Ректору Щукинского института, народному артисту России Евгению Князеву исполнилось 60 лет. Более тридцати из них актер служит в Театре имени Вахтангова. А всенародную известность ему принесли роли в кино (кстати, в сентябре завершатся съемки картины по «Тевье-молочнику» Шолом-Алейхема). Со студентами более чем востребованный в профессии Князев работает уже много лет. На молодое поколение профессор смотрит с оптимизмом, если журит, то исключительно по-отечески.
культура: В июле закончились вступительные экзамены, Вы набрали новый курс. Можете поделиться впечатлениями?
Князев: Самое радостное, что поток желающих заниматься театральным искусством не иссякает. У нас снова громадный конкурс, человек сто на место. Это на начальном этапе, на заключительном осталось восемьдесят абитуриентов на двадцать мест. Вот и считайте — получается четыре человека на место. Ужасно — из четырех талантливых людей выбирать одного-единственного. Но те, кто поступил, действительно этого достойны.
культура: Девушек по-прежнему больше?
Князев: Мы набираем, как правило, в соотношении один к одному, но есть курсы, где две трети мальчиков и треть девочек. А на абхазском курсе и вовсе на девять юношей — одна девушка. Что будем делать, не знаю (смеется).
культура: Вы служите на посту ректора уже двенадцать лет. Как за это время изменились студенты?
Князев: Знаете, не сильно, даже по сравнению с тем временем, когда поступал я. Признаю, дети стали меньше читать. Они менее внимательные, чувствуют себя более раскованно. Их стало труднее учить. Но желание овладеть профессией остается неизменным. Они приходят героями — думают, все умеют, всем сейчас покажут. Очень трогательно смотреть, когда они подходят к своему первому зачету и превращаются в щенят, которых нужно вести, пестовать, направлять. Они даже не предполагали, как это, оказывается, трудно, нужно сутками здесь находиться, много читать...
культура: И читают?
Князев: А как же — ведь выхода у них нет! Они пытаются схитрить — сейчас же все можно найти в интернете в кратком изложении, но ничего не выходит. Педагоги у нас умные, прозорливые — сплошь профессора да доценты, они такой вопрос зададут, что, если не читал, ты на него не ответишь. Когда ходишь на лекции, у тебя голова начинает работать, а если пропускаешь, нагнать потом очень сложно. В этом смысле как было раньше, так и сейчас. Разве что надо в большей степени заставлять учиться. И еще — они не так боятся, что их отчислят, потому что можно перевестись в другой институт. Это я вам про самых непутевых рассказываю. А лучшие — они какими были и пятьдесят, и восемьдесят, и сто лет назад, такими и остаются. Они выучиваются, получают основу, а дальше все зависит только от них.
культура: К сожалению, очевидный факт: актеров в стране становится все больше, а подлинных величин среди них все меньше...
Князев: Видите ли, раньше для того, чтобы стать артистом, человеку необходимо было пройти очень большой отсев. Я говорю о тех временах, когда наше образование только создавалось. Выбирали лучших из лучших, а потом оказывалось, что и из них лишь единицы способны составить цвет нации в области театра. Этот процент приблизительно всегда одинаковый: если мы подойдем к нашим стендам в институте, то увидим — из тридцати выпускников высот достигают пять-шесть человек. Если семь или восемь, это уже превосходный курс. Но на сегодня в нашем театральном образовании существует очень серьезная проблема. Кто-то когда-то решил, что в стране не хватает артистов, и во всех деревнях и весях при институтах культуры и прочих непрофильных учреждениях стали открывать театральные отделения и факультеты искусств. Они ежегодно выпускают «специалистов», которые получают дипломы, начинают играть в театре, преподавать. И у каждого из них, наверное, есть основания думать, что он уникальный. Мы за ними проследить, к сожалению, не можем. Да и кто возьмет на себя смелость разрушить то, что было создано за эти годы? Ведь там рабочие места, педагоги. Кто этим будет заниматься? Но беда в том, что профессия размывается.
культура: Педагогическая смена в театральном деле — трудный процесс?
Князев: За более чем десять лет руководства институтом я наметил всего несколько человек, кому бы мог в будущем доверить «Щуку». То есть, если эти люди останутся работать в области театрального образования, то наша классическая школа, которую так пестовал Борис Евгеньевич Захава, а после него Владимир Абрамович Этуш, продолжит существовать. Ведь школа — это всегда обучение от простого к сложному, поступательное движение вперед и вверх. Но самое главное, школа — это воспитание личности. И если удается вырастить личность, то, возможно, в будущем студент станет художественным лидером. Поэтому для нас важнейшими ценностями являются воспитание нравственности, подлинности человеческих проявлений, духовных устремлений.
культура: Что, на Ваш взгляд, отличает добросовестного артиста?
Князев: Если хорошему актеру не понравится сценарий, он может прямо сказать, что это фуфло. А человек, который постигал профессию неизвестно где, согласится сниматься. Потому что для него это, возможно, шанс. Или он будет так думать. Работая в институте с молодыми, могу сказать, что когда они поступают, то не знают Товстоногова, Эфроса, что уж говорить о таких именах, как Голубовский, Дунаев, Гончаров... Раньше была иная степень ответственности. Каждый режиссер с гордостью говорил о том, что он, скажем, ученик Гончарова. А Гончаров, если ему не нравилось то, что делает на сцене воспитанник, мог встать после спектакля и сказать всему зрительному залу: «Я его этому не учил». Сейчас такое невозможно представить. Да и мастеров теперь таких нет.
культура: Но ведь у вас в Щукинском есть.
Князев: У нас есть, но я говорю о ситуации в целом. Режиссером в театре должен быть человек с мировоззрением. Речь не о том, владеет ли он набором профессиональных приемов, штампов, умеет ли ставить эффектные перформансы и мизансцены, а о том, что именно он стремится донести своим произведением. Гоголь называл театр кафедрой, «с которой можно сказать миру много добра». Этого же никто не отменял? Или мы отменяем Гоголя? Если ты берешься за Гоголя или Достоевского, дотянись до их понимания. Я не говорю о том, чтобы ставить только в классическом стиле, Боже упаси. Но все же человека определяет набор знаний.
Скажем, Петер Штайн до того, как стать театральным режиссером, изучал философию и филологию. Никогда не забуду его спектакль «Три сестры» на сцене МХАТа. Для меня это стало потрясением — как человек понял Чехова и сумел его донести. Он умный. Он философ. Он мыслитель.
Или взять тех режиссеров, с которыми работал я. Петр Наумович Фоменко, которого, к несчастью, уже нет с нами, мучился на репетициях, пытаясь открыть что-то новое. Он первым перенес «Пиковую даму» на драматическую сцену, прежде существовала только опера. Когда мы репетировали, он расставлял каждую запятую, заставляя нас их проговаривать. Это была фантасмагорическая игра: здесь бегут, там говорят, и это — Пушкин! Все угадывалось, все прочитывалось. И в то же время спектакль оставался современным — он продержался в репертуаре семнадцать лет.
Или как сейчас ставит Римас Туминас — в момент выпуска спектакля к нему нельзя подойти, у него внутри все переворачивается от сомнений — примут, не примут. Понимаете, мука!
культура: У театра есть миссия?
Князев: Конечно, есть. Театр не должен разрушать, не должен позволять человеку скатываться в состояние тьмы инстинктов. Он должен служить освобождению духа. И уж, конечно, театр никоим образом не может взывать к насилию.
культура: Нет ли у Вас ощущения, что в последнее время сцена становится излишне политизированной?
Князев: По-настоящему политических спектаклей нет, больше шаржи. А если ставят хороший политический спектакль, то ничего плохого в этом не вижу. Был же в свое время театр Любимова, где в иносказательной форме выражались недовольства и переживания, накопившиеся у людей. Главное, чтобы театр хоть каким-то образом приближался к искусству. А это случается крайне редко. По пальцам можно пересчитать постановки, которые остались в памяти как произведения искусства. Я, например, до сих пор с восторгом вспоминаю «Мещан» Товстоногова, хотя видел их уже с немолодыми артистами, после смерти Георгия Александровича. У нас в театре тоже был такой спектакль — «Без вины виноватые» Петра Фоменко. Там, кстати, мой герой Незнамов в разговоре с Кручининой произносит: «Вам, может быть, угодно считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем. Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом, и ремеслом довольно низкого сорта». Вот и разбери после этого, где ремесло, а где искусство, и вообще способен ли театр быть искусством. Но, по крайней мере, стремиться к этому необходимо.
