Если начинать перечисление различных титулов, званий и ипостасей Игоря Леонидовича Волгина, это займет, без преувеличения, половину газетной полосы. Широкой публике он известен как поэт, литературовед, историк. А еще для многих он учитель, вот уже почти полвека руководящий литературной студией МГУ «Луч», профессор факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и Литературного института им. А.М. Горького, доктор филологических наук и один из крупнейших в мире достоевистов. Кроме того, он член Совета по русскому языку при Президенте РФ и ведущий интеллектуального ток-шоу «Игра в бисер» на телеканале «Культура», удостоенной в 2016-м году высшей телевизионной награды ТЭФИ.
Обращаясь к нему с просьбой найти время в своем плотном графике для участия в блиц-опросе «Учительской газеты», мы и не могли рассчитывать на то, что ответы Игоря Леонидовича окажутся столь обстоятельными. Предлагаем и вам погрузиться в этот стройный ряд мыслей: как всегда у поэта — прочувствованных, как всегда у профессора — глубоких, как всегда у «лидера мнений» — интересных.
Личный опыт
О школе у меня сохранились самые добрые воспоминания. Я учился в 50-е годы в Москве — сперва в мужской школе, а потом, к 6-му классу, нас объединили с женской. Мы стали учиться вместе с девочками. Мужская школа (лицей, кадетский корпус и т.д.) — это, прежде всего, закрытое учебное заведение. Смешанная школа — модель мира, в котором тебе предстоит жить. У меня, кстати, есть об этом стихи.
Все менялось. И как-то однажды
после лета, влетевшие в класс,
мы притихли — и будто от жажды
пересохли вдруг губы у нас.
Я не знаю, как это случилось,
но не в тот ли отчаянный миг
мы навеки отдались на милость
милосердных ровесниц своих?
Атмосфера у нас в школе была дружественная — никакой внутришкольной дедовщины. Не было и ранних половых отношений. Школа, где ученики жуют во время урока, пьют кока-колу, а ноги кладут на парту — это признак не только плохого воспитания, но и плохого образования.
Существовала, разумеется, дисциплина, но отнюдь не «кровавая». Вообще школа — довольно жёсткая иерархия. Авторитет педагога был очень высок, чтобы поднять на учителя руку (как это нередко случается ныне) — такое не могло привидеться и в страшном сне. Конечно, имела место сильная идеологическая зашоренность, но, слава богу, школа не была единственным источником знания.
Надо сказать, что 2/3 информации я получал вовсе не из учебников. Школа давала лишь определённый минимум, толчок для самостоятельного думания, она обозначала те «зоны», куда будет направлен твой собственный интерес. В школьные годы я очень много читал — в ущерб гулянью и прочим соблазнам. Отец почти не покупал для домашней библиотеки отдельные книжки, а подписывался на собрания сочинений. Именно так — по собраниям — я открыл писателей: Гюго, Чехова, Паустовского, Джека Лондона, Алексея Толстого… Всё это, за небольшим исключением, было сверх школьной программы.
В образовательном процессе очень многое зависит от личности учителя. Если он излагает какие-то правильные и вполне объективные вещи, но ты его не уважаешь как человека, то эти знания (я говорю сейчас преимущественно о гуманитарных предметах, хотя, думаю, что сказанное в какой-то мере справедливо и применительно к естественным наукам), остаются «неодушевлёнными», не получают личностной маркировки. «Образ Татьяны» может стать интересен школьнику, если этот образ волнует самого учителя. Сталинградская битва потрясёт не количеством окружённых немецких дивизий, а тем, как об этом будет рассказано. Отношение к миру формируется у школьника, в частности, и через духовный опыт Другого. И этот Другой должен быть безусловным нравственным авторитетом.
Школа не препятствовала каким-то потенциям, которые были заложены в нас, её питомцах, она давала простор для индивидуальных предпочтений.
Смазанное историческое сознание
Если говорить о нынешних выпускниках школ — абитуриентах, которые поступают на факультет журналистики МГУ или в Литературный институт им. А. М. Горького, то уровень знаний (и понимание того, что знаешь!) упал чрезвычайно. Леонид Мартынов в своё время воскликнул: «Какие хорошие выросли дети!» Вот они такие и есть, хорошие, даже очень хорошие, но кругозор многих из них, уровень компетенций весьма плачевен, чтобы не сказать — ужасающ. Как мы поступали в вузы? Я, например, будучи довольно средним учеником, имел, в общем, приличный общеобразовательный фундамент. Что меня особенно тревожит в нынешних выпускниках, так это смазанное историческое сознание, слабое представление о времени, которое им предшествовало и даже в котором они живут. Нередко для них 1937-й и 1977-й годы — это одно и то же. Некий студент, отвечая на мой «проходной» вопрос, в каком году умер Ленин, ответил, что где-то в конце 50-х…
Исторические и литературные знания, которыми должны обладать выпускники школ, поражают своей приблизительностью. К сожалению, это явление массовое. Сегодня крайне мало студентов, которые тянут на «нормальный» университетский уровень. Поэтому перспектива духовного (а, впрочем, и технологического) Чернобыля вполне реальна.
В советском прошлом у нас была безальтернативная концепция истории и литературы. Всё было чётко, однозначно и жёстко. Сейчас же существует своего рода информационная полифония: выбирай сам. Школьный учебник в этом смысле — всего лишь конспект, ориентировка в культурном пространстве, предлог к размышлению. Он может заинтриговать, подвигнуть на дальнейшие самостоятельные поиски. А если образование сводится к объёму учебника, то, конечно, всё это испарится из сознания очень быстро.
На мой взгляд, значительная часть молодёжи внутренне неподготовлена к жизни, причём не в практическом, прикладном отношении (тут молодые люди ориентируются весьма неплохо), а именно, как выражались классики, в высшем смысле. Они слабо представляют, каким историческим опытом обладает страна, в которой им суждено было родиться. А это, в конечном счёте, воздействует на всё остальное. Возможно, это следствие последнего тридцатилетия, когда массовое сознание стало навязывать свои стандарты. Об этом у меня тоже есть стихи:
И Бог мычит, как корова,
и рукописи горят.
…Вначале было не Слово,
а клип и видеоряд.
О, дивный мир этот тварный,
пою тебя и хулю,
хотя мой запас словарный
давно стремится к нулю.
Учить и учиться
В идеале школа должна научить человека жить и учиться дальше. То есть не только представлять некоторую сумму знаний, а указывать подходы к этим знаниям.
Многие люди, достигшие выдающихся успехов в физике, математике, медицине, гуманитарных областях, начали всерьёз интересоваться этими предметами ещё в детстве. Тут важен баланс — сочетание интеллектуальной свободы и внутренней дисциплины. Ибо свобода духа отнюдь не равноценна формуле «всё позволено».
И ещё: школа должна научить детей работать с текстом. Причём не только на смысловом, но и на фонетическом, звуковом, эстетическом уровнях. Медленное чтение —особенно стихов — воспитывает в том числе и нравственный слух. Понимание поэзии — ключ к мировой культуре. Постижение внутреннего обаяния поэзии можно сравнить с отношением к женщине:
…И прелести твоей секрет
разгадке жизни равносилен…
Сейчас нередко молодой человек слушает стихи как что-то сугубо ритуальное, «для приличия», но это для него звук пустой. Наступает, как сказал бы Мандельштам, «глухота паучья». Ибо подобный слушатель привык извлекать из текста «чистую» информацию. А что он может извлечь из: «Осенняя пора, очей очарованье…».
Я, например, перечитал Пушкина через много лет после окончания школы. И только тогда понял слова Ахматовой: ««Онегина» воздушная громада как облако стояло надо мной…». Увы, в школе такого ощущения не было.
Культура — это не бутоньерка, украшающая пиджак, без которой можно и обойтись. Культура — это и есть сам пиджак. Худо-бедно, но примерять его надо уже в школе.
Арслан Хасавов
