Год 1989-ый. В Лондон нагрянул Михаил Горбачев, отец этой нежданно-негаданной и от этого тем более восхитительной русской перестройки.
В своей резиденции на Даунинг стрит, 10, гостя ждет Маргарет Тэтчер, тогдашний британский премьер. Горбачев должен объявиться с минуты на минуту.
Чуть поодаль от свиты, буквально в полутора метрах от Тэтчер, застыл невысокий седоватый человек с чеканным профилем, обвешанный фотокамерами. В легкой приподнятости плеч – нервный кураж охотника перед взлетом куропатки. Юрию Абрамочкину, старожилу Агентства Печати «Новости», ассу фоторепортажа, подвластен редкий дар – быть в нужной точке в нужный миг. Если он не снял событие в идеальном ракурсе, считай, события просто не было.
Тэтчер ведет себя, как наша деревенская красна девица в томлении по жениху. Подходит к окну, украдкой отодвигает занавеску. Не едет ли милый Миша? Нет, в узкую щель заглядывает серый лондонский туман, вдали мокро поблескивает шлем полицейского. Архитектор перестройки, кажется, не успел побриться.
Напряжение нарастает. Тэтчер торопливым взглядом обводит в последний раз мизансцену, и брови у нее идут вверх. На красной глади парадного ковра – белая соринка. Перышко? Клочок бумажки? В любом случае непорядок, не подобающий государственному визиту. И вообще, не по-английски как-то.
Тут происходит нечто, не влезающее ни в какой протокол. Маргарет Тэтчер, эта «железная леди», к тому времени управляющая страной уже десятый год подряд, вдруг наклоняется, чуть ли не садится на корточки, чтобы собственноручно подобрать злосчастное перышко. Чисто, знаете, по-женски. Как сделала бы домохозяйка-чистюля - английская, русская, любая.
Вмиг срабатывает фотовспышка. Абрамочкин не был бы Абрамочкиным, лауреатом премий «Золотой глаз» Интерпрессфото, если бы не спустил затвор. В эту миллисекунду он уже знал: снимок, что называется, выставочный. Сзади шелестит шепоток знакомого британского репортера: «Мои поздравления, парень. Кадр на миллион фунтов стерлингов...»
Но в голове у фотокорра АПН бешено щелкает другая счетная машинка.
- Ты не представляешь, как она на меня посмотрела, - рассказывал мне Юра. – Не взгляд, а какой-то гиперболоид инженера Гарина. Почему я не рассыпался в пепел, убей - не знаю.
Абрамочкин понимает: снимок действительно редкий, действительно облетит мировую прессу, принесет еще пригоршню медалей. Но с другой-то стороны! С другой стороны разгневанная Тэтчер может запросто дать указание: «Закрыть этому русскому папарацци допуск на все мероприятия визита». Во всяком случае, с ее участием. А у АПН нет здесь другого такого вездехода с камерой, как он, Абрамочкин. Агентство останется без съемки, апээновские журналы в десятках стран мира обратятся за иллюстрациями к конкурентам. Освещение визита «Хозяина» сорвано. Всё, конец фильма.
Фото Юрия Абрамочкина
Есть ли выход? Есть. Оказавшись в очередной раз в поле зрения британского премьера, Юра откидывает заднюю крышку «Никона», с треском выдирает оттуда фотопленку и демонстративно передает ее охране. Тяжелый взгляд Тэтчер, кажется смягчается. Или ему это только померещилось?
Но факт остается фактом: на всех последующих банкетах и встречах Тэтчер с Горбачевым у Абрамочкина почему-то был карт-бланш. Он катался в этом выутюженном светском обществе, как сыр в масле, слепил блицем направо-налево, а охрана смотрела поверх его головы: «Можете работать, где хотите». У других фотографов, томившихся за дверью, слюнки зависти текли Ниагарой.
Этот эпизод иллюстрирует только одну из тысяч шарад, что приходится ежедневно решать профессионалам фоторепортажа, которых вот уже более полувека собирает под своим крылом наше агентство. Решать на ходу, на лету, под пулями, под водой. И среди них задача коренная, по масштабу шекспировская: как снимать, чтобы не врать.
Не секрет, что за 65 лет своего существования – юбилей исполняется 24 июня – наша контора сменила несколько вывесок: Совинформбюро, Агентство печати «Новости», «РИА Новости». Но сохранила свое главное призвание: рассказывать зарубежной аудитории, что есть СССР, Россия, как здесь живется людям, о чем им думается. Раньше это называлось внешнеполитической пропагандой – словосочетание для сегодняшнего уха несколько мерзковатое. Теперь это именуется более обтекаемо: формирование благоприятного образа страны.
Не будем здесь вдаваться в причины, почему те или иные люди или правительства склонны несправедливо занижать в наши дни престиж России. Чем выше она поднимается с колен, тем больше ее чернят и гнут долу. Согласимся лишь: целенаправленно, честно рассказывать о себе миру не зазорно. Не обязательно в светлом предвкушении, что тебя полюбят. Пусть на первых порах хотя бы не путают судьбу ЮКОСАа с судьбой российской демократии, а исторические связи России со странами-осколками СССР – с угрозой возрождения советской империи. И на том сказали бы спасибо.
Если тут поможет пропаганда, да здравствует пропаганда.
В этом смысле фотоснимок имеет явные преимущества перед текстом, и не только потому, что лучше один раз увидеть. Да, информационная емкость кадра куда выше строки: это как CD-ROM против дискетки. Но фотография к тому же располагает к доверию. Провести зрителя на ретуши, на постановочной картинке, как воробья на мякине, сложно. Линза меньше способна кривить душой, чем перо.
У фоторепортеров-классиков Совинформбюро – а они пришли туда вместе с первыми залпами Великой Отечественной – особых проблем с правдой кадра не было.
В сотый раз всматриваюсь в бессмертного «Комбата» Макса Альперта, поднимающего солдат в атаку, в его же «1943 год. На улицах Новороссийска», где пулеметчик в бескозырке обрамлен, по всем канонам фотокомпозиции, силуэтом железнодорожного вагона. Всматриваюсь и снова спрашиваю себя: чего здесь больше – таланта или личного героизма? Как только не дрогнула у вас рука, Макс Владимирович? Пули до сих пор свистят в этих немых кадрах.
Их было немало, великих фотографов АПН, кто писал вместе с народом летопись СССР, и белые, и черные её страницы.
Георгий Зельма, странноватый, замкнутый в себе труженик, воспел Сталинградскую битву. Да и весь фронтовой Сталинград – это его кусок хлеба. Кто не видел, найдите в альбоме, в Интернете его «Пленного» - пронзительную, трагикомичную фигуру немца в лаптях, плетеных из веревы. Или «Награду партизану», где в улыбке старика уже угадывается предчувствие Победы.
Всеволод Тарасевич вел тогда фотодневник ленинградской блокады.
Михаил Озерский подбил черту под войной историческими кадрами парада 24 июня 1945-го. Рокоссовский летит там на белом жеребце, как на Пегасе, – только крыльев не хватает.
С Алексея Бушкина, патриарха советской цветной фотографии, начинается хроника послевоенной оттепели - и природы, и человеческих чувств. Бушкина, простите за святотатство, оторвал бы теперь с руками «Плейбой». Его эксперименты с натурщицами, вроде знаменитого кадра «Водопад», излучали такой накал эротики, что непуганого советского обывателя бросало в жар. Многим хотелось крикнуть, как крикнула в свое время участница первого советско-американского телемоста: «В СССР секса нет!»
У фотослужбы АПН было другое мнение. Новое поколение мэтров репортажа – Валерий Шустов, тот же Юрий Абрамочкин, Дмитрий Донской, Александр Макаров, Владимир Вяткин, другие мастера, они не варились в собственном соку. Так называемый спецхран АПН, библиотека для особо лояльных, открыл им свободный доступ к подшивкам «Paris Match», «Life», «Look». От западной фотожурналистики наши набирались и творческой дерзости, и новых выразительных средств. Вроде входившей тогда в моду «смазки» или эффектов с использованием «зума», объектива с переменным фокусным расстоянием. Короче, учились говорить с Западом на привычном ему фотоязыке.
Фото Дмитрия Донского
И Западу это нравилось. В июле 1989-го, за пару дней до визита Горбачева в Париж, Дмитрию Донскому удалось проникнуть с коллегой во дворец Луи ХV, отведенный под резиденцию генсека. Под обаянием нашего фотокорра агенты французской «секьюрите» размякли до полного студня: пустили его в будущую опочивальню высокого гостя. Случись такое где-нибудь в СССР, с них быстренько бы сорвали погоны, если не головы.
- Я вошел и обомлел, - рассказывал мне Донской. – Представляешь, кругом сумасшедший ампир - золото, завитушки, хрусталь, гобелены, а посреди, на прикроватной тумбочке – наша родная, правительственная «вертушка»! С серпом и молотом на диске. Казенное телефонное право в век Луи. Садись и звони: «Алло, говорит Кремль...»
Донской звонить не стал, а снял широкоугольником весь ампир через вертушку. Когда негативы проявили в лаборатории «Paris Match» (такая была договоренность на время визита), бильд-редактор буквально рухнул перед журналистом АПН на колени: уступи копию, шер ами. Печать тиража «Paris Match» остановили, врезали туда центральный разворот с фотоочерком Донского.
Снимки разбудили в миллионах граждан франко-говорящих стран живой интерес к Горбачеву, к его визиту, сделали генсеку неплохой пиар.
С точки зрения АПН, этот прорыв в «Paris Match» был тогда семечками. В середине 80-х мир зарубежья так или иначе проглатывал около 200 тысяч фотографий агентства. Из них более 70 тысяч поглощала иностранная пресса, около 5 тысяч использовались в передачах зарубежных телеканалов, примерно 125 тысяч выставлялись в витринах представительств АПН и наших посольств.
Это был настоящий Сталинград в информационной войне двух блоков. Георгий Зельма, не скончайся он, земля ему пухом, в 1984-м, мог бы в шутку переснять своего знаменитого «Пленного» в виде поверженного пропагандиста ЮСИА. Информационное агентство США проигрывало в те годы АПН по всем статьям. В том числе и по качеству фотоинформации.
Фото Бориса Кауфмана
Самое любопытное, что вся эта репортерская роскошь снималась старенькой, битой-перебитой трофейной техникой или, позднее, первыми камерами Ленинградского оптико-механического. Незабвенным «Зенитом», в частности.
- А-а-а, фотографируете нашими аппаратами, - обрадовался как-то Косыгин, тогдашний премьер, оказавшись в кольце апээновцев. – Ну, и как они, аппараты, не подводят?
Наши профи переглянулись. У «Зенита» была потрясающая по тем временам оптика, но зеркало поднималось... за нитку. Шнурочек этот рвался каждую вторую неделю.
- Как за нитку? – изумился Косыгин. Кто-то из репортеров вывинтил объектив, показал. – Да-а-а, - протянул премьер-министр, сам инженер по образованию. –Легкомысленная немножко конструкция...
Через месяц – другой для Главной редакции фотоинформации АПН накупили последних профессиональных «Никонов – F4» с комплектами оптики впридачу. Вдоволь, на всех. Снималось теперь легче, точнее, лучше.
Впрочем, редакцию мучил прежний вопрос: не чем снимать, а что и как. На летучках последнее слово всегда оставалось за Галиной Плеско, старейшим руководителем фотослужбы, нянькой и воспитательницей всей апээновской фотобратии. Она набирала свежие кадры. Она устраивала каждому трехмесячный испытательный срок. Её звали грубовато-ласково: «Тётка с интуицией».
«К нам тогда было труднее попасть, чем стать генсеком», - вспоминает Донской. Зато фотографы агентства выигрывали по 15-20 самых престижных международных наград каждый месяц. У АПН была лучшая фотослужба на просторах СССР, сильнее «Огонька», «Правды», ТАСС. Спросите у бывшего шеф-редактора Фотохроники ИТАР-ТАСС Эдуарда Таланова, он подтвердит.
Зерна от плевел отсеивали тут же, на полу. То есть на редакционном паркете, где раскладывали рядами свежий урожай отпечатков. Маститые авторы становились в кружок, как пионеры у костра. Плеско, в последние годы грузная дама в неизменных черных сапогах, властно дирижировала дискуссией.
- Ты должен снимать правдиво, - любила она наставлять новичка, - Но чуть правдивее, чем тебе показалось с первого взгляда...
Новичок скоро понимал: речь идет не о том, чтобы первым делом бежать на металлургическом заводе в партком, выбивать там новую спецовку для литейщика, о котором решил сделать фотоочерк. В агентстве никогда не культивировали плакатный образ строителя коммунизма с горящими глазами. Здесь не занимались режиссурой натюрмортов с румяными куклами вместо людей.
Бесконечные ленты негативов, отснятых лучшими мастерами АПН, как бы повторяют морщинки на лице нашей страны – улыбчивые, скорбные, страдальческие, созерцательно-спокойные... Хорошие фотографии стареют, но не умирают.
Политический обозреватель «РИА Новости» Владимир Симонов.
