Никитском бульваре приобрел племянник умершего генерала, также участник заговора, капитан лейб-гвардии Измайловского полка Талызин, запомнившийся тем, что, будучи неженатым, оставил после себя шесть наследников, носивших его фамилию на правах воспитанников.
У них выкупил владение граф Александр Петрович Толстой. Фамилией этот род, давший России трех знаменитых писателей, обязан великому князю Василию II, наделившему прозвищем Толстой одного из правнуков «мужа честна», «из Немец, из Цесарские земли». Отец графа также служил командиром Преображенского полка, храбро воевал. Екатерина II «лично возложила на него орден святого Георгия III класса». Из пятерых сыновей графа Петра Толстого особенно возвысился Александр. Как и отец, он проявил себя при взятии крепостей, служил губернатором Твери и Одессы, известен как выдающийся обер-прокурор Священного синода. Но в памяти потомков, у одних злой, у других доброй, он останется знаменитым близостью с Гоголем.
С автором «Ревизора» и «Мертвых душ» граф с женой вселился в дом на бульваре в декабре 1849 года, и с этого времени обычное строение стало одной из главных московских достопримечательностей в истории города и литературы.
Хозяева заняли второй этаж. Друг семьи занимал на первом этаже комнаты справа от входа в дом. Их описал профессор Московского университета Осип Бодянский в дневнике: «Жилье Гоголя внизу, в первом этаже, направо — две комнаты. Первая вся устлана зеленым ковром, с двумя диванами по двум стенам (первый от дверей налево, а второй за ним, по другой стене). Прямо — печка с топкой, заставленной богатой гардинкой зеленой тафты (или материи) в рамке; рядом — дверь у самого угла к наружной стене, ведущая в другую комнату, кажется, судя по ширмам в ней, на левой руке».
По этому и другим документам сорок лет назад воссоздал Литературный музей эти комнаты. Мне тогда показали четыре реликвии. Остановившиеся карманные часы Гоголя, по преданию, купленные за первый гонорар. Они отсчитывали дни, недели и месяцы. Стеклянные стаканчики с рисунком. Восточная шапочка, подаренная Николаем Васильевичем фельдшеру, и глиняный стаканчик для карандашей. Сохранилась главная из реликвий — кафельная печь, в топку которой страдающий Гоголь на глазах у мальчика-слуги бросил в огонь 11 переписанных набело глав, считая их несовершенными, неугодными Богу. То был второй том романа «Мертвые души».
Согбенным, страдающим, как перед огнем печки, Николай Андреев изваял в бронзе Гоголя. Этот памятник вполне оправданно установлен во дворе дома на бульваре.
В недавние дни превращены в музей все комнаты первого этажа с окнами на бульвар, включая комнату с диваном в дальнем углу, где Гоголь изнурял себя голодом и умер во сне, не желая жить.
С мыслью сочинить второй том романа Гоголь вернулся в Москву из Италии. В доме на бульваре у него появилось все, чтобы творить: тишина, комфорт. Но в этих покоях писалось с трудом, не так, как в прошлом, когда в дороге захотелось ему однажды страстно писать — и под грохот катаемых шаров бильярда, в шуме и духоте, беготне прислуги трактира в течение несколько часов возникла целая глава «Мертвых душ».
В Москве одиннадцать глав в муках родились за четыре года. По этому поводу Гоголь говорил: «Да! Как ни странно устроен человек, дай ему, чего он хочет для полного удобства жизни и занятий,
Удобство для жизни и занятий создали друзья, но не те, которые прежде с радостью встречали Гоголя, наезжавшего в Москву из Петербурга, и расставались с печалью на заставе, когда их кумир уезжал за границу.
С Толстыми Гоголь сблизился за границей, жил с ними в Париже. Сергей Тимофеевич Аксаков признал знакомство с графом Александром Толстым «решительно гибельным для Гоголя». Граф полюбился ему за «природную доброту, религиозную настроенность души, склонность к аскетизму». Сестра Гоголя, со слов брата, рассказывала, что Толстой тайно носил вериги. Строго постился, даже постного масла не признавал.
Храбрость и религиозность сочетались с редкой странностью. В тридцать два года граф женился на дочери князя Георгия Грузинского Анне. О ней сохранилось такое свидетельство: «Тридцати пяти лет княжна вышла замуж за графа Александра Петровича Толстого, святого человека. Он подчинился своей чудовине (чудачке. — Ред.) и жил с ней, как брат». Чем было вызвано чудачество? Анна родилась красавицей. В юности влюбилась в жившего в богатом княжеском доме отца воспитанника Андрея, рожденного вне брака князя, то есть в своего брата. Когда влюбленные узнали тайну, то решили не вступать в брак никогда, посвятить себя Богу. Андрей принял монашество под именем Антония, занял высокое положение в церкви, стал наместником Троице-Сергиевой лавры, духовником Филарета, митрополита Московского и Коломенского.
Известный мемуарист Вигель в «Записках» отметил другую странность княжны Анны: она «убегала общества и, вопреки обычаям других красавиц, столь же тщательно скрывала красоту свою, как те ее любят оказывать». Сближало в извращенном браке княжну и графа чувство религиозное. И это же духовное чувство, с годами заполнившее душу Гоголя, сближало его с этой платонической парой, когда они жили под одной крышей в Москве. «Я вас полюбил искренне, полюбил, как сестру, — писал Гоголь Анне, —
Графиня на много лет пережила Гоголя. Владимир Гиляровский записал со слов ее компаньонки, что Анна Толстая постилась до крайней степени, любила есть тюрю из хлеба, картофеля, кваса и лука и каждый раз за этим кушаньем говорила: «И Гоголь любил кушать тюрю. Мы часто с ним ели тюрю».
Зная хорошо светскую литературу, графиня Толстая «предпочитала духовное чтение — особенно любила Евангелие и проповеди». На сохранившемся балконе дома Гоголь, сидя в кресле, читал ходившей вдоль перил подруге не новые главы «Мертвых душ», которых от него ждала Россия, а «Слова и речи преосвященного Иакова, архиепископа Нижегородского и Арзамасского», делая на глазах внимавшей ему графини пометки. «Слово о пользе поста и молитвы» нравилось им особенно.
Эти чувства и привязанности отдаляли писателя от его светских московских друзей.
До возвращения в Москву Гоголь шесть с лишним лет пребывал вдали от России. Написал главы второго тома «Мертвых душ». И сжег рукопись в Гамбурге со словами: «Не оживет, аще не умрет». Вместо продолжения романа издал «Выбранные места из переписки с друзьями». Они вызвали печаль и гнев Белинского. В ходившем по рукам «Письме к Гоголю» он его предостерег: «Что вы делаете!.. Взгляните себе под ноги, ведь вы стоите над бездною». В переписке Белинский увидел не прежнего высокочтимого чудесного творца, а «проповедника кнута, апостола невежества, поборника обскурантизма и мракобесия». Семь писем, больше чем кому-либо, адресовались графу Толстому.
Отрывок из одного письма попал в советское собрание сочинений в семи томах, где упоминается Белинский, который увидел, по словам Гоголя, «совершенно одну сторону дела» и не мог даже «равнодушно» подумать о другой стороне дела. Эта неназванная божественная сторона была доступна в полной мере графу, который в примечаниях к письму назван издателями «реакционером и мистиком».
С ними я во многом согласен, в отличие от автора вышедшей недавно повторно книги «Гоголь» в серии «ЖЗЛ». С сумрачным Игорем Петровичем Золотусским пригласили лет сорок тому назад выступить во Дворце культуры автозавода имени Лихачева о жизни Гоголя в Москве. Уже тогда этот известный критик погрузился в изучение жизни и творчества гения. Идя по его следам, атеист пришел к Богу, крестился, будучи сыном репрессированных родителей, забывших о религии. Первым из советских авторов он пришел к мнению, что Гоголь не был душевно болен, как считали лечившие его врачи; в «Выбранных местах» не стоял над бездной, а возвысился духом; что эта не переиздававшаяся книга — «замечательная, пророческая, исповедальная». И в последние годы перед смертью сделал выбор в пользу «дела души». То есть, как я понимаю, сжег гениальный роман. Что подтверждают сохранившиеся две редакции глав второго тома, читать которые без слез трудно.
Прощалась Москва с Гоголем в церкви Татьяны в здании Московского университета. Студенты, приходившие на Никитский бульвар, чтобы увидеть живого классика, гулявшего вблизи дома, на руках пронесли гроб до Данилова монастыря.
Перед революцией оба здания на бульваре принадлежали, как значится в адресной и справочной книге «Вся Москва» за 1917 год, Марии Владимировне Катковой. То была вдова знаменитого публициста Михаила Каткова, основателя в Москве лицея в память цесаревича Николая. Пережившая на много лет мужа, она издала в 25 томах «Полное собрание передовых статей «Московских ведомостей», которые редактировал Катков. Его консервативные взгляды влияли на политику императора Александра II, статьи читала вся Россия. Когда Катков умер, во всех церквях России прошли по нему панихиды.
По заказу Марии Катковой известный в свое время архитектор Челищев в 1909 году возвел в стиле неоклассицизма двухэтажное протянувшееся между бульваром и Мерзляковским переулком здание. У него номер 7а. В нем до недавних дней располагалась сберкасса, разные учреждения, до конца не отселенные, хотя и на этом корпусе значится «Дом Гоголя».
В сталинской Москве здесь были квартиры. В одной из них жила Еликонида, она же Лилия, Попова, вдова замечательного артиста-чтеца Владимира Яхонтова, удостоенного Сталинской премии за исполнение стихов Владимира Маяковского. Он с женой создал Театр одного актера, сочинял и исполнял исторические композиции на злободневные темы, читал классиков русской литературы. В годы войны на его гонорары построили танк и назвали «Владимир Маяковский». А летом в год Победы артист выбросился из окна. Надежда Мандельштам утверждала, что сделал это он в страхе, ожидая ареста. Мне кажется, дело не в страхе, у лауреата Сталинской премии с властью трудностей не было. Золотусский, погружаясь в душу Гоголя, вслед за ним пришел к Богу. Яхонтов, проникнув в душу Маяковского, подобно ему решил покончить с собой.
В ванной квартиры Лилии Яхонтовой ночевала неприкаянная поэтесса Ксения Некрасова. В одной из комнат жила красавица Любовь Миклашевская, вышедшая замуж за известного пианиста Якова Флиера. Квартира Лилии Поповой — первый московский адрес Ильи Глазунова. О чем он рассказывал мне: «Когда я приезжал к ним в Москву, мне было очень неудобно, потому что из ванной вытесняли поэтессу Ксюшу Некрасову. Ксюша в те дни спала в одной комнате с Лилей, под роялем на полу. В комнате стоял бюст Яхонтова. И урна с его пеплом». В другой комнате Глазунов с женой жил в доме на Поварской. Сюда его друг Никита Михалков привел отца, и Сергей Владимирович помог художнику, лауреату международной премии получить квартиру в Москве.
Колодный Лев
