ЕЛИЗАВЕТА, младшая, решила не отставать от сестер. Тоже экзамен, чтобы стать домашней учительницей. Возможно, через это проходили все, кто получал домашнее образование. Своего рода аттестат зрелости, документ, необходимый для дальнейшей учебы.
Елизавета, как и Катя, выбрала арифметику. Экзаменационную комиссию возглавляла попечительница – кавалерствующая дама. Я думала: какой-то гренадер в юбке! Нет! Так назывались придворные дамы, удостоенные женского дипломатического ордена Святой великомученицы Екатерины. Орден был утвержден Петром I и имел девиз «За любовь и Отечество».
Среди членов комиссии классные и музыкальные дамы, а также две пепиньерки – способные выпускницы специальных классов женских институтов из бедных семей.
Класс пепиньерок впервые появился в 1803 году в Смольном институте благородных девиц. Пепиньерки были весьма образованными. Основной упор в их обучении делался на французский язык, знали его в совершенстве. Кроме того, они сдавали экзамен на знание математики, русской и зарубежной истории, географии, литературы. И обязательно второй иностранный язык, чаще всего немецкий.
В городском архиве я нашла экзаменационный лист Лизы. Не только с отметками, но и с текстом задачи, которая была в билете:
«Купец занял 4860 рублей под 6% на 5 месяцев и спустя несколько времени снова занял у того же лица 6400 рублей под 7,5%, обязавшись уплатить второй заем одновременно по окон чании срока первого. Тогда по обоим займам пришлось уплатить всего 11501 рубль 50 копеек. Узнать, через сколько времени после первого займа был сделан второй».
Ответ Лиза дала правильный: «Через два месяца», но оценка лишь «хорошо». Красным карандашом заключение преподавателя:
«Объяснение слишком многословно».
28 марта 1906 года в канцелярии попечителя ей было вручено свидетельство на звание домашней учительницы. А через несколько месяцев, 21 декабря, она получила новое свидетельство: «Выдержала испытание на звание аптекарской ученицы». Помимо аптечных дел она изучала пение, гимнастику, танцы, рукоделие, огородничество и пчеловодство.
Думаю, у Лизы было еще и музыкальное образование: на нескольких фотографиях в ее руках скрипка. Все это в 18 лет! Но ей мало. И она поступает на курсы стенографии.
В России стенография появилась в XVIII веке, однако до середины XIX века о ней вспоминали редко. Наконец министерство народного просвещения объявило конкурс на лучший учебник. И даже премию назначило.
Премию не получил никто, но учебники все же были выпущены. Занимались по ним недолго: министерство неожиданно отказалось субсидировать преподавателей стенографии. Хорошие специалисты стали редкостью. Да и плохие тоже.
Первые серьезные курсы стенографии и машинописи открылись в Москве в 1903 году. Их учредитель Вера Георгиевна Нечаева. Смутно помню по рассказам Лизы, что были тогда две методики. Лиза выбрала методику Нечаевой. Адрес школы – Страстной бульвар, 4, дом Горчакова, квартира 84. Потом появилась и вторая квартира, 127. Видимо, помещение стало тесным. Неудивительно: в год открытия курсов здесь занималось пять человек. В 1904 году уже 22, в 1905-м – 49 человек, в 1912 – 135 человек.
Лиза поступила к Нечаевой в 1915 году. Первый курс два месяца, корреспондентская стенография. По окончании теории учащиеся пишут со скоростью 40 слов в минуту и легко расшифровывают написанное. После практики скорость уже 50–60 слов в минуту.
Второй курс четыре месяца, стенография «парламентская», 75–100 слов в минуту. Третий курс – иностранная стенография, чаще всего, немецкий язык. Тут же и обязательное обучение на пишущих машинках, самых разнообразных: «Ремингтон», «Смис-Премьер»,
«Монарх», «Смис-Визибль», «Гаммонд», «Идеал», «Ундервуд», «Континенталь», «Империал»…
Лиза окончила все три курса и получила cвидетельство:
«Дано Розенблат Елизавете Ивановне в том, что она, посту пив на курсы стенографии, содержимые Нечаевой, окончила их теоретически и практически с хорошим успехом, причем на испы тании 14 ноября 1915 года написала в минуту по стенографии: корреспондентской (коммерческой) – восемьдесят четыре слова (84), общей (парламентской) – восемьдесят одно слово (81). Кроме того, она, Розенблат, обучалась на пишущих машинах раз ных систем, причем работу на них исполняет хорошо».
За десять лет школу окончило более 1200 человек. Примерно равное количество мужчин и женщин.
Потом распределение, вернее, удовлетворение заявок. Я нашла перечень их, от организаций и частных лиц. «Переписчицы» – так их тогда называли – требовались в окружной суд, в контору фабрики, для стенографирования лекций профессора, в бюро по приему стенограмм из Петербурга, в Брянскую уездную управу, в газету «Раннее утро»… В конторы «Велидор» и «Бауэр» требовались неоднократно: видимо, работа трудная или характер хозяина несносный. Работа предлагалась и временная – стенографирование лекций в Политехническом музее, проповедей в Синагоге; и постоянная – в контору музыкального магазина на Петровке, в управление Брестской железной дороги… Большой спрос был на стенографов-мужчин.
Окончившие три курса имели право заниматься педагогической деятельностью. Так и сделала Лиза. Домой к ней ходили ученицы. Вот и подтверждение: в справочной книге «Вся Москва» за 1923 год я прочитала: «Набор производит 2-я школа стенографии и машинописи. Скоропись». И наш домашний адрес – Дегтярный переулок, 6 (к этому времени семья переехала из Столешникова). Номер квартиры в объявлении не указан. Но сомнений нет: школа Елизаветы Ивановны.
Сохранилась фотография, где Лиза с учениками, рядом с ней
Екатерина. Помогала? Тоже училась? А возможно, просто села перед объективом, за компанию.
В центре, по левую руку, Софья Александровна Крейнес, соседка из квартиры ¹ 24. Бабушки дружили с ней, а я с Маргошей, которая была немного старше меня.
Бабушки рассказывали, что мама Маргоши умерла рано. И отец девочки, оперный певец, поручил воспитание дочери своей сестре, Софье Александровне и ее мужу, Иосифу Яковлевичу. Маргоша называла их Бобочка и дядя Ося. Прекраснейшие люди, интеллигентные, красивые, образованные.
Наши семьи общались постоянно. У Крейнесов собирался мир искусства. Театр, музыка, литература… Дом, видимо, притягивал. Не дом – музей. На стенах картины в позолоченных рамах, естественно, подлинные. Даже я их помню. Часы, кажется, с боем. Огромный рояль, ближе к окну. На нем не раз играла моя бабушка, Екатерина, выпускница Консерватории.
- Здесь пел Шаляпин, – рассказывала она. – Часто ему аккомпанировала Лика Мизинова. Конечно, мы знали ее. Любимая женщина Чехова, муза Левитана, подруга Шаляпина…
Лика – Лидия Стахиевна Мизинова, преподавала в Московской женской гимназии Л. Ф. Ржевской. Там и познакомилась с Марией Павловной, сестрой Чехова. Жила в Николопесковском переулке, около театра имени Вахтангова. Впоследствии тут оказалась писательница Мария Арбатова. «Коммуналка, – вспоминает Арбатова, – когда-то принадлежала Лике Мизиновой, а я жила в той гостиной, где Чехов пытался Лику совратить».
В дом Крейнесов Лику привел артист и режиссер Художественного театра Александр Санин. Понятно: Софья Александровна была его близкой родственницей, а Лика – женой.
Видимо, моя бабушка Екатерина общалась с Софьей Александровной на почве музыки, а Елизавета – стенографии. В справочнике
«Вся Москва», уже за 1924 год, вновь объявление о наборе в школу стенографии и машинописи. Тот же адрес, номера квартиры по-прежнему нет. Но есть слова: «Зав. Крейнес С. А.»
Кто же создал школу? Кто заведовал? Ответа я не нашла. Дело в том, что революция на пять лет прервала выпуск справочника. По данным 1917 года в нашем доме не было ни Крейнесов, ни школы стенографии. В 1923 году – и Крейнесы, и школа. Возможно, создавали вместе, Елизавета Ивановна и Софья Александровна. Возможно, одна создала, другая заведовала.
Еще фотография: Лиза с учениками на улице, у стены нашего дома. Справа… Ну конечно, это мама! Вот, значит, откуда началась ее машинописная эпопея!
Самой способной ученицей Лиза считала Ольгу Евсеевну Орловскую. Она стала другом семьи. Один недостаток – всегда опаздывала. Даже в крематорий опоздала, на похороны.
- А вот и Ольга Евсеевна бежит, – вздохнула мама.
Листая энциклопедию, я увидела фотографию Ольги Евсеевны:
«В штате МХАТ с 1937 года по 1950. Ее профессиональному мастерству историки театра обязаны тем, что удалось зафиксировать репетиционный процесс создания ряда важнейших спектаклей театра 30–40 гг. Репетиции, продолжающиеся нередко по несколько часов, Орловская записывала всегда одна, без обычной в таких случаях смены, а затем по свежей памяти расшифровывала свои стенограммы с помощью О. С. Бокшанской (сестры Елены Сергеевны, жены М. А. Булгакова. – Е.М.), которая до поздней ночи передиктовывала их на машинку (совместное предварительное редактирование текстов происходило тут же). Особенно ценил преданность и мастерство Орловской Немирович-Данченко».
РАИСА, РОЗА… Мы прожили вместе более двадцати лет, с момента моего рождения до ее смерти. Вместе – не то слово. В одной квартире, в одной комнате. Непостижимо: я ничего не знаю о ней. Прости меня, Роза! Все прошло мимо… Да и в доме ни одного документа: где училась, где работала. Ни-че-го!!!
Могу только сказать, что на ней держался весь дом. Руки у Розы были золотые. Покрывала, скатерти, дорожки, вышитые ею, поражали всех. Шила по атласу, батисту, коленкору, бархату, тюлю, легким хлопчатобумажным тканям. Золотыми и серебряными нитями, шерстью и шелком, гарусом и синелью, бисером и стеклярусом. Ее настольная книга, сохранившаяся в доме, относится к концу ХIХ века:
«Альбом узоров для вышивания по канве, составленный по оригинальным рисункам Ю. Дремлюги». Отпечатан в «аристократическом заведении А. Ф. Маркса. Ср. Подъяч., ¹ 1… Рисунки составляют собственность А. Ф. Маркса в Санкт-Петербурге». А также монограммы, одна изящнее другой. И еще, помню, был у нее друг, Григорий Борисович, знаток шахмат. В первые дни войны ушел в ополчение.
АННА много болела, умерла, когда я была маленькая; неудивительно, что я ее не помню. СОФИЯ умерла в младенчестве.
