Пока одни артисты, абстрагируясь от социально-политических перипетий в стране, продолжают петь о любви и цветочках, а другие считают своим долгом декламировать в опусах четкую гражданскую позицию, странная команда «Громыка» из Петрозаводска, которая возникла в 2014 году, устраивает свою революцию. Они называют себя «пионерами тяжелого психоделического твиста», единственные в мире используют экзотический Stylophone 350S в качестве основного инструмента (до него были советские клавиши «ФАЭМИ»), одеваются на концертах в костюмы членов политбюро и играют музыку, не подпадающую ни под какие жанровые рамки. Это психоделика с абстрактными текстами, вокалом, напоминающим голос Муслима Магомаева, которая притягивает на выступления группы толпы поклонников. Причем не только в России, но и за рубежом (свидетельство тому — взрывное выступление коллектива на фестивале в Таллине, где интернациональные гости слушали его раскрыв рты).
Несмотря на образы, вокал и название, похожее как две капли воды (кроме последней буквы) на фамилию всем известного государственного деятеля, артисты полностью отрицают любые связи с советской действительностью. Они плодовиты: совсем недавно выпустили второй альбом «Акробатенька», до которого был не менее фактурный «Громыка», а сейчас записали кавер-версию на песню минской группы «Кассиопея» для совместного EP. MegaБит выяснил, почему музыканты не смотрят на современную сцену, как найти логику в хаосе и почему они обсуждают свои песни уже после их выхода. Кошелев Максим Валерьевич, Власов Никита Андреевич и Фролов Павел Сергеевич, принявшие участие в беседе, называют и просят называть себя строго по имени-отчеству — это тоже часть их на первой взгляд безумной, а на самом деле хитро продуманной концепции.
-Сегодня при обилии музыкальной информации нечасто группа, едва появившись на сцене, вызывает бурный резонанс. В вашем случае все произошло именно так. В чем секрет попадания?
Павел Сергеевич: — Секрета нет. Есть некий опыт. Мы не то чтобы чувствуем конъюнктуру — дело не в этом, скорее, интуитивно понимаем, какие тенденции существуют. При этом нам изначально хотелось делать такую музыку, которой еще не существовало «в природе». А о том, какой резонанс это стало вызывать дальше, сложно судить и невозможно как-то манипулировать этой реакцией, потому что все слушатели по-разному оценивают наши опусы и любят их за совершенно разные вещи. Просчитать, что будет дальше, просто невозможно.
-Все равно, создавая что-то новое, нужно оттолкнуться от чего-то существующего. Какая точка стала для вас отправной?
Максим Валерьевич: — Вообще, создать что-то новое сложно, потому что, по сути, все уже придумано, и музыка исполняется на инструментах, которые уже были изобретены когда-то, даже если это редкие инструменты. Единственный возможный путь — объединять контрастные элементы, которые раньше не использовались в сочетании друг с другом…
Никита Андреевич: — На самом деле все наши мысли — это рассказ про то, как мы сами воспринимаем процесс. Понять, почему все это понравилось другим людям, сложно. Мы не задумываемся об этом, потому что не спекулируем на эмоциях публики.
Максим Валерьевич: — Каждый художник делает что-то прежде всего для себя. Если он сам получает удовлетворение от процесса и результата, другие люди тоже начинают «заражаться» и заряжаться.
Павел Сергеевич: — Очень важно, что мы можем позволить себе высказываться так, как хотим. Теоретически многие могут замахнуться на нечто подобное. Это, очевидно, дало бы им право заявить «и я так могу», но в действительности никто не расширяет границы того, что можно, а что нельзя, как это делаем мы. Мы с самого начала дали себе установку не оглядываться ни на какие правила и условности. При этом у нас не было конкретных планов по покорению публики. Мы создавали проект прежде всего для себя, хотели сделать что-то, чего сами до этого не делали. И нас даже удивляет, что сейчас эта музыка пользуется спросом.
-Если посмотреть вокруг, интересна ли вам современная сцена? Видите ли вы на ней что-то стоящее?
Максим Валерьевич: — Мы не следим за ней. А с тех пор, как история с «Громыкой» стала набирать обороты, времени смотреть по сторонам осталось еще меньше. И я думаю, к этому приходят многие артисты в определенном возрасте. Наступает такой период, когда понимаешь, что самое главное — двигаться самому. Ты знаешь, чего хочешь, и концентрируешься на этом. Мне кажется, обычно музыканты излишне интересуются происходящим вокруг с целью что-нибудь «утащить» — прием, ход, наблюдение, подметить что-то, а потом использовать. У нас же изначально была цель отгородиться от современной сцены, чтобы развивать свою линию.
Павел Сергеевич: — Когда вырисовалась определенная инструментальная формула, тогда мы сами почувствовали, что это такое. Некая платоническая идея «Громыки» стала направлять нас, подсказывать, что стоит, а чего не стоит делать. Так что любое, даже бессознательное заимствование стало бы для нас игрой на понижение.
-С коллегами по сцене все понятно. А ориентировались ли вы на какие-то другие сферы искусства, возможно, из прошлого? Я, например, провела бы параллель между вами и обэриутами, которые в начале 1930-х отказывались от традиционных форм искусства и культивировали гротеск, алогизм, поэтику абсурда…
Максим Валерьевич: — Возможно, какие-то параллели и могут возникнуть, но все это происходит подсознательно.
Павел Сергеевич: — Обэриуты проводили деконструкцию языка как такового, а у Максима Валерьевича в текстах все-таки присутствует своя железная логика, просто сдвинут угол зрения на вещи. В них, скорее, можно увидеть элементы сюрреализма. Это другое. А в целом — это абсолютно оригинальная лирика, без аллюзий.
-Кстати, о сюрреализме. «Громыка» отражает действительность в каком-то кривом зеркале или все-таки создает свою абстрактную реальность?
Максим Валерьевич: — Это точно придуманный мир, не привязанный к бытовому, потому что проект довольно долгое время существовал без названия и визуальной концепции. Были просто песни, такие, какие они есть. Из хаоса в них собирается некий смысл, для каждого свой… Их нельзя назвать небрежными или беспорядочными. А еще нас часто спрашивают, есть ли в проекте что-то имеющее отношение к СССР. Ничего подобного там абсолютно нет. Мы просто хотели создать интересную, абстрактную музыку, не стремились отобразить в ней что-то.
-Почему тогда ваши сценические образы взяты из советской действительности?
Максим Валерьевич: — Потому что проще «положить на полку» этот продукт, завернув его в такую оболочку. Однако чаще, говоря о «советском» в нашем творчестве, люди отмечают даже не костюмы, а то, что вокал им напоминает голос Муслима Магомаева. Но это просто первичная ассоциация, не имеющая никакого отношения к нашей идее.
Павел Сергеевич: — Ничего сатирического по отношению к действительности в наших образах, кстати, тоже нет. Просто когда появилось название «Громыка», возникла и ассоциация с политбюро, но опять-таки — как чем-то очень далеким от нынешних политических баталий, от которых мы сами далеки. Это визуальное пятно, как нам показалось, должно было бы выглядеть неожиданно, но мы не предполагали, что наш облик вызовет такую бурю эмоций.
Никита Андреевич: — Строгость образов создает диссонанс с неким панковством в песнях. Панковская молодежь, кстати, активно посещает наши выступления. Наверное, их привлекает нечто необычное. Сами мы не позиционируем себя как панки в классическом понимании, но трактовка этого определения может быть разной.
-Вы говорили о «платонической идее «Громыки», которая вас ведет. Можете определить ее? В чем сверхидея?
Павел Сергеевич: — Ее сложно описать словами, она ощущается на интуитивном уровне. Мы не первый год играем вместе, поэтому уже чувствуем и понимаем друг друга без слов. Мы довольно быстро пришли к осознанию того, что должно быть в нашей музыке, и в процессе работы слышим, что подходит, а что нет. Я не помню, чтобы мы хоть раз обсуждали это специально…
-Произошла ли какая-то эволюция за два года с момента появления проекта? Сейчас у вас вышел новый альбом «Акробатенька». Он отличается от предыдущего?
Павел Сергеевич: — Песни для него мы записывали на стилофоне, а играли их, в принципе, с самых первых концертов. Поскольку особенности звукоизвлечения на этом инструменте предполагают другую мелодику, в отличие от первого, холодного и монументального альбома, второй получился более ярким и орнаментальным.
Максим Валерьевич: — Мне, наоборот, предыдущая пластинка кажется хоть и более сырой, но воздушной и легкой по восприятию, а новая — увесистой, самодостаточной и, как я назвал ее, — «пряничной».
Никита Андреевич: — Наша дискуссия во время интервью еще раз доказывает, что в процессе работы над песнями мы практически не общаемся, делаем все на уровне интуиции. А обмен мнениями происходит уже постфактум
Наталья Малахова
