На сцене Александринского театра спектаклем Балета Монте-Карло «Золушка» и мировой премьерой шоу «Душа фламенко» в исполнении компании Хосе Антонио балетный фестиваль Dance Open открыл международную часть своей программы. Из Санкт-Петербурга — Татьяна Кузнецова.
Своей экстравагантной «Золушкой», показанной в Москве в 2006 году, хореограф и глава Балета Монте-Карло Жан-Кристоф Майо покорил балетный мир российской столицы. Этот роман положил начало взаимным гастрольным визитам и появлению в репертуаре Большого театра одного из самых популярных спектаклей Майо — «Укрощения строптивой». Петербуржцы за этой любовной историей наблюдали со стороны, фестивальный спектакль Балета Монте-Карло оказался для них в новинку. Жан-Кристоф Майо, большой любитель сказку делать жизнью, превратил «Золушку» в смесь семейной драмы, гротесковой комедии и кукольного гиньоля, а сценограф Эрнест Пиньон-Эрнест облагородил эти жанры, поместив действие в стильные многофункциональные декорации в виде гигантских листов бумаги. Сложенные гармошкой, они превращаются в дворцовую лестницу, измятые по краям — в дом Золушки, расцвеченные пурпурно-золотой проекцией — в дворцовый зал. В истории Майо нет ни тыкв, ни роковой полуночи, ни туфелек. Фея-покровительница — умершая мать Золушки, ревнующая муженька к сексапильной стерве, его новой жене,— перед балом просто вызолотит босые стопы своей дочери: этого достаточно, чтобы помешанный на женских ножках принц потерял голову.
«Золушка»-2018 внешне осталась прежней — яркой, эффектной, динамичной. Но петербуржцам не повезло — те, на кого Жан-Кристоф ставил этот балет, уже вышли на пенсию, танцевала тотально омоложенная труппа. Тут надо пояснить: пожалуй, ни у кого замена первых исполнителей не оказывает такого сильного влияния на спектакль в целом, как у Майо, этот хореограф-диктатор сочиняет роли точно по мерке конкретных артистов. В «Золушке» нового призыва не оказалось ключевого персонажа — Феи: уникальную Бернис Коппьетерс, соединявшую капризную пластику эльфа с нежностью матери и эротичностью влюбленной женщины, заменила японка Мимоза Коикэ — крепкая танцовщица, специалистка по ролям разлучниц и злодеек. Свою привычно резкую манеру танца она смягчила, как смогла, однако в ее любовь к дочери и мужу верилось с трудом. Впрочем, и отец Золушки, очаровательный простодушный 21-летний кореец Джейонг Ан, выглядел скорее ее братом, а в дуэтах с мачехой — сыном последней. Обаяние резвого принца (Франческо Мариоттини) и непосредственность незабитой Золушки (Алессандра Тоньолони с ее «вкусной» стопой) не смогли выправить этот деформированный четырехугольник, лишивший спектакль львиной доли его психологической тонкости и трогательной человечности.
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Вечер «Душа фламенко» тоже заставил вздыхать по «снегам былых времен»: блистательный Хосе Антонио — кумир застойного СССР. К фестивалю Dance Open этот почтенный мэтр, неоднократно возглавлявший различные компании, собрал очередную труппу из дюжины танцовщиков и пяти музыкантов и представил мировую премьеру. Все одиннадцать номеров «Души фламенко» глубоко традиционны, чтобы не сказать старомодны. Ни заигрываний с другими видами танца, ни концептуальных эскапад, коими в последние годы испанские экспериментаторы пленяют мировые фестивали (хотя частенько их опыты по осовремениванию фламенко выглядят скорее нелепо, чем прогрессивно). «Душа фламенко» претендует на жанр антологии: севильянас XVIII века, ронденья, солеа, фаррука — все исторические формы танца, причем в своих классических версиях. И отчасти эта консервативность оправданна: в сущности, даже самые продвинутые зрители ценят искусство фламенко за его древнюю необузданность.
Однако петербургская «Душа фламенко» оказалась слишком уж древней: главными героями вечера стали те, кому за пятьдесят. Если не хорошо за семьдесят, как самому Хосе Антонио, исполнившему собственный номер «Ай! Видалита» про ушедшую любовь: в нем он слезно прощался с атласной шалью. Спишем на возраст артиста чрезмерный мелодраматизм хореографии, однако изящные дроби, порхающие кисти чувственных рук и умение подчеркнуть красоту позы выгодно отличали патриарха от молодых, но топорных членов труппы. В своей фарруке блеснул и второй хореограф программы — немолодой Фернандо Ромеро. Суровый, тонкий, гибкий, сдержанный и страстный, он рассыпал потрясающий жемчуг сапатеадо, отчетливый и звучный даже на глушащем его линолеуме сцены. Женщин, достойных образцовых мужчин, в труппе не нашлось. Танцовщицы выплясывали сувенирную разновидность фламенко — грубили резкими руками, отчаянно молотили каблуками и открыто заигрывали с партнерами и зрителями. Впрочем, доверчивая публика все равно осталась в восторге. Прав Хосе Антонио в своей приверженности традициям: вечно живое классическое фламенко способно спрятать под своим колдовством все недостатки новых исполнителей. Особенно если старые хорошо забыты.
