На прошлой неделе в Москве завершился 11-й Beat Film Festival. Задуманный когда-то как фестиваль фильмов о музыке, он быстро перерос рамки «узкопрофильного мероприятия», а в нынешнем году и вовсе презентовал новый формат. Сооснователь Beat Film Festival Кирилл Сорокин рассказал «Огоньку» о том, как документалистика выживает в новых условиях.
Beat Film Festival делает акцент, как всегда, на злободневном и актуальном: в этот раз в программе — фильмы об экологии, феминизме, глобализации, бодипозитиве, Грете Тунберг и, конечно, о коронавирусе. В национальной программе Beat Film Festival молодые документалисты представили 9 фильмов о России в современном мире. Фильм «Проект "Весна"» (программа «Национальный конкурс») представил 14 документальных историй о национальных особенностях самоизоляции. Их героями стали московский промоутер Андрей Алгоритмик, изолировавшийся во время эпидемии в собственном клубе Powerhouse; тбилисский галерист Гиоргий Родионов и его карантинный подкаст о снах; режиссер, уехавший в глухую деревню; известный фотограф, снимающий пустую Москву, а также другие молодые оптимисты, которые нашли способы полноценно жить и творить в условиях изменившегося мира и карантинного одиночества.
Сооснователь Beat Film Festival Кирилл Сорокин признался: главным чудом в этом году является то, что он вообще состоялся. В этот раз фестиваль прошел в «гибридном формате» — и это первый случай в России, когда мероприятие удалось провести одновременно и онлайн, и офлайн.
— В начале года, в феврале, когда мы возвращались с Берлинского кинофестиваля,— говорит Кирилл Сорокин,— если бы мне кто-нибудь сказал, что наш фестиваль будет проходить в том числе онлайн и всю программу можно будет увидеть на экране телевизора, компьютера, проектора, и это будет восприниматься как должное, в это просто невозможно было поверить. Однако новая норма быстро сложилась за время карантина, и теперь это в порядке вещей. Абсолютно точно можно сказать, что в будущем году, как бы ни развивалась ситуация с пандемией, фестиваль будет проходить и офлайн, и онлайн. Это прежде всего дает новую площадку коммуникации со зрителем, создает возможность увидеть больше фильмов, ничего не упустить. Это, безусловно, то, что карантин привнес в жизнь фестиваля, и то, что с ним останется. Я умалчиваю о том, сколько времени, сил, нервов в процессе подготовки было затрачено командой, которая несколько месяцев существовала в подвешенном состоянии, в условиях полной неопределенности. Никто не мог помыслить, чем все обернется. Но это в прошлом — в итоге нам все удалось преодолеть.
— Но все-таки какие-то потери были? От чего пришлось отказаться?
— Из негативных последствий изоляции — то, что в этом году фестиваль проходит только на половине своих привычных московских площадок. На «Стрелке» еще не проводятся публичные мероприятия. Мультимедиа Арт музей закрыт, нет еще ряда площадок. Везде действуют ограничения социальной дистанции. Это новая реальность, с которой столкнулся в этом году фестиваль. Мы вышли из нее лучшим из возможных способов: как раз 1 августа открылись кинотеатры, и фестиваль стал флагманом этого процесса, оказавшись для зрителей интереснее прокатных фильмов.
— В национальной программе фестиваля представлен фильм про изоляцию, 14 историй молодых людей, их опыт переживания пандемии. Это дань времени или действительно самодостаточный художественный продукт?
— Фильм про изоляцию «Проект "Весна"» — безусловно, продукт времени, фиксация некоего момента. К нему было много вопросов — глядя на этих героев, можно подумать, что у всех самоизоляция была супервдохновляющей, оптимистичной… Понятно, что это не так. В этом фильме есть какие-то интересные истории, есть проходные. Но если ты снимаешь фильм про самоизоляцию и хочешь, чтобы фильм был не просто продуктом времени, но к нему можно было бы возвращаться, нужен авторский взгляд.
— Согласитесь, все-таки у нас в стране хватает в том числе и документальных кинофестивалей… В чем отличие Beat Film Festival от других, на чем вы пытаетесь делать акцент?
— Наш фестиваль претендует на то, чтобы быть крупнейшим фестивалем документального кино в России, но мы не хотим заходить на чужие территории, которые уже заняты другими. В фокусе — то, что интересно людям молодым. В этом смысле оптика других подобных фестивалей, например «Артдокфеста», принципиально иная, как и его аудитория. Наш фестиваль коммуницирует с молодой аудиторией, на уровне тех фильмов, которые мы отбираем, на уровне площадок. Словом, обращение к молодым — ключевой приоритет.
— Считается, что зрители не очень интересуются документальным кино, не готовы платить за него деньги. Как вы с этим работаете?
— Все-таки за десять последних лет произошла некоторая эволюция в восприятии документального кино — не только в России, но и во всем мире.
Когда документальный фильм выходит в прокат, он, как правило, отправляется в фестивальное турне, покупается Netflix или еще каким-то образом «выходит в мир». Эта тенденция связана в первую очередь с появлением таких фильмов, как «Searching for Sugar Man» (2012, в российском прокате «В поисках Сахарного Человека», режиссер Малик Бенджеллуль) и «Free Solo» (2018, режиссеры Элизабет Чай Васархели и Джимми Чин). Это фильмы-события, которые вошли в учебники истории новейшего кино как произведения, меняющие индустрию. Оба получили «Оскар». В этом году вышел документальный сериал «The Last Dance» про Майкла Джордана и «Чикаго Буллз», и в те дни, когда выходили новые серии, это был самый популярный контент на платформе Netflix, даже в России. Он был популярнее, чем все художественные сериалы, вместе взятые. Это показывает, что многое зависит от того, как документальное кино выглядит, на каком языке оно разговаривает со зрителем. Если это сделано современно, то большой пропасти между документальным и художественным как формой развлечения нет.
— Но художественные фильмы — это выдуманный мир, куда можно сбежать от насущных проблем. А какая мотивация у людей идти на документальное кино?
— Люди приходят на документальные фильмы узнавать какие-то истории, соприкасаться с чем-то, что им близко, интересно. Так же как люди приходят на фильмы вселенной Марвел, потому что они знают всех героев, кто-то читал оригинальные комиксы, видел предыдущие серии, из этого образуется некоторая фан-база. И когда люди приходят, например, на фильм про Бэнкси, это мало чем отличается от того, когда люди приходят на фильм с известным актером.
— Чем сегодня отличается российское документальное кино от мирового?
— Главное отличие мировой документалистики от отечественной — уровень производства, объемы средств, которые тратятся в год на производство документального кино. Это тема для отдельного разговора — про отсутствие у нас индустрии, каналов сбыта и многого другого. При этом мы, конечно, говорим об искусстве по имени «документалистика», а не о производстве минутных рекламных роликов для ТВ. Тут у нас есть разные формы. Есть школа Марины Разбежкиной — знаменитая на весь мир школа документалистов, которую знают от Амстердама до Колумбии. Эти фильмы делаются с микробюджетами, очень скромными средствами, но это не умаляет их художественных достоинств, силу сюжетов, которые они показывают. Есть Виктор Косаковский, наш соотечественник, у которого в прошлом году вышел фильм «Акварель», педантично выверенный до каждого кадра, инновационный документальный фильм, сделанный с тщанием Кристофера Нолана, которому могли бы позавидовать многие американские документалисты.
Мария Лащева
