У меня есть пожилой знакомый, который ненавидит слово фотки. Ненавидит глубоко и серьезно. А от глагола сфоткать просто заболевает. Причем человек это отнюдь не консервативный, много лет работающий с молодежью. Его условный диагноз — лексическая идиосинкразия. Непереносимость слова.
Все мы в большей или меньшей степени страдаем этим недугом. Я проводила специальный опрос среди студентов: просила их перечислить самые противные слова современного русского языка. Интересно, что никто не отказался отвечать, никто не заявил: мол, таких слов вовсе не существует. Среди особо противных в разных анкетах оказались и звонит с ударением на О, и кушать, и матерная брань, и множество отравляющих жизнь трудных терминов. А вот фоток в этом юношеском перечне вполне закономерно не было.
Лексическая идиосинкразия, если разобраться, не заболевание, а симптом. Что вызывает у нас неприязнь к тому или иному слову? Перечислю самые распространенные варианты.
1. Слово неблагозвучно. Его не приятно ни произносить, ни слышать. Таковы и всхлип — из-за скопления согласных, и боа — по причине неудобной для русской фонетики встречи гласных. Слова такого типа особенно нелюбимы людьми, которым приходится выступать публично. Кому хочется в момент произнесения, например, встряски случайно брызнуть слюной на слушателей?
2. Слово вызывает иные затруднения, в частности орфографические. К этому могут добавляться горестные воспоминания о полученных некогда «двойках» за диктанты или проваленных тестах. Я, честно говоря, за всю жизнь не избавилась от легкой неприязни к вермишели и меридиану, написание которых не давалось мне в школьные годы. Эмоциональный след и острое нежелание произносить то или иное слово может вызывать и услышанное однажды резкое замечание. Мне встречались люди, раздраженно притормаживающие перед феноменом: «За всю жизнь так и не запомнил, где там у вас ударение!» («У вас» — это у лингвистов, навязывающих народу глупые и обременительные правила).
3. Слово называет отвратительное явление. Не встречала никого, кому особенно нравилось бы существительное гной.
4. Слово свойственно речи неприятного человека (группы людей), ассоциируется с чем-то глубоко тебе чуждым, неприемлемым, враждебным. Так, культурному толерантному человеку вряд ли нравятся ксенофобские названия жид, кацап или чурка.
5. Слово не вполне понятно или непонятно вовсе. Мало того, что оно порождает проблемы при восприятии текста — в ситуации непонимания для многих есть что-то унизительное. Несколько дней назад мы случайно наткнулись в Интернете на тест, якобы позволяющий измерить личный словарный запас, и по очереди прошли его всей семьей. Там надо было отмечать понятные и непонятные слова, а для проверки выбирать из предложенных вариантов значения таких, например, монстров, как матримониальный. Несмотря на то, что никто из нас не потерпел фиаско, те, чьи результаты не выглядели триумфально, немедленно обиделись. И не только на далеких и невидимых составителей теста, но и на вполне конкретные слова. Сейчас же зазвучали реплики вроде «Да кому она вообще нужна — эта, как ее, трансцендентность!»
6. Слово появилось недавно и не успело стать привычным. Это, кстати, одна из самых массовых причин лексической идиосинкразии. Ситуация подобна той, когда мы в хорошо знакомом районе направляемся в булочную и видим на ее месте открывшуюся вчера парикмахерскую. Вроде бы парикмахерская и не сделала нам ничего плохого, но она решительно не вписывается в нашу картину мира. Здесь должна быть булочная, и точка! Ровно так же носитель языка выходит из себя, когда фотографии (они же снимки) начинают называть фотками, а вместо послушайте говорить смотрите.
Различные причины лексической идиосинкразии нередко сосуществуют и переплетаются. Будучи человеком зрелых лет и закоренелым гуманитарием, я почти мистически боюсь существительных биткоин и блокчейн, которые, ко всему прочему, еще неточно знаю, как писать. Слова эти не из моего мира. Они будто намекают на мою техническую, финансовую и вообще социальную несостоятельность. Не о том ли писал Алексей Толстой, чья героиня «боялась некоторых слов: например, совдеп казался ей свирепым словом, ревком — страшным, как рев быка, просунувшего кудрявую морду сквозь плетень в сад…» Летят годы и столетия, меняются сады, но жуткие морды продолжают то и дело просовываться сквозь плетень, давая тебе понять, что лично ты за временем не успел.
Опасна ли лексическая идиосинкразия? Думаю, что в мягкой хронической форме она даже полезна. Во-первых, нелюбовь к одному слову стимулирует поиск другого — речь становится более разнообразной, индивидуально окрашенной. Во-вторых, не только по любимым, но и по нелюбимым словам можно найти «своих» («Я его полюбила, когда заметила, что мы оба говорим фужер, а не бокал»).
Но в острой форме это лингвистическое заболевание весьма и весьма неприятно. Ведь оно есть не что иное, как проявление эгоцентризма и нетерпимости. До сих пор помню, как много лет назад, когда я работала в редакции исторического журнала, один маститый автор со скандалом забрал у нас свою статью: в отредактированном варианте он увидел слово социум, которое мы использовали, чтобы избежать навязчивого повтора. «Я не употребляю слово социум!» — кричал известный ученый так, что его было слышно в другом конце коридора. По-моему, он в нашем журнале никогда больше не печатался.
Есть ли способы лечения острой лексической идиосинкразии? На мой взгляд, она поддается только психотерапевтическому воздействию. Пациента надо не пичкать лекарствами, а терпеливо убеждать. Если вы опасаетесь неблагозвучных слов, попробуйте отнестись к ним как к эффективному средству для выработки отличной дикции. Что бы делал будущий великий оратор Демосфен, не будь на побережье изобилия мелких камешков, которыми он набивал рот, заставляя себя говорить максимально внятно! То же касается и орфографических трудностей. Злополучные слова с одним или двумя Н в суффиксе не только сжигают наши нервы, но и дарят нам радость преодоления.
Сложнее обстоит дело с новыми, непонятными, заведомо чужими словами. Смириться с ними так же трудно, как вообще с течением времени, приближением старости, с иным сознанием и иным образом жизни. Но прежде чем яростно обрушиваться на фотки и блокчейн, надо попробовать осознать, что воспетый школой язык Пушкина гораздо дальше от нас, чем сегодняшний молодежный или технический жаргон. Просто пушкинский гений создает счастливую иллюзию понимания. На самом же деле уже в первом томе Академического словаря языка Пушкина нас поджидают аматёр, анакреонтический, бардаш, ектения и другие не всем сегодня понятные слова. Только Александра Сергеевича уже, к сожалению, не попросишь прокомментировать их употребление. А вот с тем, кто сейчас использует модные словечки, как раз можно поговорить. Лингвистическое отторжение порой преодолевается любознательностью, а пополнение индивидуального словаря позволят находить общий язык с большим числом людей.
Все это, безусловно, не означает, что надо мириться с абсолютно любыми вариантами словоупотребления. Мы не можем существовать, не очерчивая границ допустимого. Для меня, например, неприемлемо бессмысленное, нецелесообразное использование слов. Я ненавижу не мат как таковой, а мат без причины. Впрочем, претенциозное наукообразие на мой вкус ничуть не лучше, и коллега, жонглирующий перед студентами глубоко фундированными парадигмами, вызывает у меня куда большее раздражение, чем юный турист, который собирается что-нибудь сфоткать.
Многие десятилетия отчаянной и бесполезной «борьбы за чистоту языка» давно доказали, что воевать надо не со словами, а с отражаемыми ими дурными явлениями: безграмотностью, хамством, ксенофобией, леностью мысли. И было бы здорово, если бы однажды строгая школьная учительница, услышав от ученика покласть, наругать, залазить, а также хайпануть, мимимишный и пресловутый блин, произнесла не навязшее в зубах «Нет такого слова!», а гораздо более осмысленное «Да, и такое слово есть. Но здесь и сейчас ему не место». И объяснила почему.
