В московском парке «Эрмитаж» состоялся второй фестиваль Chess & Jazz. Самым почетным гостем шахматно-джазового мероприятия стал певец Грегори Портер. Невероятные повороты карьеры несколько лет назад вывели бывшего шеф-повара в лауреаты Grammy. Альбомы «Liquid Spirit» в 2013-м и «Take Me To The Alley» в 2017-м взяли премию в номинации «Альбом с лучшим джазовым вокалом» — и вполне заслуженно. С 2009 года Грегори Портер выпустил дюжину дисков, в которых с успехом перерабатывает наследие джаза, соула и блюза. В интервью Максу Хагену артист рассказал о влиянии Нэта Кинга Коула на его музыку, вечном студенчестве и русском борще.
— Вы работаете на поле вполне традиционного вокального джаза и соула. Пытаетесь воссоздать лучшие исторические моменты или все же улучшить стиль и внести что-то новое от себя?
— Наверное, можно говорить не столько об улучшениях, сколько о попытке создать собственный стиль. В нем будут влияния истории, достижений в джазе, да и вообще основ вроде блюза или соул-музыки. Пытаюсь использовать все, с чем я жил и рос. В первую очередь я хотел бы считать себя джазовым певцом. Даже когда я подбираю в свои песни какие-то элементы классической музыки, я все равно ощущаю себя человеком из джаза — здесь и мое отношение к ритму, и обыгрывание мелодий, и гармонические моменты. Если так можно выразиться, подходя к любой песне, я думаю на языке джаза.
— Вы поете почти всю жизнь, но в лигу профессиональных артистов попали уже в зрелом возрасте. Что вы узнали о себе и своем голосе как инструменте за время этого роста?
— Выучил множество новых вещей. Мне за довольно короткий срок потребовалось добирать знания и умения, которые в обычном случае получаются в консерватории. Но вот на что я обратил внимание. Выпускникам консерватории приходится применять свои знания в реальном мире — и для них это нечто новое. У меня все было наоборот: сначала я два десятка лет имел дело с этим самым реальным миром, пытаясь разбираться в его тембрах и своих собственных, и уже потом стал доучиваться. Знаете, наверное, из-за того, что я никогда не рассматривал музыку как карьерную вещь, я так и учусь без остановки. Я вечный студент! Говорят, что у меня есть собственный стиль и голос, а мне кажется, что вся моя жизнь так и остается беспрерывным самообразованием.
— И как выглядело развитие по мере «перехода с курса на курс», то есть от альбома к альбому?
— В первую очередь росла уверенность в своих идеях и музыке. Когда я записывал первый альбом «Water», у меня вертелись мысли эзотерического, если хотите, толка. Я опасался, что людям будет все равно, им будут неинтересны истории в моих песнях, да и ценны ли эти песни вообще. Но альбом за альбомом уверенность укреплялась. Ты уже и сам веришь в себя, в свою личную историю, в то, что твои переживания принадлежат не только тебе, но и отзываются в большом мире. Знаете, ведь если твой альбом похвалили, то совсем не сразу все налаживается. К ощущению, что ты чего-то стоишь и что ты в некоторой безопасности как артист, можно идти годами.
— Кстати, в самом деле, когда жизнь казалась вам проще — в те годы, когда вы работали в ресторане и просто пели для себя или когда уже «вышли в свет»? Вот, вам аплодирует Стинг, «Top Gear» катает вас на авто, Джесси Уэйр приглашает на свое кулинарное шоу — все круто, но ты уже большой профессиональный артист с обязанностями и трудами.
— Вначале было точно тяжелее, приходилось работать больше за меньшее вознаграждение. Сейчас стало легче, потому что появилось ощущение, что мне есть что сказать миру. Более того, у тебя появились способности и некоторое право донести свой посыл до людей. Когда я говорю про мир, это не преувеличение и не красивые слова: я столько путешествовал с музыкой, был и в Азии, и в Африке — везде! В каждой стране ты пытаешься выразить свои идеи о братстве людей и человечности — это ведь наши общие ценности! Именно это мне и стало проще, что гораздо важнее «легкой» жизни. Я до сих пор помню свои первые концерты: 25–50 человек. И вот ты стоишь перед тысячами. Как раз здесь и появляется твоя собственная легкость.
— По вашим собственным словам, Нэт Кинг Коул оказал на вас наибольшее влияние. Вы даже записали альбом каверов с красноречивым названием «Nat King Cole & Me». Какая связь — музыкальная и личная — возникает между вами?
— Я постоянно ощущаю эту связь, она была всегда. Я начал слушать Нэта Кинга Коула еще в детстве, мне было лет семь. Все песни в его исполнении — «Smile», «Nature Boy», «Pick Yourself Up» — это само выражение оптимизма в любви и жизни. Я так и слушал его всю жизнь, учился и сейчас каждый раз, когда я сочиняю свои песни, только и надеюсь, что они окажутся настолько же яркими и влиятельными, как та же «Nature Boy». Но дело не только в музыке, Нэт научил меня любить, быть любимым и давать любовь в ответ. Это же больше и важнее, чем любые жанры. Мне бы очень хотелось писать такие же песни, пытаться, по крайней мере.
— Когда вы записывали тот альбом, не было опасений, что великие песни невозможно сделать еще лучше?
— Невозможно! Но вот что я скажу. Мои версии ни в коем случае не были попыткой сделать все круче, чем сам Нэт. Те переработки — это попытка выразить ощущения от музыки, что давала мне слушать моя мать, это выражение моего восприятия Нэта как авторитета, сравнимого только с отцом. Это альбом-признание и мой дар памяти Нэту Кингу Коулу. Забавно: некоторые говорили, что я пытаюсь подкачать продажи на великом имени. Что за чепуха! По-моему, очередное повторение моего альбома «Liquid Spirit» было бы гораздо лучшим способом подзаработать. А в «Nat King Cole & Me» я, как смог, выразил свою признательность и уважение. Как можно найти в себе уверенность, чтобы перепеть «Mona Lisa» и «Nature Boy»? Это же идеальные песни! Я пытался не делать их лучше, а выразить себя — в духовном смысле. Ты будто в студии с Нэтом. Самое прекрасное в той записи было то, что над частью вещей мы работали в Лос-Анжелесе. И вот ты поешь в микрофон Нэта Кинга Коула, играешь на его фортепиано — оно до сих пор стоит в той же студии. Невероятное что-то! Это словами и не передать, можно только пережить и почувствовать самому. И уже один этот момент стоил всего, что происходило вокруг альбома. А там и лучшие оркестры, и лучшие аранжировщики от Лондона до Лос-Анжелеса. Но что это все по сравнению с минутой, когда ты просто поешь в микрофон Нэта!
— Времена Нэта Кинга Коула были еще и эпохой, когда черное население Штатов начало бороться за свои права. Дух того гражданского подъема в вашу музыку проникает?
— Да, конечно! Эти протесты так же важны для истории джаза. И в некоторых песнях, которые я исполняю, он тоже выражен, пусть и в более завуалированной форме. Но я точно могу сказать, что песня «When Love Was King» — это тихий протест. «Painted on Canvas», «1960 What?», «Take Me to the Alley» — это тоже песни протеста, песни аутсайдеров. Здесь мне на память приходят такие артисты, как Нина Симон или Оскар Браун-младший. Гражданский протест и история джаза неразрывны, пусть даже призывы и лозунги будут не совсем очевидны в музыке. По-моему, те дух, те идеи и традиции существуют и в наше время, следуешь ты им буквально или нет. Они не всегда на поверхности, но до сих пор живы. Они могут уйти в тень на какое-то время, но все равно возвращаются. Мне сразу вспоминаются более молодые артистки — Джазмейя Хорн и Сесиль Маклорин Сальван. Они исполняют музыку как раз в стиле Нины Симон — но ведь здесь сочетается все сразу: пусть даже песни будут новые, от истории и всего, что с ней связано отказаться невозможно.
— В вашей музыке одну из важнейших ролей сыграл проюсер Камау Кениата. Что скажете о нем и его методах работы?
— Главное, что когда-то сделал Камау,— помог организовать мои идеи. У меня нет и никогда не было продюсера, который бы прямо выбирал песни и настаивал на том, что и как я должен спеть. Нет, это совсем не по мне. Чем хорош Камау — он тихонько сидит у тебя за спиной в студии, дает полную творческую свободу и слушает все, что ты сочиняешь. Наше общение часто выглядит следующим образом: «Ты хочешь, чтобы ту партию сыграли духовые, а эту струнные? Но теперь скажи, что именно ты хочешь получить от этих партий и инструментов». И тебе приходится самому чуть основательнее разобраться в своих идеях и понять, что же в самом деле тебе нужно услышать. А потом он просто зовет струнную секцию — и все очень точно получается. У нас прекрасные рабочие отношения, и Камау не продюсер, который заставляет тебя что-то делать. Он скорее помогает расширить видение твоих же песен и подключается, когда нужно.
— Как вы записываете джаз и соул в новом веке?
— Я всегда предпочитаю, чтобы процесс шел естественным образом. Настоящие инструменты, на которых играют реальные музыканты, которые, в свою очередь, должны быть личностями, способными к музыкальному самовыражению. Это все, что нужно, в идеале. Например, один из моих любимых альбомов — это «Live» Донни Хатауэя: ты его ставишь, и слышишь, что играют не просто музыканты: за каждым инструментом стоит живая личность. И это отлично! Пусть даже ты можешь расслышать какие-то огрехи, но это не столько ошибки, сколько человечность исполнения. Ты слышишь настоящего живого человека за фортепиано или ударными — понимаете, о чем я?
— Но вы же еще выпустили альбом ремиксов — что не очень свойственно для артистов вроде вас,— записывали песни для детей и поучаствовали в треке «Holding On» электронщиков Disclosure. Это дополнительная проверка своих способностей?
— В ремиксах и сотрудничестве с другими артистами я не вижу ничего противоречивого. Такие вещи доносят мой голос и мои мысли до людей, которые, может быть, в ином случае и не услышали бы меня. Интересно, я сейчас разговариваю с вами из гостиницы на Ивисе — и люди в холле постоянно подходят поздороваться, сказать пару слов. Все возрасты, любые национальности: только что были итальянцы, а вслед за ними пара из Индии, вот молодежь — и тут же семидесятилетний мужчина. Наверное, это то, о чем я когда-то мечтал: чтобы твоя музыка доходила до всех кругом. И если я запишу с кем-то совместную песню и благодаря ей людей вокруг станет еще больше — это мне только в радость.
— Можете рассказать, как танцевальная электроника Disclosure скрестилась с вашим стилем?
— Говард Лоуренс, продюсер Джимми Нэйпс и я встретились и, как ни странно, сочинили «Holding On» за фортепиано — как самую обычную песню. Это был соул, во многом в духе того, что можно услышать на моих альбомах. Потом я ее и спел еще раз, уже для своего альбома «Take Me to the Alley». Потом Disclosure занялись песней сами: «Мы тебе позже позвоним, а сейчас мы добавим басовую партию и еще всякой всячины. А вокал растянем еще на полминуты в начале». Большая часть того, что произошло с песней, случилось после того, как я ушел из студии, я даже не очень знал, что там творится. А потом мне дали послушать результат — замечательно получилось. Мои племянники и племянницы, которым по 12–18 лет, и вовсе были в восторге. Но самое интересное, наверное, началось после. Трек скачали примерно 200 млн раз — и множество слушателей через него вышло на мою музыку. Вот это и есть результат! Что важнее, по посылу эта песня ведь тоже о том, что я всегда пытаюсь донести до людей. Она о любви, которая всегда с нами,— что «Holding On», что «No Love Dying», смысл один и тот же. Какие бы сложности не возникали, любовь никуда не уйдет. И это то же самое, о чем Нэт Кинг Коул пел в «Nature Boy» — только в другой обертке. Как хорошо! Мне очень нравится эта идея!
— Первая половина вашей жизни связана не только и не столько с музыкой, сколько с работой поваром. Какое блюдо посоветовали бы с вашей кухни?
— Моим любимым блюдом всегда была баранья ножка, замаринованная с оливковым маслом, чесноком и розмарином. Выдерживаешь ее минимум сутки, а потом долго-долго запекаешь на небольшой температуре, пока мясо не станет совсем нежным. На гарнир лучше всего подойдет картофельное пюре с чесноком или шпинат в сливках. Знаете, возможно, это и не самое главное ресторанное блюдо, но я его готовил матери. Кажется, оно и было самым первым, что я ей приготовил как повар, так что у меня к нему особые чувства. Когда собираются гости, я люблю готовить лосося с карри и приправой из манго — манго, мята, немножко лука, мед — людям нравится. Наверное, это одно из моих фирменных блюд. Я и сейчас очень люблю возиться на кухне. Кстати, я умею варить отличный борщ — моя жена русская, а сам я научился у одной старушки в Москве. Так и вспоминаю, как мы тогда варили бульон из костей, крошили капусту и свеклу на кухне в московской квартире. Незабываемый был опыт. Так что, видите, русского влияния я тоже не избежал.
Макс Хаген
