25 декабря исполнилось ровно три года, как в авиакатастрофе над Черным морем погибла знаменитая Доктор Лиза – глава фонда «Справедливая помощь» Елизавета Глинка.
Ее супруг – Глеб Глинка – признается «Собеседнику+»: он до сих пор ждет, что его любимая вот-вот войдет в дверь их квартиры. Глеб Глебович пригласил нас в тот самый дом и впервые решился на столь откровенное интервью, чтобы рассказать о своей жене.
– Совершенно не помню, как прошел первый год без нее, – говорит Глеб Глинка. – Было ощущение, что тоже погиб, что не живу, а лишь пытаюсь вспоминать, как бы себя вел, если бы не погиб. Сложно объяснить... Мне она иногда приходит во сне: мы или завтракаем, или на даче сидим, разговариваем. Такие абсолютно бытовые сцены.
– Глеб Глебович, вы знали, что Елизавета Петровна отправляется в Сирию?
– Конечно, знал. Тогда она впервые летела с грузом одна, обычно с ней был кто-то рядом. И в эту поездку Елизавета должна была отправиться вместе с тогдашним председателем Совета по правам человека при президенте Михаилом Федотовым – и совсем другим самолетом. Но Михаил Александрович в последний момент не смог, а Елизавета решила все равно отправиться в Сирию, чтобы доставить людям лекарства и медицинскую помощь. И договорилась полететь тем самым бортом, где были артисты ансамбля имени Александрова.
– Как вы узнали о гибели супруги?
– Утром мне позвонили и сообщили о катастрофе. Сказали, что, возможно, Елизавета находилась на том борту. Но у меня еще была надежда: я обнаружил дома ее загранпаспорт. Подумал, как же она без него полетела?!
Но потом звонок в дверь. Я открыл, на пороге – Михаил Александрович Федотов. Он и сказал, что надежды никакой нет. А паспорт... Видимо, Елизавета была уже настолько известна, что загранпаспорт ей и не нужен был, чтобы полететь в Сирию. Знаете, она не любила летать самолетами. Но ей приходилось.
– Нам до сих пор точно не известно, что же произошло с самолетом. Знаю, вас вызывали в Следственный комитет на беседы. Что вам говорили?
– Я прохожу по этому делу как потерпевший. Они подняли из моря огромное количество вещей, их сфотографировали, показывали мне, спрашивали, что принадлежит Елизавете... Я себе взял только игрушечного ослика, который был для нее талисманом. Как-то она ездила в Армению, где увидела живого ослика. Он ей очень понравился! Потом покупала сувениры – осликов, также ей их дарили. Вот посмотрите: они по всей квартире расставлены.
А тот, который был с ней в день гибели, до сих пор пахнет бензином, несмотря на то, что долгое время находился в воде. Мне давали послушать запись «черного ящика». Ощущение страшное, кажется, что ты сам находишься в той кабине пилотов. Они шутят, балагурят, такие чисто мужские беседы... К сожалению, я не могу разглашать подробности, так как существует тайна следствия.
– Как вы познакомились с Елизаветой Петровной?
– Это было в начале перестройки, более тридцати лет назад. Дело в том, что я дитя второй эмиграции. Мой отец – поэт и писатель Глеб Александрович Глинка – воевал в Великой Отечественной войне. Попал в плен, был увезен за границу. После войны уже не мог возвратиться на родину, сначала жил в Париже, затем в Бельгии, где я родился, потом мы переехали в Америку. А в Советском Союзе у отца остались жена и дочь Ирина.
В 1980-х годах мы получили от сестры письмо. При первой возможности я приехал в Москву. Ирина дружила с Елизаветой, хотя была ее намного старше. И сестра специально нас познакомила. Я не был женат, Елизавета была свободна. Почти сразу мы стали жить вместе. Не знаю, любовь с первого взгляда это была или нет, но нам обоим сразу все стало понятно. Я хотел остаться жить в Москве. Когда об этом сказал Елизавете, она посмотрела на меня, как на сумасшедшего: «Ты здесь не выживешь!» Тогда в стране время было тяжелое, непонятное.
– Она уже работала доктором?
– Да. У нее мама была врачом, брат мамы – Александр Колесниченко – тоже врач, Елизавета закончила медицинский институт. Когда ей было семь лет, папа сделал для нее из сырой картошки докторскую «печать», так она мечтала об этой профессии. Елизавета была врачом от Бога, умела многое в медицине. Когда на вокзале кормила бездомных, сама зашивала им раны, удаляла плохие зубы.
Когда мы приехали в Америку, она была беременна Алёшей. Я тогда стал думать, какое же дело ей придумать. Была мысль переквалифицироваться в медицинской специальности. Но для этого надо было три года проходить ординатуру, выполнять каторжную работу. Мы жили в глухих, но невероятно красивых местах штата Вермонт, где больше коров, чем людей. Хоть Елизавета там и была счастлива, занимаясь детьми, я считал, что грех с таким Божьим даром превратить ее в домохозяйку.
Я работал адвокатом, как и сейчас, денег нам хватало. А недалеко от нас был маленький хоспис, куда я иногда приезжал пообщаться с пациентами, выслушивал их очень интересные воспоминания. И однажды предложил Елизавете съездить туда вместе. Она была удивлена, что бывают такие больницы: чистые, светлые палаты, никакого запаха, цветы свежие стоят, картины на стенах висят, ковры постелены. Вспомните, какие больницы были в Советском Союзе в этот период, во время перестройки! Жуть! Да и хосписов тут почти не было. Первый в Москве построили на «Спортивной», когда мы уже вернулись, Елизавета активно участвовала в этом. А там, в Америке, она стала ходить в качестве волонтера в тот хоспис около нас.
– Почему вернулись в Москву?
– Прежде чем оказаться снова тут, я как адвокат-консультант работал в разных местах: в Белграде, в Киеве, где Елизавета открыла хоспис. Иногда мы возвращались в Америку. Но я рвался сюда, а жена не особо хотела.
Потом тяжело заболела мама Елизаветы, нужно было остаться за ней ухаживать.
– Помнится, по «Первому каналу» была передача «Большая стирка» с участием Елизаветы Петровны. И там какие-то депутаты ругали ее. Дескать, она занимается самодеятельностью...
– Да-да, говорили, что она плодит бездомных. Такие нападки бывали, особенно под конец ее жизни... Обвиняли в том, что она занимается хосписом, чтобы умирающие люди завещали ей свои квартиры. Или говорили, что детей из Донбасса она привозит в Россию и продает на органы. Даже в прессе об этом писали. Какой-то сайт создали, где утверждали, что у нее нет медицинского диплома. Что ими двигало?! Почему? Я, как человек православный, могу это трактовать только с позиции добра и зла. Елизавета была таким добрым человеком, что это, видимо, и вызывало у кого-то противоположные эмоции. И это не просто была неприязнь, а откровенная ненависть. На публике Елизавета как бы не замечала всего этого, хотя, конечно, дома было видно, как ей больно.
Замечательно Чулпан Хаматова написала о ней: «Я была рада, когда такой «налет» был на Елизавету Петровну, когда ее обвиняли во всех грехах. Мы часто ненадолго созванивались, по-деловому: я просила пристроить кого-то в хоспис, она – с просьбой взять на лечение больного ребенка. Когда случились эти негативные нападки на нее, я позвонила и сказала, мол, держитесь, у меня тоже такое было. И она заплакала. Мы тогда проговорили больше часа. Если бы не случилось это плохое, мне вряд ли удалось бы так приблизиться к Елизавете Петровне». Удивительный литературный прием. Но одновременно совсем откровенно.
– Вы как-то сказали: «Я живу как будто не с Елизаветой, а с мертвецами». Почему складывалось такое ощущение?
– Она однажды призналась, что у нее больше близких людей ТАМ, чем здесь, среди нас. Наверное, поэтому так и выразился. А потом... Ну, вот вам пример: утром за завтраком Елизавета выкладывает на столе фотографии людей, за которыми ухаживала: «Глебушка, смотри, ты когда-нибудь видел такой пролежень? Ведь в него можно целый кулак поставить!» Мне, конечно, было сложно такое смотреть и слушать. С врачом жить совсем непросто. Впрочем, говорят, с адвокатом тоже. Хотя Елизавета никогда не была циником, это качество, которое часто приписывают медицинским работникам, было ей чуждо.
– У Елизаветы Петровны хватало времени на семью?
– Про семью она не забывала. Я не понимаю, как такое возможно было при ее занятости. В будни она посещала бездомных, кормила, лечила, работала в офисе своего фонда, приходила поздним вечером. Но выходные всегда проводила дома. Летом мы бывали на даче, отпуск проводили вместе, как нормальные люди. Елизавета готовила, сама в доме убиралась, окна мыла.
Вспоминаю, как однажды мы пришли с ней во французский ресторан недалеко от дома. Общаемся, ужинаем. Когда прошу принести счет, официант вдруг говорит, что ужин за счет заведения. Оказывается, хозяин ресторана узнал Доктора Лизу и распорядился с нас денег не брать.
– Когда ее называли святой, она говорила: «Какая я святая? Я пью, курю и матерюсь...»
– Да-да. Елизавета не любила, когда на ней сосредотачивали особое внимание. Она давала интервью только для того, чтобы привлечь внимание к своим подопечным, чтобы была помощь от людей. Елизавета ведь от нашего государства, как и от иностранных, не взяла ни одной копейки. Ее фонд работал исключительно на частные пожертвования.
– Вы пробовали отговорить супругу от опасных поездок? Например, в Донбасс, куда она возила гуманитарную помощь?
– Этого нельзя было делать, ведь ее суть была в этом – в помощи другим. Для нее чужие радость или беда были своими. Конечно, мне было страшно за нее в этих поездках, но я старался не показывать свою тревогу.
Помню, было как-то, что, находясь в Донбассе, она не выходила долго на связь. Я места себе не находил. Потом оказалось, что она где-то оставила телефон и он разрядился.
– Насколько Елизавету Петровну интересовала политическая жизнь страны?
– Политикой Елизавета не занималась. Ее многие пробовали перетянуть в свой лагерь: представители разных партий, оппозиционеры. Был период, когда она ходила с белой ленточкой на митинги. Но ее привлекала не политическая составляющая, а именно способ выразить свое мнение о несправедливости.
Однажды поехала с Алексеем Навальным в Астрахань к Олегу Шеину, чтобы уговорить его прекратить голодовку. У нее получилось. Также уговорила в СИЗО отказаться от дальнейшей голодовки украинскую летчицу-наводчицу Надежду Савченко. Когда Елизавете президент Путин вручал в Кремле Государственную премию России, она выступила с последней ее речью. Помню, как она эту речь вечером писала. Елизавете вручили цветы, но она передала их Путину: «Подержите, пожалуйста». Он спокойно ответил, что «с удовольствием». Освободив руки, она достала бумагу с речью. Там было и о войне с Украиной, и о благотворительности, и об убитых в Сирии. Закончила она словами: «Мы никогда не уверены в том, что вернемся назад живыми, потому что война – это ад на земле. Но мы уверены в том, что добро, сострадание и милосердие работают сильнее любого оружия».
– Помните день похорон?
– Отпевание прошло в Успенском храме Новодевичьего монастыря. Народу было много, причем это были люди самых разных социальных пластов: от высокопоставленных государственных служащих, например сегодняшнего председателя Госдумы Вячеслава Володина, Эллы Памфиловой и других, до бездомных, инвалидов, невидимых, униженных и оскорбленных, кого она лечила и поддерживала.
Потом похоронная процессия направилась из храма на Новодевичье кладбище, а это достаточно длинный путь. И вот по обе стороны дороги люди падали на колени и крестились. Кстати, шли серьезные разговоры о том, чтобы причислить Елизавету к лику святых. Мне об этом после похорон в своих покоях сказал митрополит Ювеналий. В Черногории даже написали икону с ее изображением. Как поступит наша церковь, я пока не знаю. Елизавета была глубоко верующим человеком, хотя старалась эту тему публично не обсуждать.
Перанов Олег
