Георгий Пинхасов — признанный классик фотографии со своей философией. Первые снимки он делал под впечатлением от фильма «Солярис», а потом Пинхасов познакомился с Андреем Тарковским — фотографировал на съемочной площадке «Сталкера», самого режиссера и его знаменитого отца — поэта Арсения Тарковского. Позже, в Париже, Георгий стал членом агентства Magnum и познакомился с одним из его основателей — с мэтром фотографии Анри Картье-Брессоном. За годы практики Георгий Борисович выработал свою концепцию фотоискусства: делит его на паттерное (атмосферное, интуитивное) и нарративное (информационное, репортажное). О философии фотографии мы поговорили с мастером на фестивале искусств в Сочи, где Пинхасов читал лекции.
«Хотел снять репортаж из «красной зоны»
— Вы много лет живете во Франции, время от времени приезжая в Россию. А изоляцию провели в Москве. Как это вышло?
— Да, я часто путешествую. Кроме Парижа и Москвы, где у меня есть квартиры, я успеваю бывать во многих других местах. В этом главное достоинство моей профессии. Последний репортаж, который успел сделать до пандемии, — нефтяная платформа в Арктике. Ровно год прошел. 3 марта я приехал из Парижа в Москву и сразу в Архангельск, откуда нас перевезли на нефтедобывающую станцию, которая стояла прямо в океане, упираясь в дно. Но толща воды под ней позволяла танкерам подходить и забирать добытую нефть. Это невероятно интересное зрелище. Я прошел определенную подготовку, там строгие правила безопасности и жесткая дисциплина, к которой нужно было привыкнуть. 10 марта вернулся в Москву и увидел, что и здесь ограничения свободы — значит, нужно менять свои привычки.
Часть моей семьи осталась в Париже, но интуиция подсказала, что лучше оставаться в Москве. К тому же моя дочь была здесь — проходила практику. Двое старших детей — парижане, родились во Франции, но я сделал все, чтобы они чисто говорили по-русски и чтобы родная для меня русская культура была и для них не чужой. В Москве мне повезло: я попал в группу фотографов, которые снимали Москву в этот странный и необычный период, когда все улицы пустые и никто не может выйти из дома. Это великий шанс — быть там, где никому нельзя. Но, к сожалению, моя дочь заболела — и я был вынужден пройти с ней весь карантин — 14 дней не выходить из дома. Но, к счастью, наш проект продлили, и я подключился, как только вышел из карантина. Снимал Москву на улицах и во дворах, в подъездах и парках во время весеннего цветения. Газоны благоухали самыми невероятными цветами, но этого никто не мог видеть. Итогом стала выставка «Москва. Герои», где среди других фотографов была и Нанна Хайтманн — самый молодой член Magnum. Она снимала в «красной зоне», что очень нелегко как морально, так и технически, и сняла блестяще.
— А вы бы пошли снимать в «красную зону», если бы разрешили?
— С удовольствием — надел бы защиту и снял репортаж. Но, к сожалению, мне не разрешили — ограничения по возрасту.
— Сложно находиться в изоляции? Насколько важно для вас одиночество как для художника?
— Одиночество — важная составляющая любой личности, но оно должно быть добровольным. Человеку необходимо жить в своем ритме. Но, конечно же, лучше уметь приспосабливаться к обществу, не разрушая ритмы других. Гармония в общении — необязательно приспособленчество. Умение быть свободным, не ограничивая ближнего, — это великий навык, поддерживаемый родителями с рождения. Это и создает ту социальную гармонию, к которой должно стремиться общество, поднимая новое поколение. Иначе оно будет трясти вас, начиная с пубертатного периода, что мы и наблюдаем сегодня в либеральных странах. Но ошибочно думать, что это и есть причина либерализма и демократии. Как раз наоборот. Причиной является заниженное воспитание, а точнее, его отсутствие.
— Прошлой весной казалось, что мир больше не будет прежним. Но вот мы сидим в кафе, вокруг люди без масок, и, кажется, все забыли страшные события 2020 года. Что, по-вашему, изменила пандемия?
— Пандемия, как и когда-то перестройка, — для всех сильный шок. И в то же время это повод для проявления творческих ресурсов, умения быстро реагировать и перестраиваться. Каждый недостаток имеет свои достоинства: пандемия, ограничив нас, заставила о многом глубоко задуматься. Я тоже не сидел без дела: разбирал архивы, продолжал снимать, когда возникла такая возможность.
«Узоры дают вам поведенческие подсказки»
— У вас есть своя теория фотоискусства: вы делите его на нарративное и паттерное. Но эта концепция шире — она касается в целом способов познания мира…
— Фотография заставляет тебя выйти на улицу или поехать куда-то снимать события, что уже тем самым дает шанс видеть и познавать мир, она тренирует и развивает в вас ассоциативное мышление. Выстраивая композицию, вы рифмуете элементы, которые создадут будущий узор: так, вы постоянно тренируете собственную интуицию, замечаете, что похожие существуют не только в визуальном мире, но и в социальном. Подобные узоры я называю «паттерн» — это слово в переводе с английского означает «узор». Это существует и в музыке, и в кулинарии, и в химии (таблица Менделеева). Везде, где есть гармония (а она повсеместна), ваше ассоциативное восприятие мира способно воссоздать такой узор. Даже не имея опыта в какой-то области, но чувствуя этот паттерн, вы легко дорисовываете это событие. И это легко делает художник: скажем, Лев Толстой легко рисовал женские образы, не будучи женщиной, а также легко обрисовывал детали давно прошедших событий.
— Такие идеи пришли после личного контакта с Тарковским?
— Он «включил» во мне этот взгляд на мир. Случайно попав на фильм «Солярис», я погрузился в эту магию, которая была не очевидна для всех, так как почти весь зал вышел. Они не почувствовали этого узора, их интересовал нарратив, которым я не интересовался. В самом фильме по большому счету я ничего не понял, но настолько впечатлился, что думать о другом уже не мог. Я умел только фотографировать. Свои переживания переносил на плоскость фотографического листа, искал вокруг все, что было созвучно этой магии. К тому же в те годы я был предрасположен к меланхолии, которой дышал его экран, поэтому все мои зрители узнавали в моих фотографиях Тарковского. Но когда спустя годы мне посчастливилось познакомиться с самим Тарковским, удивительным образом он развернул меня в сторону нарратива.
Я не сомневаюсь, что в моих фотографиях он узнал свой паттерн, но он мне произнес буквально следующую фразу: «Это не фотография». — «А что тогда фотография?» — спросил я его. «Анри Картье-Брессон. Решающий момент. Поймать событие», — ответил Тарковский. Я впервые услышал это имя, не подозревая, что через много лет попаду в Magnum и познакомлюсь с ним. Меня удивила следующая фраза Тарковского: «Мир скоро поменяется, и нужно зафиксировать его таким, какой он есть сегодня». Я даже не подозревал, до какой степени он окажется прав, просто послушался его, победил свои амбиции художника. Взял камеру, вышел на улицу, и, слава богу, эти фотографии сохранили свидетельство эпохи, он меня развернул в сторону нарратива, но тот паттерн, которым он заразил меня, никуда не исчез. Когда нет никаких событий, я позволяю себе своим способом созерцать мир.
— Что изменило в фотоискусстве переход от пленки к цифре?
— Конечно, это упростило репортажную съемку, тем самым изменило, даже, можно сказать, уничтожило старую индустрию медиа. Раньше быстрее всех события могли передать только телеграфные агентства, а все остальные, в том числе и Magnum, тратили время на проявку и пересылку изображения в редакцию. Сегодня репортером является любой рядом оказавшийся очевидец. Так легко стало снять и тут же переслать изображение, но качество и культура понизились. Информация деперсонализировалась, и сейчас автора вытесняют камеры слежения, да и пресса переместилась в социальные сети. Но для творчества появилось очень много возможностей, творчество — всегда обновление. Если вы не консерватор и не держитесь за свой стиль, то, меняя технику, даже просто меняя объектив, вы вынуждены перескакивать на новую волну и на ней продолжить свое творчество.
Творчество проявляется в том, что вы пытаетесь гармонизировать мир вокруг себя. Это проявляется не только в процессе фотографирования, но и в презентации фотографии. Раньше не было выбора: вы могли показать свою фотографию только на выставке со всеми атрибутами (зал, цветы, открытие, поздравления) или издать книгу, на которую требовалось время. Ваши почитатели должны были ждать, когда вы такими способами подведете итог. Сегодня же этому есть альтернатива — соцсети — моментальная реакция и гораздо больше зрителей. Для меня это подходит больше, хотя не исключаю, что однажды сделаю выставку.
— Теперь вы снимаете на телефон. Профессиональная камера больше необязательна?
— Да, для себя я снимаю на телефон: он всегда с тобой, и если ты видишь что-то неожиданное или что-то тебе интересное, то твое оружие всегда при тебе. Но если я получаю задание от редакции или от агентства, то, конечно, им нужно более высокое качество. Я еще не разучился снимать на профессиональную камеру.
«Информация о нас будет важнее для потомков, чем тонны китча»
— Вы не раз говорили, что ценность фотографии проще оценить, когда прошло время. Что останется от нашего времени, где фотопоток словно лавина?
— Те миллионы изображений, которые мы производим каждый день, вряд ли все будут интересны для наших далеких потомков. Но в этом нет ничего страшного, я придерживаюсь принципа: лучше снять, чем не снять. Кто знает, какая будет система ценностей через полвека? Редакторский взгляд со временем меняется, очевидное для нас сегодня — не факт, что будет очевидно для наших потомков. Но, несомненно, информация о нас им будет важнее, чем тонны китча, который ежесекундно производит мир, снимая закатики, кошечек и бесконечные селфи (хотя эта информация тоже о нас). Вы помните у Маяковского в стихотворении: «Уважаемые/ товарищи потомки!/ Роясь/ в сегодняшнем/ окаменевшем г…». Тяжело представить «товарищей потомков», но интересно, какие же жемчужины они будут находить. Я думаю, больше всего им будет интересна та атмосфера, в которой жили их предки. Им будут интересны даже снимки камеры видеонаблюдения.
— Но в этих фотографиях нет художественной ценности, только документальность.
— Если говорить об искусстве, то нет. Для художественной ценности нужен художник, а художник, конечно, личность. Когда принимают новых членов в Magnum, недостаточно хорошо фотографировать, нужно также быть состоявшейся личностью. Своим творчеством художник привлекает внимание не только к событию и теме, которую он затрагивает, но и к себе, к своему мировоззрению, пускай всего лишь только к визуальному. Своими новыми работами он интригует зрителя. Такая важная составляющая, как новизна, имеет не меньшее значение, чем тот стиль, к которому ты всех приучил. Но однажды это становится скучно, зрителю интересна именно твоя реакция на событие, твоя интерпретация. Нет объективного критерия (количество почитателей — тоже не критерий), если ты, конечно, не перешел в массовую культуру и не начал тешить своего зрителя вульгарными картинками. Только время расставляет все на свои места.
— А как тогда цифровизация влияет на оценку художественной фотографии?
— Прежде всего цифровизация делает фотографию доступной всем. По значению это можно сопоставить лишь с изобретением книгопечатания. Такая открытость и доступность, как сегодня, не имела прецедентов в истории человечества. Это повлекло и повлечет еще больше изменений в социальной жизни общества: демократизация приводит к популяризации (от слова peuple от франц. «народ») и девальвации информации. С одной стороны, создает повод для огромного количества фейков. С другой — дает шанс каждому иметь это. Но противоположное популярности, — уникальность. Чем уникальнее фотография, тем она дороже. Поэтому коллекционеры больше всего ценят старые (винтажные) снимки или ограниченное количество отпечатков. Но для меня это коммерция и политика галерей, обусловленная желанием зарабатывать.
— У вас есть свой вариант разгадки?
— Да, этот узор заключается в следующем: уникальное, бесспорно, ценно: чем уникальнее, тем ценнее. Будь то уникальность произведения искусства или умение человека делать что-то, что никто не умеет, например жонглировать 20 мячами или завораживающе петь. Художник, создав свое уникальное произведение, вынужден смириться с тем, что оно остается закрыто в частной коллекции. Или он долго копирует что-то потом, или придумывает технику репродукции — так была изобретена гравюра. Но если вглядываться в проделанный путь, то гравюра «подсказала» книгопечатанию главные технические секреты. И это была самая мощная социальная революция за историю человечества — взрыв популяризации. Впрочем, как и образование, доступность главных качественных знаний.
Цензура исчезла, оценочный критерий снизился, человечество группируется вокруг своих предрассудков. И это первертивное качество знаний дискредитирует носителя, социальные сети. Общество не успевает образовывать молодежь, и эта недообразованная, недовоспитанная масса ведет себя достаточно агрессивно. Детям нельзя давать в руки спички, под детьми я имею в виду не биологический возраст, а ментальный. Детям легче дается современная техника, доступней социальные сети. Уже не взрослые управляют ими, а они диктуют условия взрослым. Оговорюсь, у нас огромное количество прекрасной и образованной молодежи со взрослой ментальностью, но и такое же количество недообразованных и инфантильных стариков, сохранивших агрессивную ментальность ребенка, — вот им нельзя давать в руки спички. Социальные сети здесь не виноваты, это всего лишь проводник информации — только ясные знания и высокая культура могут справиться с популизмом.
Мария Москвичева
