Сегодня вышел в свет сингл «Шепот» с дебютного мини-альбома «Опора» проекта «Ронин». «Ронин» — это песни Александра Цоя, сына Виктора Цоя. Александр Цой более известен как дизайнер, работающий на ТВ и в больших концертных шоу. До сих пор он появлялся в музыкальных проектах именно в этом качестве или же как гитарист. 3 сентября на цифровых платформах станут доступны все пять песен, с которыми сын лидера «Кино» решил заявить о себе как о полноценном авторе и исполнителе. Борис Барабанов встретился с Александром Цоем в день его рождения, чтобы поговорить о влиянии отца на его музыку, а также о судьбе наследия «Кино», о грядущих байопиках и о том, почему звезды рока 1990-х один за другим сводят счеты с жизнью.
— В какой период написаны эти песни?
— Песни написаны в последний год, а музыка — примерно лет за 15. Музыка песни «Шепот», например, появилась не менее десяти лет назад. Не хватало облика песни. Постепенно писались тексты. Каких-то специальных усилий я к этому не прилагал, а если прилагал, то получалось хуже. Те тексты, которые записаны на этой EP, появились в результате, можно сказать, озарения: мне их «прислали» — я так это называю. Своего участия я в этом не чувствую. В общем, это первая настоящая сольная работа, во всех предыдущих музыкальных проектах я был гитаристом.
— Звук альбома отдает 1990-ми…
— Кроме меня над этой записью работал ровно один человек — канадский саундпродюсер Влад Ави, мой давний знакомый. Песни полностью записаны у меня дома. Так что барабаны, которые там слышны, полностью компьютерного происхождения, и, возможно, домашний способ записи сказался на звучании голоса. Но я решил, что будет так. Наверное, запись могла звучать более современно… Но я думаю, пусть лучше она останется такой. Этот тот альбом, который я, наверное, должен был выпустить, как все молодые музыканты, лет в 20 или около того. Но я долго не мог решиться начать петь — это было, конечно, связано со всем моим багажом.
— В том, что вы сейчас выпускаете, нет явных следов звучания группы «Кино».
— В демонстрационных версиях некоторых песен вокал все-таки немного напоминал отцовский. Если я расслабляюсь, не слежу за собой, то в нижнем регистре получается похоже. Мне нужно было искать свою манеру. Это путь начинающего вокалиста, каковым я себя и считаю. Вообще, в некоторых песнях влияние «Кино» все же можно обнаружить. И никакого осознанного процесса за этим не было.
— Есть ли у ваших песен концертное воплощение?
— Хочется, чтобы оно появилось. Исторически сложилось так, что «моей группы» у меня нет. Отчасти цель выпуска этих песен — найти единомышленников, музыкантов, которым понравится именно эта музыка и им захочется со мной поиграть. Мне действительно хочется, чтобы сложилось настоящее «рок-шоу» с группой, чтобы барабанщик бил в барабаны, чтобы все прыгали и играли, чтобы было красиво, круто и громко.
— В такой программе могли бы быть каверы на «Кино»?
— Нет, я пока зарекся исполнять этот материал вживую. Знаете, когда собралась группа Audioslave, ее участники сознательно отказались от исполнения песен их предыдущих составов, Soundgarden и Rage Against The Machine, до той поры, пока сама группа Audioslave не станет суперпопулярной. Когда их уже сложно было бы обвинить в том, что они выезжают за счет успеха своих предыдущих коллективов, они включили их в программу. Мне тоже хочется понять, чего стоит именно моя музыка. Хотя поиграть каверы, не только «Кино», было бы прикольно. Мне, например, так понравилось, как группа «Полюса» сделала «Суку-любовь» Михея!
— Вы вспомнили Soundgarden, и я не могу не попросить вас, человека, выросшего на гранже, поделиться своими соображениями: что происходит с этим поколением? Крис Корнелл, Честер Беннингтон, ранее Скотт Вейланд, Лейн Стэйли… Что их гложет?
— Вчера я начал отмечать свой день рождения, налил себе вина и не удержался от прослушивания песен группы Linkin Park. Конечно, Linkin Park — это часть моего становления, человеческого и музыкального. И Корнелл, конечно. Мне знакомы депрессивные состояния, и я могу сказать, что есть чудовищная ошибка, которую люди допускают в своих суждениях об этих самоубийствах: они считают, что миллионы долларов, мультиплатиновые продажи, толпы фанатов — это то, что может заглушить проблемы, которые у тебя есть с самим собой. Linkin Park, как и весь гранж, выросли из боли. Linkin Park играли очень коммерческую, прилизанную музыку, но те звуки, которые издавал Честер Беннингтон,— это сублимированная внутренняя неустроенность. Эту дыру внутри себя, если она есть, ничем не заткнуть. Насколько же он должен был от всего устать! Честер ведь не то чтобы пребывал в затяжной депрессии. Ведь буквально незадолго до его самоубийства он общался со своим коллегой по группе, они договорились ехать вместе на фотосессию. У него были нормальные рок-звездные планы… Но справиться он не смог…
— Вашей основной работой остается дизайн?
— Это работа на стыке дизайна и видео, преимущественно для проекта «Симфоническое “Кино”» (программа инструментальных оркестровых версий песен «Кино» с участием гитариста «Кино» Георгия Каспаряна.— “Ъ”). Совсем избежать работы с папиным наследием мне не удалось, несмотря на все мои комплексы, принципы и тревоги. Но уж больно все круто в этой программе.
— На рынке сейчас существует несколько подобных проектов. Вы можете как-то блокировать те, которые вам не нравятся?
— Вы, наверное, знаете, что сейчас происходит судебное разбирательство: я пытаюсь разойтись с лейблом, который на протяжении многих лет управлял правами на наследие Виктора Цоя. Это бывший «Мороз Рекордс», ныне «Музыкальное право». Конечно, есть проекты, которые являются прямым плагиатом идеи «Симфонического “Кино”». Но пока происходит это разбирательство, я бессилен. Но если все закончится в мою пользу, я надеюсь, что у меня появится возможность регулировать такие ситуации.
— Каким могло бы быть идеальное завершение истории с этими правами?
— Окончание полномочий этой компании, переход прав под мой контроль. Это не значит, что я сам хочу полностью заниматься управлением правами. Это кропотливый, сложный процесс, нужен юрист, бухгалтер, офис — мне это все не очень интересно.
— До сих пор не было ни одной полноценной выставки работ Виктора Цоя—художника.
— Предложений поступало много, но ни одно не сформировалось во что-то законченное. И не хотелось отправлять этих людей к «Морозу». Но, я думаю, рано или поздно такая выставка случится. Ее было бы несложно собрать: основные работы находятся в коллекциях буквально пары людей.
— Сейчас в той или иной степени запуска находятся три кинобиографии Виктора Цоя, над ними собираются работать Кирилл Серебренников, Алексей Учитель и Алексей Рыбин, участник первого состава «Кино». Вы контактируете с ними?
— Я встречался с командой, которая делает фильм Кирилла Серебренникова. После какого-то количества контактов с ними я переключился на празднование 55-летие отца, а потом понял, что начал чудовищно уставать от всех этих интервью и взваливать на себя еще один проект «имени отца» просто не готов. У фильма уже довольно плохая карма, в первую очередь из-за того сценария, который утек в сеть.
— Вы его читали?
— Я видел одну из версий этого сценария. Это, видимо, уже не та, которая всколыхнула общественность. К ней у меня тоже были вопросы. Но все-таки литературный сценарий — это одно, а то, что конкретно из него собирается слепить режиссер,— это совершенно другое. Однако справляться с негативом, который налип на этот фильм, мне не очень хотелось. Про тот сценарий, на котором должен быть основан фильм Алексея Учителя, я тоже слышал какие-то негативные отзывы от участников событий. Там, по-моему, самая некрофильская история из всех. Вот этого мне чисто по-человечески хотелось бы избежать. Но и блокировать съемки я не могу по тем причинам, о которых я говорил выше. Что собирается делать Алексей Рыбин, я не в курсе.
— Почему вообще именно сейчас все бросились снимать кино про вашего отца?
— Может быть, просто киноиндустрия достаточно окрепла и существует конкуренция, подталкивающая эти процессы? Разговоры-то о байопике я слышу уже много лет
Борис Барабанов
