Популярность и известность — разные вещи: либо публика тебя знает и любит, либо ты просто мелькаешь в телевизоре, уверен Михаил Муромов. Певец считает, что похоронил свой предпринимательский дар в музыке, но не жалеет об этом. Он до сих пор помнит события, предшествовавшие громкому убийству Игоря Талькова, и утверждает, что ему известно, кто на самом деле стрелял в «Юбилейном». Об этом композитор рассказал «Известиям» накануне своего 70-летия.
— Почему мальчик из семьи ученых выбрал своей страстью не науку, а музыку?
— Я бы сказал, что мои родители — технари. Мама преподавала электротехнику в институте, папа — ученый-гидравлик. Я учился в математической школе, занимался французским, плаванием, боксом, лыжами. В какой-то момент мама заразила меня музыкой. Она отдала меня в музыкальную школу в класс виолончели. А потом появились «Битлз», рок-н-ролл, Высоцкий.
После школы поступил в Менделеевский — тянуло к химии. Изучал взрывчатые вещества. А однажды узнал, что моя специализация невыездная. И я перевелся в мясо-молочный институт. Учился там в аспирантуре, изобрел три прибора.
— Запатентовали их?
— Тогда патенты было делать нельзя, ты автоматически становился врагом народа, капиталистом. Поэтому только рацпредложение. По моим разработкам были созданы приборы, которые до сих пор работают на мясокомбинатах. А потом я бросил институт. Пришел в кабак метрдотелем и стал получать в 20 раз больше.
— «Повелись» на деньги?
— Ресторан — веселая работа. Как бывшему фарцовщику, мне было интересно. Кроме того, я продавал пластинки. На полученные деньги купил свой первый синтезатор, магнитофон, самый хороший, какой на тот момент можно было достать. Оборудовал дома студию и писал свои песни.
— За фарцовку могли срок получить?
— Сколько раз! Но умело откупался.
— Могли бы стать успешным бизнесменом.
— Свой предпринимательский дар я похоронил в музыке. Музыка и коммерция несовместимы. Конечно, на корку хлеба всегда можно сочинить «трын-дрын, тарататам». Если надо будет, сделаем. Другое дело -— музыка для театра, кино, симфоническая, джаз-роковая. Это совсем некоммерческая история.
— Могли стать ученым — решили, что вам надо туда, где веселее и денежнее. Нашли веселье и заработок — поняли, что это не главное. Вы не противоречите сами себе?
— Да, я весь состою из противоречий. С четвертого класса у ребенка была мечта: самому сочинять, самому исполнять и записывать. И я ее исполнил.
— Больше мечтать не о чем?
— Больше ничего не хочу. Я всю жизнь стремился узнавать что-то новое, искать скрытый смысл, очень много читал. Вот вы знаете ответ на вопрос, сколько будет дважды два? «Конечно, четыре», — скажете вы. А я могу доказать через два косинус альфа, что это будет пять. Раньше мне доставалось в школе за то, что задаю учителям вопросы. Они считали их ненужными, писали замечания в дневнике. А ведь я хотел, чтобы мне ответили на конкретные вопросы. Преподавателей это очень раздражало. Вот такое «горе от ума» у меня. Видимо, от предка. Ведь писатель Грибоедов приходится мне дальним родственником.
— Вам характер часто мешал?
— Всегда очень мешает. Я шалопай, совершенно разбросанный человек. Может быть, в достижении суперрезультата это не помогает. Но такой суперрезультат, как, например, «звезда эстрады», меня не устраивает.
— Почему?
— Мы смотрим на этих суперзвезд как на кого? Они ходят на полусогнутых, носят разноцветные пиджаки и серьги. Я таким не хочу быть. Меня устраивают ковбойка, джинсы и шляпа, которая не на голове, а сзади на спине.
— А еще вы не расстаетесь с золотой цепью. Она несколько раз обвивает вашу шею. Откуда такая?
— Это золотая цепь для часов с боем, длиной 182 см. Купил в комиссионке, когда разбогател. Две тысячи отдал.
— Еще два раза по столько — и на «Жигули» хватило бы. А зачем вам такая цепочка?
— Понравилась. Решил носить на шее. Уже 40 лет не расстаюсь. Цыгане несколько раз приставали: «Продайте хотя бы одну». Я говорю: «Чудаки, это одна цепочка». Они еще больше возбудились. Меня цыгане называют «наш Будулай».
— Вы их не боитесь?
— Нет. Я никого не боюсь. Я с любыми людьми легко общаюсь. Будь то бандиты, цыгане, проститутки. Обычно они всегда очень вежливы.
— На ТВ вновь возвращаются шоу с популярными артистами советских дискотек. Вас не пригласили в этот проект?
— Слава Богу, нет. Я уже принимал участие лет десять назад в подобном проекте «Ты суперстар». Это были настоящие суперстар, в том числе мои друзья Алексей Глызин, Сергей Челобанов. А сейчас мне это шоу просто ни к чему. Я не знаю, ни кто это делает, ни какая компания собирается. Суета это всё.
— Что в вашем понимании «настоящие суперстар» и «ненастоящие»?
— Нынче принято всем кому ни попадя приклеивать к имени ярлык «звезда». А ведь это звание присваивает народ, не экран. Либо публика тебя знает и любит, либо ты просто мелькаешь в телевизоре. Популярность и известность — разные вещи. Человек может быть известен, но совсем не популярен, а может быть популярен, но практически не известен средствам массовой информации. Не засвеченный, скажем так.
— Для артиста важно быть засвеченным?
— Для малоталантливого — да. Высоцкий был не засвеченный, а по популярности с ним вряд ли кто может сравниться. Сколько его ни запрещали, песни Владимира Семеновича разлетались по всему СССР. И качество записи было не таким, как сейчас.
— Вы себя к каким причисляете?
— Меня народ любит. Я считаю себя в меру известным и достаточно популярным. Меня не любят завистники, но их мало.
— А такие есть?
— Конечно. Те, у кого что-то не удалось, не сбылось. И это не обязательно коллеги. Человек лежит на диване и вдруг решил, что он должен стать певцом. Таких сейчас много. И вот они поплевывают в потолок и рассуждают: «А откуда у этого Муромова деньги? Вроде он и не ездит с концертами. А почему на его выступления люди приходят? За что его любят?»
Этим же бездельникам невдомек, что у меня за спиной три сотни песен, музыка к двадцати пяти спектаклям, трем балетам, семи кинофильмам, а еще пять ролей в фильмах. А то, что я, допустим, не народный артист — ну ладно. Сейчас их — народных и заслуженных — мелькает миллион. А кто толком их знает, кто может спеть их песню?
— А как вы попали в театр? Кто предложил вам написать музыку для спектакля?
— Известный театральный режиссер Светлана Врагова. Она в то время работала в Московском Новом драматическом театре над постановкой «Три часа до смерти (Монолог на городской площади)» по сценарию Георгия Зубкова.
Я в программке значился композитором. Там звучала моя музыка, восемь песен исполняли артисты. Последней была «Молитва». Актер читал ее на латыни. А однажды он не справился. И мне пришлось выйти на сцену вместо него.
Кстати, в том спектакле звучала песня с такими словами: «На земле, где сгущаются тени, вечер встал на колени и начал молиться за тех, кто не знает утех, за несчастных». Вы чувствуете, как это созвучно с сегодняшним днем? Это, в принципе, и про коронавирус.
— Что вам дал театр?
— Моя музыка звучит на драматических сценах страны. После работы со Светланой Враговой я работал с Рустамом Ибрагимбековым. Писал музыку к инсценировке романа Юрия Бондарева. Да много было работы. Театры Москвы, Орла, Рязани, Севастополя, Алтая...
— Вы были участником того злополучного концерта 6 октября 1991 года во Дворце спорта «Юбилейный» в Ленинграде, где убили Игоря Талькова. У вас есть версия, кто это сделал?
— Сколько бы я ни говорил правды, ее ни разу не печатали.
— Скажите сейчас.
— Всё время говорят, что виноват был Шляфман. Но это не так. Стрелял-то Малахов, я это точно знаю. Причем Малахов не в Талькова целился. Он не видел, куда стреляет. Грохнул на выстрел, на шум
— Стрелял вслепую в ответ на выстрел и попал в Талькова?
— Заканчивался концерт. Стали разбираться, кому последним выступать. Выяснение, кто за кем выходит, закончилось дракой. В пылу Тальков выстрелил из газового пистолета, а Малахов — из настоящего. Это нигде и никогда не пишут. Во всем обвиняют Шляфмана. А Валере что оставалось делать? Ему сказали: «Езжай в Израиль», — вот он и уехал. И всё. Раскручивать эту тему не будем.
— Вы написали цикл песен об Афганистане. Зачем вы рвались туда?
— Написал. Но в Афганистане я не был. Хотя везде пишут, что я ездил на войну. Я готов был вылететь в Кабул. Но одна серьезная рука меня отводила от этого.
— У всех сложилось впечатление, что вы там побывали.
— Нет. Кстати, это легенда, что «Яблоки на снегу» — афганская песня. Песня, собственно, ни о чем. Поэтому каждый воспринимает, как хочет.
— Песня стала вашей маркой. А вы вообще любите яблоки?
— А как же. Я на яблоках вырос. Белый налив и антоновка — любимые сорта. Всегда их покупали на рынке. Собственные негде было собирать. Сад для мамы я смог сделать, только когда уже стал известным. А до этого у нас не было ни участка, ни дома, ничего.
Мы жили в Москве. И мама всё время папу молила купить ей дачу. А папа не поддавался. Грядки не входили в круг его интересов. Он был турист, альпинист, байдарочник. Дача чужда таким людям.
Я помнил о маминой мечте. Когда подвернулся случай, купил для нее участок под Москвой. Мама успела собрать на нем четыре урожая.
Зоя Игумнова
