Если бы Достоевский дожил до торжества всемирной «игры в ящик», он непременно добавил бы, что наряду с красотой телевидение — тоже страшная вещь.
Премьера новой программы Эдварда Радзинского на Первом канале «Пророк и бесы» подтверждает именно такую гипотезу. Однако «страшность» телевидения заключается помимо прочего в том, что, будучи магией, оно — одновременно — является разоблачением таковой. Что, собственно, и происходит на наших глазах. Нужно обладать несокрушимой верой в свой искромётный талант, в собственное обаяние и всепобеждающую харизму, чтобы подобно Радзинскому заставлять зрителя едва ли не битый телевизионный час созерцать исключительно себя, любимого, — в качестве извлечённого из запасников экспоната, намертво вписанного в неподвижный музейный интерьер. Прочий довольно жалкий видеоряд (десятка два уныло повторяющихся портретов) скромно теснится где-то на заднем плане, дабы не мешать восхищённому зрителю наслаждаться откровениями Главной Исторической Головы.
Очевидно, здесь брался за образец недавний прецедент: успех многосерийного «Подстрочника». Если уж пожилая женщина с её, мягко говоря, далеко не идеальной сценической речью, абсолютным отсутствием актёрских навыков и т. д. могла держать в напряжении миллионы, то такому искушённому лицедею, как Радзинский, казалось бы, сам бог велел... Но тут есть одна маленькая разница. Там, за рассказчицей, стоят жизнь и судьба. Мы видим — крупным планом — не только личность, но и характер целого поколения. Или, скажем, почему нам не надоедает Виталий Вульф? Да очень просто: всегда интересен профессионал, великолепно владеющий предметом и к тому же обладающий вкусом и подлинным артистизмом. Но если этого нет...
«Папа, закрой глаза и послушай», — сказала мне сидящая перед телевизором
В вышедшей ещё в конце
О Радзинском как историке, конечно, говорить не приходится. Вспомним хотя бы печальную историю с названием его книги «Господи, спаси и усмири Россию»: в дневниках Николая II значилось не «усмири», а «умири», что кардинально меняет дело. Автор на голубом глазу пытался уверить публику, что он всего лишь усилил императорскую сентенцию. Очевидно, подобный метод применён и в «Пророке и бесах», где Чаадаев, по уверению автора, попадает в сумасшедший дом (на самом деле он там никогда не был), умерший муж первой жены Достоевского, скромный таможенный чиновник Исаев, превращается в тюремного надзирателя, а лицо, выдавшее петрашевцев, объявляется агентом III отделения (оно было агентом МВД, в чём и заключалась повлиявшая на исход дела острая межведомственная интрига). Впрочем, для истории в мелкий горошек всё это совершенно неважно. Гораздо фундаментальнее собственное историческое открытие автора: «С выстрела в зад началась русская революция». Речь идёт о покушении на Трепова Веры Засулич.
Поразительно, что в телепрограмме, где главным героем как бы является Достоевский, о его присутствии на процессе первой русской террористки и его «приговоре» («Иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз») не сказано ни слова. Ибо это заставило бы автора несколько замедлить свой дилетантский галоп по фактам и именам и хотя бы попытаться по-настоящему вдуматься в болевые вопросы нашей истории и судьбы. Как, например, это делает Игорь Волгин в «Последнем годе Достоевского». И в своих прежних программах Радзинский щедро заимствовал сюжеты его сочинений. Но в «Пророке и бесах» это превзошло всякую меру, все пределы литературного бесстыдства. Дело не только в том, что и процесс петрашевцев, и суд над Засулич, и пароксизмы отечественного террора, и Пушкинский праздник, и 1 марта — всё это уже реконструировано Волгиным буквально по часам (на основе собственных архивных разысканий) и самым тесным образом соотнесено с жизнью автора «Братьев Карамазовых». Не говоря уже о неизвестных доселе обстоятельствах смерти Достоевского и других потаённых аспектах его биографии, которые благодаря усилиям автора «Последнего года», «Колеблясь над бездной», «Пропавшего заговора» и др. стали принадлежностью нашего исторического сознания. Дело в том, что в исполнении Радзинского те же события превращаются во «вселенскую смазь», в кокетливый конферанс, в осетрину даже не второй, а какой-то третьей свежести. Разумеется, можно сделать вид, что ни один зритель Первого канала не только не читал книг, но и не смотрел
Конечно, сравнивать Волгина и Радзинского так же нелепо, как, согласно известной шутке, искать сходство в именовании «государь» и «милостивый государь». Печально другое. Деградация общества зеркально отражается в деградации телевидения, которое, в свою очередь, отечески опекает указанный выше процесс. Такому телевидению не нужны ни личности, ни самостоятельные политические фигуры, ни подлинные интеллигенты, какими, например, были Д.%u202FЛихачёв, Ю. Лотман, А. Панченко, Н. Эйдельман, В. Лакшин... Ныне востребованы бойкие шоумены, снижающие уровень разговора до кухни, до лакейской, до плинтуса. Если всё, к чему прикасался легендарный царь Мидас, превращалось в золото, то всё, к чему прикасаются руки наших псевдоисториков, превращается в нечто прямо противоположное. В качестве универсальной жизненной нормы нам пытаются привить методологию «Комеди клаб» — «наслаждение вкусом» (читай: безвкусицей), культ развлечения, социальная функция которого прежде всего — отвлечь. Пошлость, в том числе пошлость историческая, становится образом нашего бытия. Но у пошлого общества нет прошлого. Как, впрочем, и будущего.
А есть ли будущее у телевидения, которое десятилетиями тасует одни и те же лица, давно замылившую глаз касту незаменимых? Чуть пахнуло свежим ветром на Пятом канале, и вот уже в «Суде времени» возникают всё те же Млечин и Сванидзе, люди одного карасса (об этом в прошлом номере «ЛГ» уже писал А. Кондрашов). Можно ли представить такого судью, который при оглушительных результатах национального голосования (86% за то, что Гайдар разрушитель, 14% — созидатель) высказывает своё «личное мнение», разумеется, полностью оправдывающее героя? В любом процессе с участием присяжных (а таковым в данном случае мыслится весь социум) подобный судья был бы немедленно дисквалифицирован и отстранён от работы. Я, конечно, далёк от мысли, что одна из сторон дала арбитру тайную взятку. Но, как известно, нельзя быть судьёй в собственном деле.
По замыслу создателей новой программы Радзинского «Пророк и бесы», всеми атрибутами пророка надлежит, конечно, обладать самому ведущему. Но почему так трудно отрешиться от впечатления, что в литературно-психологическом плане он примыкает, скорее, к славной когорте обличаемых им же метафизических существ? Сеанс магии заканчивается её невольным разоблачением: таковы жестокие законы телеэкрана.
К. ЛЕБЯДКИН
