Дети убивают себя и убивают друг друга. Жестоко, обдуманно, хладнокровно. Жестокое нападение подростка на одноклассников в Башкирии, похожая трагедия в подмосковной Ивантеевке, ежегодные, уже «хронические» самоубийства старшеклассников в период ЕГЭ. Совсем недавно была Керчь, массовое убийство в политехническом колледже. Мы не успели прийти в себя, когда тревожные новости пришли из столичного Жулебина, где подросток после написания итогового сочинения пришел в школу с кухонным ножом, угрожал охраннику и собирался нанести вред себе...
Характерно, что после каждой трагедии всплывал вопрос: а где был школьный психолог? Оказалось, этих специалистов катастрофически не хватает. Не во всех школах в принципе существует психологическая служба, а там, где она есть, порой всеми вопросами занимается лишь один сотрудник. Понятно, что, если в среднем в школе учится 500 детей, наблюдать каждого психолог просто физически не сможет.
Случай из практики
Мы обратились с вопросами к школьным психологам Татьяне В. и Инне Д., проработавшим много лет в одной из столичных школ.
Татьяна: — До сих пор в школах нет единой системы работы с подростками, которой все придерживались бы. При этом психологическая служба официально введена в школах с 1989 года. Кроме того, психолог чаще всего работает в одиночку, а один в поле не воин. Когда после очередной трагедии начинается разговор, а где был психолог, хочется ответить, что в глаза всем не заглянешь, и невозможно в одиночку держать руку на пульсе настолько, чтобы все могли расслабиться. Тут все должны работать в комплексе: и классный руководитель, и администрация. Кроме того, психолог не может работать без согласия родителей. И очень часто именно родители сложных детей отказываются от услуг школьного психолога. У нас такие ситуации были, они типичны. В этом случае мы только можем давать рекомендации классному руководителю и родителям, работать не индивидуально, а с целым коллективом. Подойти к этому ребенку лично, провести диагностику мы не имеем права.
Инна: — Подростковый возраст — это период, когда изменения происходят достаточно быстро, и, чтобы улавливать их, психологу надо уделять много внимания каждому ребенку. Важно учитывать, что огромная часть жизни подростка проходит в соцсетях. Несмотря на то что это вопрос спорный и дискуссионный и нет единого мнения о том, должны ли школьные психологи мониторить социальные сети, моя позиция как специалиста такова: можно, если это сочетается с моими ценностями. Я, например, это делала. На страничках подростка в Интернете можно было увидеть, где начинается травля, можно было отследить, насколько тяжелое у ребенка состояние. Например, в школе он грустный, но у него жизнерадостная социальная страница, он отмечается в интересных местах, ходит на концерты, соответственно, причин для беспокойства меньше, чем если бы у него был депрессивный контент.
* * *
Татьяна: — У нас в школе было несколько случаев на грани. Иногда сами дети обращались за помощью, иногда мы замечали, что в соцсетях у подростка все совсем плохо, обращались к классному руководителю, выясняли, какая обстановка в семье, затем искали подходы к ребенку, чтобы поговорить с ним.
Были случаи, когда у школьника выявлялись откровенные суицидальные настроения с серьезным риском — тогда мы были обязаны ставить родителей в известность. Ребенку объясняли это так: «Ты извини, но мы не имеем права не сказать твоим родителям». Далее мы с ним оговаривали, что можно сказать, а что нельзя. После этого вызывали родителей в школу, давали им телефоны экстренных служб, контакты центров психологической помощи. У меня было два случая, когда мы сигнализировали родителям об опасности, а те обращались за помощью к врачам, госпитализировали детей в психиатрические клиники. Отмечу, что все было конфиденциально, никаких сведений из больниц в школу не поступало. Обе девочки после выписки вернулись в класс и доучились — одна до девяти классов, вторая до одиннадцати. Когда речь идет о психиатрических диагнозах, ими необходимо заниматься, иначе будет хуже. Иногда приходилось убеждать родителей: ваш ребенок не просто грустный, так может проявляться заболевание... У нас была одна старшеклассница с клинической депрессией, и потребовалась определенная работа с мамой, чтобы настоять на необходимости положить девочку в клинику. И, к счастью, это помогло, ребенок вылечился и изменился. Истории были разные и довольно непростые. Однажды мы проводили диагностику кризисных состояний, и у одного мальчика были зашкаливающие результаты. Он учился в 9-м классе и переживал несчастную любовь. Мы долго с ним работали. Понятно, что девочку мы не могли бы заставить полюбить его, мы могли лишь как-то сгладить ситуацию. Парень периодически возвращался к мыслям о суициде, его настроения менялись, а мы были как на пороховой бочке.
Инна: — Я говорила ему: «Я волнуюсь за тебя, мне важно, чтобы ты пришел и рассказал, как твои дела, чтобы я перестала беспокоиться». Возможно, такое отношение неправильно, но это сработало. Удалось снизить градус напряжения и отвлечь его от мыслей о самоубийстве. У подростка эта девочка стала серьезным крушением, он правда ее любил. Но и в семье его все было непросто: родители расстались, мама переехала в другой город, отец особо парня не поддерживал. «И что, кроме того, как уйти из жизни, я могу сделать?» В целом подростку не хватало помощи и поддержки. Ни о каком психиатрическом диагнозе речь не шла. Со временем эта боль у него улеглась, но нам долго приходилось поддерживать его на плаву.
Иногда мы выявляли депрессивное состояние у подростков по различным косвенным признакам, например, по длительному выкладыванию депрессивных постов в социальных сетях. Это могли быть фотографии с намеками о том, что жизнь бессмысленна, «и, может, стоит уйти из нее?». Мы всегда общались с этим подростком, спрашивали, как он себя чувствует, говорили, что мы заметили, что он изменился и переживает непростой период в жизни. В случаях, когда были серьезные признаки кризисного состояния, такие как выкладывание многочисленных фото с самоповреждением, с порезами, ожогами разных частей тела, мы через классного руководителя выходили на семью. Как правило, родители знали, что не все в порядке, но не всегда оценивали степень опасности. В большинстве случаев, когда речь идет о самоповреждении, это говорит о том, что ребенок ждет помощи, что ему плохо. Даже если это демонстративное поведение подростка, оно имеет причину.
Однажды ко мне обратилась мама 12-летней девочки. Она очень переживала: у них участились конфликты, и девочка стала резать себя. По всему телу у нее были порезы, причем достаточно серьезные. Мама очень боялась обращаться за помощью, опасалась огласки, волновалась, как бы соседи не узнали. Тогда мы решили мотивировать девочку регулярно ходить на занятия к школьному психологу. Специально для нее была организована мини-группа детей (ее одноклассников). Мы разработали для них групповые занятия, учили ребят снимать стресс, развивать представления о будущем. Для остальных участников это были просто «витамины», дети ни о чем не догадывались. На девочке акцентировалось особое внимание, хотя этого никто не замечал, как и ее состояния. Она просто была тихая и грустная, ходила в закрытой одежде, ее порезы никому не были видны. Детям объявили, что это группа для желающих, а ей лично пообещали: «Тебе понравится, приходи». Так она втянулась в групповые занятия, а потом стала приходить и на индивидуальные, чувствовала, что после них ей становится легче. Не знаю, стали ли лучше отношения девочки с мамой, но порезы прекратились.
Детская агрессия: откуда она берется
Как спасти поколение от войны, направленной против себя? Спасти юные жизни, здоровье детей, помочь им вырасти счастливыми? Своими размышлениями на этот счет с нами поделилась педагог-психолог Елена Чарочкина:
— Случай в школе в Жулебине — ученик после итогового сочинения размахивал в школе ножом — связан с экзаменами. ЕГЭ и прочие аттестации часто называют причинами нервных срывов. Это так?
— Все в совокупности, нельзя говорить, что только экзамены виноваты. Но когда родители ребенку говорят, что ЕГЭ он не сдаст, внушают неуверенность в собственных силах, а в школе идет не обучение, а натаскивание, дрессура, то некоторые дети на это реагируют очень остро. Другое дело, что форма и содержание экзамена именно дрессуру и подразумевают. Учителю приходится не материал объяснять, а обучать работе с тестами. Дети не предметы изучают, а тренируются. И вот в ситуации такого стресса, когда тяжело и ученику, и учителю, когда родители не поддерживают, а только психологически давят на детей, вот тогда начинает накапливаться усталость, развивается депрессия. Результат — проявление аутоагрессии (агрессии, направленной на себя) и ее переход в активную агрессию. Но даже когда подросток достиг крайней точки, то все равно у него есть два пути, куда идти. И трагический сценарий выбирается в том случае, если мы не видим, не замечаем, как этот человек просит о помощи — всеми своими странными проявлениями, всеми своими пугающими публикациями в соцсетях. Но мы часто даже не догадываемся, что человеку нужна поддержка. И не осознаем, как много рядом психически нездоровых людей…
К тому же проблема молодого поколения заключается в том, что оно совершенно не умеет общаться. Почему это происходит, виноваты ли Интернет, соцсети — трудно сказать. Но все реже и реже у подростков есть друзья, с которыми они могут поговорить по душам. Вот поделился бы с другом, возможно, стало бы легче. А что происходит сейчас? В огромной компании сверстников каждый чувствует себя одиноко. Здесь важно доказать, что ты крутой, неважно каким способом. И получается, что в семье поддержка отсутствует, в школе масса проблем, настоящих друзей тоже нет.
— Существуют ли нормы учебной нагрузки, учитывающие психологические особенности подростков? И есть ли тесты, помогающие выявить уровень нервного напряжения, имеет ли смысл тестировать школьников и с учетом результатов корректировать содержание образовательных программ и экзаменов?
— Нормы и СанПиНы были всегда, никто их не отменял и никто не имеет права их нарушать. Бывает, конечно, что учитель не успел объяснить какой-то важный материал и находит способ это сделать, например, вместо урока физкультуры. А что касается психологического тестирования, конечно, существуют системы тестов, помогающие выявить степень психологического напряжения. Но как их проводить в обязательном порядке? На это могут дать согласие только родители. А многие, по моему опыту, отказываются, относятся настороженно. Количество родителей, дающих разрешение на общение ребенка с психологом, минимально. Взрослые не хотят, чтобы психолог вмешивался, боятся, что обнаружатся какие-то проблемы, что их уличат в родительской некомпетенции. Другая проблема заключается в том, что психологов в школах не хватает катастрофически, их сокращают, выводят из учреждений с целью экономии бюджетных средств. Их ставки отдают учителям, которые проходят трехмесячные курсы переподготовки. Три месяца — и ты по совместительству школьный психолог! Кроме того, учителя перегружены, у них нет времени уделять внимания каждому ребенку.
То, что творится в образовании, — это катастрофа. В школы сверху приходят директивы, которые педагоги обязаны выполнять. Обратной связи нет. Конечно, нужно обратить внимание на то, как многие дети реагируют на итоговые экзамены. У меня была пациентка пятнадцати лет, нервная система которой на фоне предстоящих экзаменов начала «сбоить». Девочка терялась в пространстве, могла заблудиться в своем же дворе, стала писать безграмотно, хотя раньше никаких проблем с русским языком у нее не было. То есть на фоне стресса у нее пошел мощный откат, так сработала нервная система.
— Можно ли говорить о том, что поток информации СМИ (репортажи об убийствах в школах и пр.) формирует новую модель поведения детей с психиатрическими диагнозами?
— Вполне возможно, но дело не только в потоке информации. Достаточно агрессивные компьютерные игры, фильмы. Ценностный мир поменялся, у нас был Тимур и его команда, а у них что? Сейчас детям нечем восхищаться, некем гордиться. Ветеранов войны они уже не воспринимают так, как мы. У них есть навязанная религиозная программа, которую они не понимают. Учебное время тратится на рассуждения, которые им неинтересны. Для них это абстракция. А дома их не воспитывают, а ориентируют на успех. Задача родителя — устроить ребенка в престижный вуз, даже если он не хочет туда поступать. А мама просит психолога убедить его в том, что это необходимо. От одной мамы мне поступил запрос сделать ее ребенка лидером. «Я хочу, чтобы он шел по головам и не соскальзывал». Мне было так стыдно за эту женщину! Речь шла о ее шестилетней дочке…
— Значит, само общество взрослых виновато в этих детских трагедиях?
— Приведу пример. Подростки приходят на спортивную площадку с тренажерами (подчеркну, не на детскую!), а там гуляют мамы с малышами, хотя есть отдельная площадка для малышей. И вот эти мамы начинают подростков гонять. А куда, скажите, им деться? Их всегда кто-то ругает, они всегда кому-то мешают. Или в транспорте. Стоит подросток с наушниками. Его обязательно одернет какая-нибудь бабушка. Получается, общество их выдавливает. Таким отношением можно довести до точки кипения любого человека.
Повторюсь: очень важна здоровая атмосфера в семье, если она есть, ничего плохого с подростком не случится. Если ему есть к кому прийти, прижаться. Но чаще дома мама хочет видеть отличника-сына, соответствующего ее идеальной картине мира. Общество болеет, стало очень неспокойным, показатели агрессии выросли. Уровень тревоги стал выше, а уровень культуры — ниже. Все нестабильно, все обострено, и выход агрессии изменился, приняв более опасные и страшные формы.
Вера Смагина
