Не буду рассказывать о том, как Артёму досталось всё это добро. Он позвонил поздно вечером, когда я уже собирался спать — нужно было помочь дотащить тяжёлые сумки до нашего студенческого общежития. Я, конечно, не отказал, и уже через полчаса мы поднимали их на пятый этаж — оба лифта, как обычно, не работали.
Дома, не разуваясь, мы разложили содержимое двух баулов на полу.
Перед нами лежало потемневшее кадило без крышки, два десятка виниловых пластинок, шкатулка с немодными украшениями вроде брошек и запонок, фирменные спички из отеля Grand Tier на Бродвее, маленький красный телевизор 60-х годов итальянского производства, дизайнерский флакончик парфюма того же времени с крышкой-носом Сальвадора Дали, две блестящих металлических расчёски в стильном кожаном чехле, карманное фортепиано, три сотни бирдекелей c картинами финских пейзажистов, электробритва в твёрдом футляре с вышитым на внутренней стороне крышки названием «Агидель», пачка икеевских свечей «Юбиляр» пятнадцатилетней давности, два запечатанных лезвия «Рапира», тяжёлый ржавый болт толщиной с французский багет, плетёный намордник и гора менее редкого барахла, включая полный мусор в виде разноцветных ленточек и сломанных детских игрушек.
Маленькая, 11 квадратных метров, комната вся была устлана нашей новой коллекцией «для выставки».
Идея создать арт-пространство родилась в наших умах, как только мы расставили предметы по полкам. Было два варианта: подкупить охранников и водить зрителей втайне от администрации вопреки правилам проживания либо накопить пару миллионов рублей на гараж в нашем районе, обставить его списанной мебелью для воссоздания общажной атмосферы и устраивать показы там. Оба варианта были равноценными. И в любом случае нам нужно было подготовиться к экспозиции.
Источник: myidem.ru
Обставленная артефактами комната уже выглядела как музей. Но мы понимали: одних вещей мало, нужны ещё и перформансы, и — самое главное — громкий манифест. Написать его, понятное дело, должен был Артём — он с журфака. Производством концептов занялись мы оба.
За ночь родилось аж четыре идеи. Репетиции начались тут же. Визуализировать наши задумки помогал художник, роль которого играли мы сами, по очереди.
Художник декламировал:
— Это первый экспонат. Называется «Русский националист сегодня». Представляет из себя трубу, торчащую из ширинки художника. С основания трубы яичками свешиваются кукольные лапти, на конец надета перчатка. Из трубы дует воздух, надутая перчатка шевелится, и с ней можно поздороваться, если пожать, как руку. Символизирует... всё понятно из названия.
Для второго экспоната мы насыпали в кадило камушков, привезённых с берега Байкала, усадили художника на татами и вручили ему палочки для еды. За минуту художник должен был съесть кадило камней, пока зритель следил за временем с помощью маленьких песочных часов. Если художник не успевал, его ждал штраф. Какой именно — неизвестно: манифест этой акции был утерян вместе с третьим экспонатом безвозвратно.
— Четвёртый экспонат нашей выставки называется «Сон художника». А художник у нас спит.
С этими словами неизвестным зрителям представляли общажную койку, на которой среди груды хлама посапывал всё тот же акционист — после творческой ночи он так устал, что лёг не распостеливаясь, на покрывало и в одежде. В окошко синел рассвет, за стенкой суетились те несчастные, кто встаёт к первой паре.
Я спал по-настоящему.
Василий Исаков
