Мы привыкли беспечно думать, что тоталитаризм как форма общественного бытия и как утопия остался в прошлом столетии, и нам больше ничего подобного не грозит. У нашего времени улыбка телевизионного клоуна и ритм очередной простенькой песни о главном. Иногда такой громкой, что уши закладывает.
Но, в конце концов, шоу-бизнес старается для нашего же удовольствия. То, что в основе тоталитарной идеи лежит вовсе не коварный план посягательства на нашу свободу, а искреннее пожелание добра — одного на всех и всем сразу, вспоминается всё реже. А потому и Большой Брат сменил тактику. Теперь он поёт и пляшет. Транслирует и слушает. И каждый из нас — не только объект его внимания, но и неотъемлемая его часть…
Пятьдесят семь лет назад была создана одна из самых известных антиутопий ХХ века — «1984» Джорджа Оруэлла. Именно в этой книге появилась бессмертная формула тотального контроля над сознанием: «Большой Брат смотрит на тебя». Менее корректный и более близкий по смыслу перевод фразы: «Большой Брат за тобой следит».
И всё же без малого шестьдесят лет — это совсем немного времени для того, чтобы цивилизованное человечество перестало бояться Большого Брата. Сегодня для большинства телезрителей это вовсе не цитата из Оруэлла, а название популярного реалити-шоу. Впрочем, и все другие телеподелки этого жанра занимаются тем же — доказывают зрителю, что жизнь под неусыпным оком оруэлловского «телекрана» вовсе не страшна, а даже очень симпатична. И вообще — призывает круглые сутки реклама интерактивных игр и SMS-голосований — купи себе ещё немного Большого Брата, побудь Большим Братом сам…
Дело даже и не в реалити-шоу, которые так или иначе могут навести на ненужную ассоциацию с пророчеством Оруэлла. В конце концов, телевизор можно переключить, выключить, отдать в хорошие руки, выбросить на свалку. И похоже, Большой Брат это уже знает.
«Джордж Оруэлл ошибался, — корректирует классика герой романа Чака Паланика „Колыбельная“, написанного уже в третьем тысячелетии. — Большой брат не следит за тобой. Большой Брат поёт и пляшет. Достаёт белых кроликов из волшебной шляпы. Всё время, пока ты не спишь, Большой Брат развлекает тебя, отвлекая внимание. Он делает всё, чтобы не дать тебе время задуматься. Он делает всё, чтобы твоё воображение чахло и отмирало. Пока окончательно не отомрёт. Превратится в бесполезный придаток типа аппендикса. Большой Брат следит, чтобы ты не отвлекался на
То, что Большой Брат теперь и правда переключился на песни, особенно чувствуешь летом, когда открытые окна больше не спасают от уличных кафе, припаркованных во дворе машин, дискотеки под открытым небом в соседнем парке. Сотни источников оглушительных звуков пытаются тебя раз- и отвлечь. Не спрашивая, хочешь ты этого или нет. Причём всё это делается из самых лучших побуждений.
…Недавно с подругой зашли в летнее кафе. Нам повезло: с утра было ещё прохладно, тихо, пусто и чисто, сиди себе пей кофе и разговаривай. Но тут нас заметили и, как потом выяснилось, очень нам обрадовались. Из динамиков,
Я не собираюсь спорить о вкусах. Это в пору моего позднесоветского детства была, помнится, такая дискуссия на страницах «Пионерской правды»: что лучше — классика или эстрада. Тогда русский язык ещё не знал слова «попса». Правда, об элитарном и массовом тоже предпочитали не говорить, потому что искусству полагалось принадлежать народу. Сегодня не вступать в такие дискуссии помогают наушники. Каждый носит свою музыку с собой, и никому нет дела до коллекции твоих компакт-дисков или файлового меню твоего флэш-плеера. Впрочем, не знаю, лидирует ли попса и в наушниках, но ни разу не слышала, чтобы где-нибудь в супермаркете или на улице на всю катушку врубили Моцарта. И слава Богу.
«Речь не о качестве звука. Речь о громкости», — продолжает свои рассуждения герой Паланика.
«Речь не о музыке, речь о победе».
«Ты включаешься в состязание, врубая басы. От твоей музыки дрожат стёкла. Тебя не волнует мелодия… Ты берёшь верх. На самом деле речь о том, кто сильнее».
Другими словами, речь не о Верке Сердючке. И вообще — не о тех, кто сочиняет, играет и поёт такую музыку. Речь о власти. О праве одних распоряжаться другими.
Конечно, самый волнующий вопрос — кто такие эти «одни» с точки зрения «других». Злокозненные воротилы шоу-бизнеса, поставляющие свою продукцию, которая потом преобразуется в доллары и децибелы? Руководители основных телеканалов, где давно осталось три жанра — сериал, дешёвая клоунада и концерт? Мировой заговор глобалистов?
Нам свойственно при слове «власть» воображать себе нечто конкретное — человека или институт, безликую физиономию чиновника, милиционера с дубинкой, судью в мантии… В общем, всё то, что публичные политологи обожают называть почти
Мишель Фуко, один из главных историков власти и её бесстрашный исследователь, называл основным свойством власти «диффузность». Все мы помним пример из школьного учебника химии: пробирка с жидкостями разных цветов — красная внизу, синяя вверху, постепенно красное и синее смешиваются, получается однородная лиловая среда. Это называется диффузия. Процесс проникновения частиц одного вещества в другое, постепенное смешивание разнородного. Растворение. Взаимозамещение… То же самое происходит, если поместить в одно пространство вещество власти и вещество общества. Только никакого «если» нет. Власть и общество изначально находятся в едином пространстве, и власть растворена в нас. Как написано в школьном учебнике, диффузия будет продолжаться до образования гомогенной среды. Это и есть заветная мечта всякой власти — окончательно стать виртуальной, переселиться извне в сознание каждого. Чтобы человек постоянно ощущал себя так, как будто на него смотрят. Тогда потребность в конкретных материальных эквивалентах — людях или институтах — просто-напросто отпадёт. Школьники будут сидеть в классе за партами, сложив перед собой руки и не издавая ни звука, за пятнадцать минут до начала урока, так, как будто в класс вот-вот войдёт учитель (совсем недавно вышел детский роман ужасов, где описывается подобная ситуация). Совсем необязательно будет запирать двери тюрем и ставить там охрану — заключённые и так никогда не устроят побег из открытых дверей тюрьмы. Они останутся в камерах, как будто двери заперты и на каждом углу стоит часовой. Никто не будет нарушать границ, на которых не останется ни единого пограничника: роль пограничника и таможенника при пересечении рубежей выполнят законопослушные граждане по отношению к себе и друг к другу… В конце концов получается антиутопия почище Оруэлла. Хотя с идеей этой антиутопии каждый из нас знаком с детства. Она выражается одним-единственным словом: дисциплина. И я ни в коем случае не оспариваю её полезность в определённых дозах. Просто пытаюсь представить себе идею в её абсолютном воплощении.
За то и не выношу попсу. Не по эстетическим причинам. Нет большей нелепости и пошлости, чем доказывать, что Моцарт лучше Сердючки, а Достоевский — Донцовой. Причём касается это в большей степени не того, кто предпочитает Донцову Достоевскому, а того, кто берёт на себя труд доказательства противоположного. Есть такие повороты темы, которые всякого подошедшего на небезопасное расстояние превратят в идиота. Может быть, потому, что близкий контакт с пошлостью не проходит безнаказанно. Здесь другое. Гораздо опаснее то, что поп-культура создаёт дисциплинарное пространство. То есть пространство тотального контроля над сознанием со всеми признаками — предсказуемостью реакций, добровольностью взаимной слежки и, самое главное, отсутствием мысли.
Потому что мысль — действие одинокое. Не может быть коллективной, хоровой мысли. Это всегда — усилие сознания, делающее каждого собой. Множество человеческих «я», каждое из которых не похоже на других, практически невозможно контролировать — ни поодиночке, ни скопом. Именно поэтому одиночество и тишина — главные враги всякой власти, и самой свирепой, и самой пушистой и ласковой. Власть любит рёв толпы и бравурную музыку. Её любимые инструменты — духовые и ударные.
В случае же с поп-культурой особые отношения власти и её объекта особо показательны. Собственно объекта в чистом виде уже нет. Тот, кто услышал любимую песенку, не успокоится на этом, но обязательно приложит усилия к тому, чтобы услышали и другие. Вот кто он такой — сосед, врубающий свою стереосистему на полную мощность в открытое окно, так, чтобы весь дом слышал? Кто — наш расстаравшийся вовсю официант? Кто — сидящий
Ольга Лебедушкина
