Я специально решила взять это интервью у пианиста дома. Психологи уверяют, что по домашней обстановке можно многое понять о наклонностях человека. Даже самых скрытых.
Анатолий Рябов живет в обычной старой пятиэтажке в районе Кунцево. Очень скромная по нынешним меркам квартира. Хозяин открывает мне дверь с грустным, подавленным видом. Понятно, что ему не очень хочется снова говорить на больную тему. Но, с другой стороны, совсем скоро суд, и неизвестно еще, какое он вынесет решение. Возможно, следующее интервью Рябов сможет дать только из-за решетки.
Обстановка в квартире весьма небогатая. Кругом книги и цветы (у супруги недавно был день рождения). Самое дорогое в жилище — рояль. На нем Рябовы играют сами и обучают детей. Кстати, супруга у Анатолия тоже педагог. А дочь даже преподает в той же самой Центральной музыкальной школе, где все, по версии следствия, и случилось.
Мы располагаемся с обвиняемым в педофилии хозяином квартиры на диване. Он сидит на краешке — будто не у себя дома, а на скамье подсудимых. Я хочу услышать его версию случившегося и донести ее до читателей. Без лишних эмоций и ненужных домыслов.
— Анатолий, ожидали ли вы, что ученики соберут 1,5 миллиона, чтобы вас выпустили под залог?
— Нет, конечно. Суд был закрытым, но проходила видеотрансляция, и многие ученики, родители, коллеги наблюдали. С учетом моего плохого здоровья и того, что я социально не опасен, судья заявил: выпустит меня под залог в 1,5 миллиона рублей. Я ответил: откуда такие деньги? Оказалось, бывшие ученики, студенты сразу стали их собирать. Собрали за несколько часов. И я до сих пор не знаю точно, кто именно и сколько дал. Но очень всем им благодарен. И мне жалко, что им пришлось столько всего перенести.
— Что вы имеете в виду?
— Для них обвинения в мой адрес были стрессом. Особенно переживали самые маленькие (к примеру, девочка из Северной Кореи Ми-Ми до сих пор, как увидит меня, сразу подбежит, обнимет и плакать начинает). Они звонят, приходят. Им всем пришлось менять преподавателя.
— Вы отказались от своих учеников?
— Мне нельзя преподавать детям, пока я под следствием. Администрация школы отказалась восстановить меня в должности. Я туда больше не пойду, естественно. Сейчас я работаю в должности профессора в академии им. Маймонида.
— Но ведь в ЦМШ теперь новый директор. Прежний ушел из-за вашего дела?
— Официально он переведен. Но, думаю, мое дело сыграло в этом не последнюю роль. Обнаружилось ведь, что решение педсовета, принятое 29 декабря 2010 года, было подделано. По бумагам выходило, что вроде как коллектив советовал родителям первой девочки обратиться в правоохранительные органы с заявлением на меня. Ничего подобного не было.
— Вы не ладили с бывшим директором?
— Это давняя история. Когда его выдвигало министерство, я был его конкурентом, от коллектива школы. Он — очень авторитарный. Его боялись в нашем коллективе. Многих уволил. Но я с ним мало общался, просто делал свое дело, и все.
— Как педагоги сейчас к вам относятся?
— Поддерживают. Практически все, за исключением пары сотрудников администрации.
— Как вы отреагировали, когда узнали, что заявление на вас написала еще одна родительница?
— Сначала даже не поверил. Думал, ошибка какая-то. Потом решил: может, ее кто-то заставил? Понимаете, когда вся эта история началась, директору нужны были еще подтверждения того, что я педофил. И тут появилась эта 12-летняя девочка.
А эту девочку (назовем ее Дашей) я готовил к поступлению в школу им. Чайковского. Причем это было два года назад. Она вместе с мамой приезжала из Раменского на платные консультации. Когда раз в неделю, когда раз в две недели. Девочка и ее мама очень хотели, чтобы она здесь училась. Но Даша была плохо подготовлена и особого рвения в учебе не проявляла. Я с ней где-то год занимался. Когда уезжал на мастер-класс, то передавал Дашу своей дочери. Потом она поступила и вообще перестала что бы то ни было делать. И я понял, что вряд ли смогу с ней заниматься. У меня много учеников, а с ней надо дополнительно сидеть. Я это маме сказал. Девочку распределили к другому педагогу. Обошлось без обид, как мне казалось. Мама всегда улыбалась, здоровалась, когда мы сталкивались в школе. Прошло полтора года — и тут неожиданно это заявление.
— А мама всегда сидела на занятиях?
— Всегда. Хотя она в заявлении написала, что перестала ходить на занятия, когда оставался месяц до приемных экзаменов. И как раз тогда якобы я стал к девочке приставать. Но мама сидела всегда. Может, только отходила на несколько минут. Был момент, когда Даша сама попросила маму не сидеть на занятиях. Я сказал: мама нужна, она же потом дома тебя будет слушать. А потом, у меня класс — как проходной двор. Дверь со стеклом. И я ведь никогда дверь не закрывал. Ребята входили-выходили бесконечно. Как правило, на всех уроках присутствовали другие ученики. Кто-то просто слушал, кто-то ждал своей очереди на занятие, кто-то уроки делал. Но потом полицейские придрались, почему я сидел за правым роялем, который не попадает в угол обзора, если смотреть через дверь. Провели даже «эксперимент на месте преступления».
— Когда занимались, вы сидели рядом с учеником, за одним роялем?
— Если взрослые присутствовали, то нет. Тогда я сижу на диване. А когда маленькие, то приходится постоянно рядом быть. Они же и валятся, и спину не держат. А тем более — та девочка из Раменского: вся зажатая была, нужно было все время ее поправлять. Мама пишет, что вот когда я Даше спину выпрямлял, то касался ее груди. Но какая мать, заметив подобное, будет молчать?
— Но мама вас не только в этом обвинила...
— Да. В заявлении такое написано, что я сам бы, прочитав, захотел бы этого человека убить. Из самого «безобидного» — что под юбку лез. И при этом психологи сделали вывод, что девочка не осознавала, что с ней делают. В двенадцать-то лет!
Знаете, я не могу понять: почему папы обеих девочек никак не проявились? Они молчат. А ведь если с моим ребенком случилось что-то подобное, я бы нашел этого преподавателя и разобрался с ним по-мужски.
— А мамы до того, как подали заявление, с вами выясняли отношения?
— Нет. Ни одна, ни вторая не пытались поговорить — даже по телефону. У мамы первой девочки (назовем ее Машей) не было никаких вопросов, тем более что она сама захотела, чтобы девочка училась именно у меня. А потом мама начала вмешиваться в учебный процесс. Однажды мои коллеги сказали, что девочке нужен другой наряд для выступления. Я в этом ничего не понимаю, но передал слова родителям. Мама восприняла это в штыки: мол, я не должен указывать, что надевать ее дочке. Девочка сама часто спорила по поводу программы. Я считал, мне лучше знать, что у нее получится, а что играть не стоит. Но это профессиональные дела. Вообще амбиции помогают многого достичь. Но когда все это и у родителей, и у детей в переизбытке... А я человек пожилой, у меня большая учебная нагрузка была в школе. Потому я и отказался преподавать этой ученице. Думаю, и она, и мама восприняли это как оскорбление. Сначала пытались наладить отношения: мама послала дочь ко мне с коньяком. Она поблагодарила за успешную подготовку к конкурсу, поцеловала меня. Но я не взял ее обратно в класс.
— Кто-то еще из учеников дал против вас показания?
— Насколько я знаю, нет. Следователи отыскали учеников — всех до одного. Даже тех, о которых я не слышал много-много лет. Их опрашивали с пристрастием — типа, признайтесь, что Рябов вас домогался. И поскольку никто не сообщил о таких фактах, то в материале были просто пометки: оперативных данных не получено. Около 70 учеников написали заявления, в котором просили их опросить в качестве свидетелей и показания в мою защиту зафиксировать в протоколе. Но этого делать не стали. Следователи отказывали моим адвокатам в ходатайствах, не давали приобщить показания в мою пользу.
— Верно, что вы проходили частную экспертизу на детекторе лжи у того же специалиста, что исследовал Макарова?
— Да, меня тестировал тот же самый Нестеренко. Но было странно, что уже за другую сумму. Макарову он за 150 тысяч написал, что тот виноват, а мне за 30 тысяч — что я абсолютно невиновен. Была видеосъемка, весь процесс фиксировали. Но СК делал свою экспертизу, которая дала отрицательный результат. И там не было видеосъемки, все проходило в два раза быстрее по времени, половину вопросов, которые задавали, не зафиксировали. Некоторые вопросы были неоднозначны, ставились некорректно, и на них можно было двояко ответить.
— Например?
— «Стремились ли вы ездить с учениками за границу и жить с ними там?» У нас все поездки на конкурсы и фестивали — за родительские деньги. Ехать или нет — я могу только рекомендовать, но в последнее время родители сами эти мероприятия находят. По идее, педагог на конкурсе нужен, но деньги ведь на его выезд — родительские, и если ребенок не выиграет — представляете, как неудобно будет педагогу. Поэтому наш завотделом никогда не ездил. Он говорил: нервы тратить, пахать там, а потом еще на тебя косо смотреть будут. И не скажу, что я рвался в такие поездки. Но ездил с удовольствием, если знал, что ученики сильные и шансы выиграть велики. Но обычно или мама, или папа сопровождают ребенка. И они сами занимаются организацией: оформляют визы, снимают гостиницу. То есть они определяют, где я буду жить.
— Какие еще вопросы были?
— Хотел бы я, чтобы с моей внучкой занимался кто-то так же, как я с Машей и Дашей? Я ответил — да. Потому что я с ними хорошо занимался. Когда были очные ставки с девочками, они говорили, что ненавидят Рябова. Мне было обидно и странно это. Ведь было же много хорошего: Маша за 8 месяцев обучения на двух конкурсах выиграла.
— На очной ставке вы поговорили с девочками?
— Я не стал. Отказался. Потому что не хотел обсуждать, за что я их якобы трогал или не трогал. Поговорить по-хорошему не получилось бы, потому что сидят следователи. Да, девочки явно настроены определенным образом. Они говорили глядя в пол, в глаза не смотрели. Когда все началось, единственное, что я сказал, — детей не трогайте. Они ни при чем. Повзрослеют — может быть, поймут. А может, и нет.
— А после вы сами не пробовали поговорить с мамами или самими девочками?
— Что вы! Мой адвокат поговорил с их адвокатом — так на следующий день на него написали жалобу. Сказали, что он в контакт вступил со стороной обвинения — и это недостойное поведение, за что надо лишить его статуса.
— Психиатрическую экспертизу вам проводили?
— Обязательно. Там была целая комиссия: психолог, психиатр, сексолог. Часа три меня спрашивали обо всем. Тесты были. Они такой вердикт вынесли... В принципе нормальный. Пишут, что я адекватный. Пишут, что по материалам следствия можно сделать вывод, что я педофил, а при общении со мной эта патология не выявлена вроде как. Хитрое заключение. Но они не могут иначе, и я понимаю почему — потому что за три часа как поймешь? Поэтому я настаивал на проведении стационарной комплексной экспертизы, где бы смогли сделать твердые выводы. Но следствие в этом отказало. Эти выводы, похоже, им не нужны.
— А почему следователи вам изменили вменяемую статью 135 («развратные действия») на 132-ю («насильственные действия сексуального характера»)?
— Мама первой девочки юрист, и она попросила. Вроде как я брал ребенка за челюсть и пытался поцеловать — потому насильственные действия. Вообще думаю, что пропишут, что я прикрываюсь тактильными действиями. Есть заключение методкабинета. Там сказано, что чем ребенок младше, тем больше нужно освобождать его руки, ноги. Следить за плечами, спиной. Это должен делать педагог.
В разговор вступает жена:
— Вот я сейчас девочку обучаю. Новый инструмент, педаль стучит. Я взяла ее за щиколотку — и ногу к педали. Чтобы она ее почувствовала. А потом думаю: Боже, я ведь на карачках перед ней стою, скажут, что я под юбку залезла!..
— Почти год прошел с того момента, как на вас завели уголовное дело. Вы внутренне успокоились?
— Я спокоен, только когда сплю. А так в голове все это крутится. Я в больнице за последние месяцы лежал два раза. Давление, сердце. Все думаю. Вот 66 сейчас стукнет. Основная жизнь прожита. Я посмотрел на своих ребят... Замечательные они! Галка Чистякова получила недавно престижнейшую премию — 30 тысяч долларов на конкурсе в Китае. Еще одна девочка взяла премию первую в Болгарии. Даниэлла из Коста-Рики, когда на конкурс с ней ездил в Словению, — всех победила! Ей перстень золотой там даже подарили. Сколько смешных моментов было! Сидим как-то в кафе, смотрю, а она нож в левой руке держит, вилку — в правой. Я говорю: неправильно. А она в ответ: «Я с двумя президентами обедала, а вы меня учите!» (Впервые за всю беседу Рябов смеется. — Авт.) Способнейшие дети! Та же Маша. Она ведь работала как черт.
— Вы ни при каких условиях не признаете вину?
— В чем? Моему адвокату следователи сказали: мол, пусть признается, мы ему условный срок запросим с учетом возраста и положения. А защитник ответил, что даже и предлагать такое мне не посмеет. Если меня посадят — я в тюрьме умру. Не выдержу...
Ева Меркачева
