«Тик-ток» — это современная замена басням, считает режиссер и поэт Влад Маленко. Ему не страшно стоять в одном ряду с именитыми баснописцами, но удручает, что он среди них последний. Об этом Маленко рассказал в интервью «Известиям» в день своего 50-летия.
— У вас в кабинете среди множества фотографий есть фото с президентом России. И не одно. Вы часто с ним встречаетесь?
— Нечасто, но несколько встреч было. В какой-то момент, зная мое отношение к Великой Отечественной войне, меня пригласили в Кремль и доверили организовывать и координировать акцию «Бессмертный полк». Тогда этот патриотический проект только запускался. Еще никто не знал, что он будет иметь такой международный размах.
Потом Московский театр поэтов, которым я руковожу, и «Филатов Фест» были приглашены на форум «Таврида». И во время репетиции Владимир Владимирович зашел в мою мастерскую. Он действительно интересовался творчеством молодых поэтов. А после мы просто общались без камер. К 75-летию Великой Победы я написал поэму «Ржев». На эти стихи Эдуард Артемьев предложил свою музыку. А исполнили произведение на торжественном открытии Ржевского мемориала в присутствии президентов России и Белоруссии.
— «Филатов Фест» получает президентский грант благодаря вашему знакомству с главой государства?
— Нашу заявку рассматривают на общих основаниях. Никуда специально я не хожу, ни с кем не шепчусь. Просто надо грамотно оформить документацию, подготовить талмуды отчетов и ждать решения комиссии.
— Как вы стали худруком в Музее Есенина? И зачем такая должность в этом учреждении?
— Министр культуры Москвы Александр Кибовский предложил сделать нечто экспериментальное, парадоксальное в особняке Геппенера на Селезневке. Когда-то в нем был литературный кружок, куда захаживал Есенин. Решили затеять там творческую лабораторию. Придумали название — «Есенин-центр». Это место должно было стать точкой притяжения для творческой молодежи. А потом появилась мысль разбить сквер поэтов. Для этого присмотрел заброшенную парковку. В Париже есть такой сквер, а у нас что, меньше гениев? В двухстах метрах от этого места жил Достоевский. Пушкин родился неподалеку, жили Лермонтов, Крылов. Высоцкий жил на «Крестах». В Оружейном переулке родился Пастернак. В соседнем с ним доме — я. (Смеется.)
С такими аргументами идея сквера трансформировалась в «квартал поэтов». И в скором времени здесь появятся скульптуры классиков. Прохожие удивятся, что Гоголь может беседовать с Высоцким, а Пушкин прикуривать у Егора Летова. Башлачев положит руку на плечо Василию Жуковскому, ведь времени нет для поэтов.
— Не боитесь, что вас закидают тухлыми яйцами?
— Боюсь, но я буду в ответ кидать. Пускай будут недовольные. Почему бы Высоцкому не прокатить Михаила Юрьевича Лермонтова в «Мерседесе»?
— А если назовут кощунством? Как это, Пушкин прикуривает у Егора Летова?
— У кого в это время нет спичек, тот и прикуривает. Ну, может, Егор Летов у Пушкина. А почему бы не наоборот? Ведь классиками их сделали потомки, а изначально и Александр Сергеевич, и Михаил Юрьевич были живыми людьми со своими заморочками.
— Вы пишете басни. Конкурируете, так сказать, с Эзопом, Крыловым, Лафонтеном, Михалковым. Не кажется ли вам, что это архаичный жанр? Для кого вы их пишете?
— Тут я бы поспорил. Например, мои басни у абитуриентов театральных вузов сейчас запросто конкурируют с произведениями того же Крылова. Едва ли их меньше читают на вступительных экзаменах. Я не хвалюсь. Скорее ребятам ближе язык современный, поэтому они выбирают мои басни.
— Раньше главными героями басен были ворона и лисица, зайцы во хмелю, муравей и стрекоза. А сейчас нужны ли басни с их образностью, иносказательностью?
— Отчасти вы правы. Но уж таков жанр, без иносказательности нельзя. Она помогает людям войти в игру, которая заставляет фантазировать, быть ребенком, поэтому у меня есть вороны, лисицы, ежи-скинхеды, червяки-блогеры и гламурные креветки.
Но думаю, на мне это дело может застопориться. Не потому, что кто-то не хочет писать басни. Просто сейчас у них появились конкуренты в Сети. Те же тик-токи стали новыми баснями. Людям лень читать, им проще нажать кнопку и посмотреть короткое видео. Мы относимся к счастливчикам, еще заставшим длинную мысль. Нам под силу размышлять и делать выводы. Поэтому я считаю, что басни — упражнения для того, чтобы быть пастухом, а не овцой.
— А как вам пришла идея стать баснописцем?
— Басни появились как спасение, чтобы не спиться и не сойти с ума. У меня произошел разрыв с Театром на Таганке. Мне было тридцать. И в один день вдруг я оказался с трудовой книжкой на улице. Денег не было, любимой работы лишили. Когда играешь по 25–30 спектаклей в месяц, не ешь, спишь по 20 минут между 13-м и 14-м рядом — только бы репетировать, резкая остановка воспринимается как смерть.
Таганка была моим домом. Я все время что-то выдумывал, подговаривал осветителей, звукорежиссеров, реквизиторов присоединиться к сценическим поворотам, которые зрели в моей голове. Я замучил Юрия Любимова идеями. И за этот непокой, неравнодушие к театру он меня ценил.
— Неужели Юрий Петрович не заметил в вас режиссерскую жилку?
— Здрасьте пожалуйста! Чтобы Юрий Петрович из кого-то режиссера делал?! Зачем ему конкуренты? Он скорее пристрелил бы. Шутка. К сожалению, это удел мощных гениев — оставаться единственными и неповторимыми. А Любимов — гений. Но это не исключает пистолета. (Смеется.)
— Почему же вы покинули театр?
— Произошла неприятная ситуация. Один режиссер, не разобравшись в своих отношениях с Любимовым, вовлек меня и еще ряд людей в интригу. В конфликте я заступился за человека, который привел меня в театр. А потом сгоряча взял и написал заявление об уходе. Мне тогда обещали квартиру, но это меня не остановило. Правильно ли сделал? Правильно. А вот со мной поступили неправильно.
— И вы не предприняли попытки вернуться?
— Юрий Петрович сказал: «Напиши письмо, что ты виноват перед всеми, и я всё забуду». Написал: «Я не виноват перед всеми, а виноват только перед вами». Это письмо еще больше взбесило коллег. Артистов и так раздражал наш творческий союз с Любимовым. Они только и ждали, чтобы я чуть-чуть поскользнулся, а там уж и ногами допинать можно.
Через какое-то время Любимов вскользь сказал: «Давайте мы вернем его в спектакль». Но бывшие коллеги начали возражать. Мне передавали, как это было. «Нет! Только через мой труп!» — говорили люди, с которыми я никогда не ссорился. Я не удивился. Для Театра на Таганке это было нормально.
Помню, как на спектакле «Хроники» поскользнулся, врезался в софит, который в театре был еще со времен Высоцкого. Порвал вену на руке. Приехала скорая, милиция. Мне наложили жгут и говорят: «В «Склиф». Кто-то поедет из коллег?» И ни один из артистов, находившихся на сцене, со мной не сел в скорую.
— Баба с возу — кобыле легче?
— Да. В машине мы с доктором говорили не о театре, а о Пушкине. Он меня хотел как-то подбодрить. Сказал, что если бы поэта после дуэли привезли в «Склиф» и прооперировали, он был бы жив.
Позже я написал басню «Ондатра в театре», она об этом. А мое возвращение устроил все же Любимов. Мы встретились с ним на даче Пастернака, куда Юрий Петрович приехал с Андреем Вознесенским. Шеф сказал: «Приходи завтра, посмотри премьеру «Фауст». После мне позвонили из театра: «По многочисленным просьбам зрителей, которые пишут, что надо восстановить спектакль «Карамазовы», приходите — будете играть». Сыграл. Потом был «Высоцкий».
В какой-то момент Юрий Петрович позвал меня в труппу. Но вернулся я ровно к тому корыту, что и старуха в сказке Пушкина. Он, как руководитель коллектива, придерживался системы сдержек и противовесов. Известна его гениальная фраза: «Я за демократию, но не в своем театре».
— Какое занятие сейчас считаете главным для себя?
— Фестиваль «Филатов Фест» — главное, чем я занимаюсь. С одной стороны, у нас миссия — найти молодых поэтов, к нам каждый год приходит около 3 тыс. заявок, их оценивает серьезное жюри — Игорь Волгин, Всеволод Емелин, Александр Вулых, Елена Исаева. А с другой — не дать забыть Леонида Филатова, которого я считаю учителем.
— Как вы познакомились?
— Я служил в армии в городе Калинин. Моим сержантом был Денис Золотухин. Его мама, Нина Шацкая, тогда уже была замужем за Филатовым. Однажды мы с Денисом удрали в самоволку. Мне надо в Строгино, а Денису ближе — на Таганку. Решили к нему ехать. Звоним в дверь и тут бац — дверь открывает самый знаменитый артист страны, товарищ Высоцкого, поэт, автор «Федота-стрельца» Леонид Филатов. Я чуть не упал в обморок. И вот стоит Леонид Алексеевич в халате и говорит: «Проходи. Давай чаю попьем. Слушай, а как же ты пойдешь к родителям в таком виде? Патруль тебя задержит. Ну, давай так. Денискино тебе не подойдет, он у нас вырос сильно. Надевай мой свитер, и вот эти брюки померь». Так, в филатовских штанах, свитере и шляпе я ехал к родителям.
— И часто с вами такое бывало?
— Несколько раз он переодевал меня в свое и подкармливал. После армии я решился показать Филатову свои стихи. Отдал тетрадку и сел ждать в комнате Дениса. А надо же знать Золотухина-младшего, он любил раздуть из мухи слона. «Ну все. Сейчас тебя спустят с лестницы. Ты знаешь, Ленчик не церемонится. Тут приходил один поэт. Летел как миленький. Конец тебе». Сорок минут, пока Ленчик читал мою тетрадку, я дрожал. И вдруг: «Заходите, ребята». Денис в ожидании боя гладиаторов садится в кресло, а Филатов начинает хвалить. У Дениса округляются глаза, а мне не верится, что кумир читает мою поэму, посвященную Михаилу Булгакову. «Надо нести это в «Юность», — говорит Филатов. — Ты собери еще. Сделаем подборку». Я вернулся домой, купил на 25 рублей портвейна и устроил праздник на лавочке во дворе.
— А как появился «Филатов Фест»?
— С подачи Нины Шацкой. Она попросила пробить установку мемориальной доски на доме, где они жили. Я ходил по инстанциям. В Союзе писателей мне отказали, сказали: «Он не стоит этого». Да и членом союза Филатов не был.
— Как и Высоцкий.
— Высоцкий всегда мечтал выпустить книжку. Но, не будучи членом Союза писателей, это было сделать невозможно. И с доской Филатову были трудности. Выручили ветераны, поручились — и власти дали разрешение. Вся артистическая и поэтическая Москва, «Первый канал» помогли нам деньгами. Теперь на Краснохолмской набережной есть мемориальная доска. Уже семь лет 24 декабря, в день рождения Леонида Филатова, мы поминаем его там. Сейчас ищем деньги на памятник для друга Высоцкого — народного артиста Ивана Бортника.
— До сих пор многое связывает вас с Таганкой. Даже день рождения у вас в один день с Высоцким.
— И каждый раз я отмечал его на сцене Таганки, поскольку 25 января всегда в афишу ставили спектакль «Высоцкий». А после к зрителям выходил Любимов и говорил: «Поздравим еще и вот этого человека в свитере. У Влада тоже сегодня день рождения»! Смущаясь, я выходил на авансцену. А шеф добавлял: «И Тань поздравим. В зале есть Тани?»
— Неплохое совпадение, согласитесь.
— Особенно приятно вспоминать, как однажды Шапен — народный артист России Виталий Владимирович Шаповалов — позвал меня разделить с ним свою гримерку. Долгие годы он соседствовал с Высоцким, Всеволодом Соболевым, Юрием Смирновым. Гримерка находилась прямо у кабинета Любимова. Но столик Владимира Семеновича был неприкосновенен.
— Как обычно отмечаете дни рождения?
— Врубаю Высоцкого и звоню Татьянам. (Смеется.)
Зоя Игумнова
