Вот почему мы от каждой страны берем только гадостное?
Когда нам выгодно, мы на Запад ссылаемся. Когда невыгодно — разоблачаем.
Сама по себе независимость Косово — это ужас, ужас, ужас… Но если подверстать этот ужас под русско-грузинскую войну, то «вам с Косово можно, а нам с Южной Осетией и Абхазией — нельзя?!». И по фигу нам при этом, что на Западе результат, например, президентских выборов всегда непредсказуем, а у нас все известно заранее. «России нужна суверенная демократия», — уверяют кремлевские пропагандисты. Формулу придумали на Тайване. Там для нее нашли конкретный политический смысл: зафиксировать демократическое устройство Тайваня, отличающее его от коммунистического Китая. Больше нигде и никто на «суверенную демократию» не ловится. А мы — цап-царап. Хотя в наших антисанитарных общественных и политических условиях суверенная демократия отличается от демократии, как смирительная рубашка от просто рубашки.
Без устали наш заасфальтированный телевизор говорит о политическом кризисе в Украине. Уже давно (года четыре), подолгу (три четверти эфирного времени в каждом выпуске новостей) и больше, чем о собственно российских делах. Иронией берем: «Эта молодая демократия в Украине…» (Мы, выходит, очень пожилая демократия?), «Раскол в оранжевой среде!!!» (Со злой радостью телеведущий ставит голосом не 3, а 33 жирных восклицательных знака.), «Экономические новшества бьют по Украине». (Ага! Не жили хорошо, не надо и начинать.)
Со всем миром держим не связь, а оборону.
Между тем реальность — не обязательно то, что мы о ней говорим. Вот, например, этим августом я провела неделю в Феодосии. Город тихий, укоризненно чистый, в разы более дешевый, чем любой российский, люди без притворства приветливые, свежую рыбу на рынке чистят и режут на кусочки бесплатно, а на всех зебрах абсолютно все машины безоговорочно пропускают всех без разбору пешеходов. Вы будете смеяться, но сегодня зебра в Феодосии — как священная корова в Индии. Сами водители с гордостью (!) рассказывают, что украинская полиция ни за непристегнутые ремни безопасности, ни даже за разворот на сплошной полосе не наказывает так строго, как за непропуск на зебре.
Ну что такое, эта зебра? Мелочь, «паутинка быта». А пешеходы и водители уравнены в правах. Водители уже не начальники пешеходам. Не агрессивность взята за норму — вежливость. А это другой — более высокий — уровень бытовой культуры, бытового оформления повседневности. Другой эстетический опыт города.
В Москве у себя на Сретенке я около зебры каждый день устраиваю театр пантомимы. Показываю рукой водителям на эти белые полоски. Машины мчатся. Пытаюсь воспользоваться своим законным правом и хотя бы вступить на зебру. Машины мчатся. Сначала одними губами, шепотом, а потом уже во весь голос довожу до сведения водителей, что именно о них думаю. Машины мчатся. Правда, всегда найдется какой-нибудь — честно скажу — последней модели джип, который пропустит. Из личных наблюдений: наиболее толерантны к пешеходам на зебрах новые иномарки, а давить нас готовы потрепанные иномарки
Кстати, говорят, что в Москве
Керчь. Переправа. Как и на пути в Крым, так и обратно украинские таможенники вежливы, доброжелательны, улыбчивы. А наши орут, унижают: «Так! Быстро сюда посмотрел и пошел! Следующий пошел!! Куда пошел? Здесь стоим. Чё смотрим? Отвечай! Имя? Отчество? Фамилия? Знак зодиака?» Это таможенник развернул паспорт
Помните у Булгакова: «Ганг не понравился.
Вот, говорят, Бунин — при всей коренной, глубокой своей русскости — не выносил ничего демонстративно и вызывающе российского, ничего показного и назойливого. Думаю, что все показное, демонстративное, вызывающее и назойливое — плохо. И украинское, и русское, и грузинское, и американское. Чрезмерная
Чтобы быть сильным и действенным, «чувство общего» должно стать реальным на данном конкретном участке.
Вот, например, зебра в Феодосии — это уже общая ценность. Так рождаются правила жизни. И порыв становится традицией.
Порывы, импульсы, просто устремления, «аффекты любви и сострадания» — все это, мы уже знаем, может оказаться мимолетным и непрочным, если не воспитано социальными средствами. Это вопрос давления среды. Сложной системы возбудителей. Разветвленной системы норм, ценностей, идеалов. Всего того, что Лидия Гинзбург называла этической рутиной повседневной жизни.
И — непосредственной практикой добра.
P.S. Когда я каждое утро воспитываю водителей у зебры на своей Сретенке, пешеходы рядом поражают меня своей безучастностью и безысходностью. Никто не протестует, напротив — уговаривают меня не реагировать: «Давайте лучше дождемся, когда машин вообще не будет, тогда и перейдем». Но я продолжаю давить водителей. И вот, например, сегодня мне на одной зебре сразу и добровольно целых три машины (один джип и два «Мерса») уступили дорогу. Я даже не успела назвать их козлами.
Зоя Ерошок